Дорога тайн

– Ей интересно, как ты справляешься со своим весом, когда висишь головой вниз. Нужно ведь время, чтобы развить мышцы, удерживающие ступни в этом положении под прямым углом, чтобы они не выскользнули из веревок. Расскажи об этом, – обратился Хуан Диего к красивой акробатке. Он наконец-то взял себя в руки.

– Твоя сестра очень наблюдательна, – улыбнулась Долорес калеке. – Это самое трудное.

– Мне было бы вдвое легче ходить по небу, – сказал Хуан Диего Долорес.

Он скинул специальный ботинок и показал ей свою искривленную ступню; да, она была вывернута в сторону по отношению к голени, в позиции «на два часа», – но раздробленная ступня намертво срослась с лодыжкой под прямым углом. На правой ноге мальчика-калеки не нужно было развивать никаких мышц. Увечная ступня не сгибалась и не могла согнуться – она была зафиксирована в идеальном положении для хождения по небу.

– Видишь? – спросил Хуан Диего. – Мне придется тренировать только одну ногу – левую. Разве мне от этого не легче будет ходить по небу?

Соледад, которая обучала этому искусству, опустилась на колени на земляной пол палатки и стала ощупывать искалеченную ногу Хуана Диего. Хуан Диего навсегда запомнил этот момент: впервые с тех пор, как нога зажила, кто-то прикасался к ней, не говоря уже о том, что впервые с такой заботой.

– Мальчик прав, Игнасио, – сказала Соледад мужу. – Хуану Диего вдвое легче научиться ходьбе по небу. Это нога-крюк – эта нога уже готова ходить по небу.

– Только девушки могут заниматься этим, – возразил укротитель львов. – La Maravilla всегда девочка. – (Этот человек был вечно озабоченным пенис-роботом.)

– Грязная свинья не интересуется твоим половым созреванием, – объяснила Лупе Хуану Диего, но она больше разозлилась на него, чем на Игнасио. – Ты не можешь быть дивом – ты разобьешься, гуляя по небу! Ты должен уехать из Мексики с сеньором Эдуардо, – сказала Лупе брату. – Ты не останешься в цирке. «La Maravilla» не навсегда – это не для тебя! Ты не акробат, ты не атлет, ты даже ходить не можешь без хромоты! – воскликнула Лупе.

– Я не хромаю, когда я вниз головой, и прекрасно могу ходить так, – возразил ей Хуан Диего, указывая на горизонтальную лестницу под сводом палатки.

– Может, калеке стоит взглянуть на лестницу в большом шатре, – сказала Долорес, ни к кому конкретно не обращаясь. – Чтобы быть дивом на той лестнице, нужна смелость. – Юная акробатка повернулась к Хуану Диего с сознанием собственного превосходства. – Любой может ходить по лестнице вниз головой в тренировочной палатке.

– Я смелый, – ответил ей мальчик.

Девушки-акробатки рассмеялись, в их числе и Долорес. Игнасио тоже засмеялся, но не его жена.

Соледад держала руку на больной ноге калеки.

– Посмотрим, хватит ли у него смелости, – сказала Соледад. – Эта нога дает ему преимущество – вот и все, о чем мы говорим с мальчиком.

– Ни один мальчик не может быть La Maravilla, – заметил Игнасио; он разматывал и вновь сматывал кнут – скорее нервно, чем угрожающе.

– А почему бы и нет? – спросила его жена. – Это ведь я тренирую акробаток. – (Львицы тоже не все поддавались дрессуре.)

– Мне это не нравится, – сказал Эдвард Боншоу Флор. – Они ведь не всерьез думают, что Хуан Диего пойдет на этот трюк с лестницей? Мальчик ведь не всерьез? – спросил айовец у Флор.

– Этот малыш смельчак, разве нет? – спросила Флор миссионера.

– Нет, нет, нет, никаких хождений по небу! – воскликнула Лупе. – У тебя другое будущее! – сказала девочка брату. – Мы должны вернуться в «Потерянных детей». Никакого цирка! – воскликнула Лупе. – Слишком много чтения мыслей…

Она вдруг увидела, как укротитель львов смотрит на нее; Хуан Диего тоже заметил, что Игнасио смотрит на Лупе.

– Что? – спросил Хуан Диего у младшей сестры. – О чем сейчас думает эта свинья? – прошептал он.

Лупе не могла смотреть на укротителя львов.

– Он думает, что хотел бы трахнуть меня, когда я подрасту, – сказала Лупе. – Он думает, каково это – трахать умственно отсталую девочку, которую может понять только ее брат-калека.

– Ты знаешь, о чем я думаю? – внезапно спросил Игнасио.

Укротитель львов смотрел куда-то в сторону, в какую-то точку как раз посередке между Лупе и Хуаном Диего, и Хуан Диего подумал, что, возможно, это прием, который Игнасио использует со львами, – то есть вместо того, чтобы установить зрительный контакт с отдельным львом, надо заставить львов думать, что он смотрит сразу на них всех. Да уж, слишком много всего происходило одновременно.

– Лупе знает, о чем вы думаете, – сказал Хуан Диего укротителю львов. – Она не умственно отсталая.

– Я хотел сказать, – пояснил Игнасио, по-прежнему не глядя ни на Хуана Диего, ни на Лупе, а куда-то между ними, – что большинство ясновидцев, гадалок, или как они там себя называют, – это обманщики. Те, кто может делать это на заказ, определенно обманщики. Настоящие ясновидцы могут читать мысли лишь некоторых людей, но не всех. Настоящим ясновидцам не интересны мысли большинства людей. Они извлекают из сознания людей только те мысли, которые отличают этих людей от прочих.

– В основном ужасные, – сказала Лупе.

– Она говорит, что отличительные мысли людей в основном ужасны, – перевел Хуан Диего.

Все и в самом деле происходило слишком быстро.

– Она, должно быть, одна из настоящих, – сказал Игнасио; он посмотрел на Лупе – только на нее, ни на кого больше. – Ты когда-нибудь читала мысли животных? – спросил укротитель львов. – Интересно, можешь ли ты сказать, о чем думает лев?

– Это зависит от конкретного льва или львицы, – ответила Лупе.

Хуан Диего перевел это слово в слово. По тому, как девушки-акробатки отошли подальше от Игнасио, услышав слово «львица», дети свалки поняли, что укротитель львов очень чувствителен к тому, что о нем думают как об укротителе львиц.

– Но ты могла бы уловить мысли конкретного льва или львицы? – спросил Игнасио; его взгляд снова стал рассеянным и заметался между ясновидящей девочкой и ее братом.

– В основном ужасные, – повторила Лупе, и эти ее слова Хуан Диего тоже перевел.

– Интересно, – только и произнес укротитель львов, но все, кто находился в палатке труппы, могли бы сказать, что Лупе, по их мнению, была одной из настоящих и что она правильно прочитала его мысли. – Калека может попробовать ходить по небу – посмотрим, хватит ли у него смелости, – сказал Игнасио на прощание.


Он позволил кнуту полностью размотаться и, выходя из палатки, волочил его за собой во всю длину. Кнут тянулся за ним, следуя за своим хозяином, как ручная змея. Все девушки-акробатки смотрели на Лупе; даже Долорес, суперзвезда номера «Прогулка по небу», смотрела на нее.

– Все они хотят знать, когда Игнасио собирается их трахнуть, считает ли он, что они для этого созрели, – сказала Лупе Хуану Диего.

Жена укротителя львов (и все остальные, даже миссионер) слышали слово «интересно» от Игнасио.

– Так что насчет самого Игнасио? – спросила Соледад, обратившись не к Лупе, а непосредственно к Хуану Диего.

– Да, Игнасио думает о том, чтобы трахнуть всех нас – каждую девочку, – он только об этом и думает, – сказала Лупе. – Но вы уже и так это знаете – я для этого вам не нужна, – повернулась она к Соледад. – Все вы это уже знаете, – заключила Лупе; при этом она посмотрела на каждую из девочек-акробаток, а на Долорес дольше всех.

Никого не удивил буквальный перевод Хуаном Диего слов сестры. Менее всех удивленной выглядела Флор. Даже Эдвард Боншоу не был удивлен, но, конечно, он не понял бо́льшую часть разговора, включая и перевод Хуана Диего.

– Впереди вечернее представление, – сказала Соледад вновь прибывшим. – Девочки должны переодеться для выступлений.

Соледад показала детям свалки палатку, где они будут жить. Как и было обещано, это была палатка для собак; для детей там поставили две раскладушки, шкаф и зеркало в полный рост.

Собачьи коврики и миски для воды были аккуратно разложены и расставлены по ранжиру, и маленькая вешалка для собачьих костюмов никому не мешала. Дрессировщица собак была счастлива познакомиться с детьми свалки; пожилая женщина, она одевалась так, словно была еще молода и красива. Когда дети вошли в палатку, она как раз наряжала собак для вечернего представления. Ее звали Эстрелла, что означает «звезда». Она сказала niños, что ей нужно отдохнуть от собак и поспать отдельно, хотя, судя по тому, как Эстрелла одевала собак, было ясно, что она искренне их любит и заботится о них.

Нежелание Эстреллы выглядеть на свой возраст делало ее чуть ли не ребенком, чуть ли не младше детей свалки, – Лупе и Хуану Диего она нравилась, как и собаки. Лупе никогда не одобряла легкомысленный внешний вид своей матери, но блузки с глубоким вырезом, которые носила Эстрелла, были скорее смешными, чем безвкусными; ее усохшие груди то и дело мелькали в глубоком вырезе, но они были маленькими и сморщенными – в том, что Эстрелла их не скрывала, не было ничего вызывающего. Ее некогда узкие юбки теперь выглядели по-клоунски; Эстрелла была пугалом – ее одежда ей не подходила, одежда больше не смотрелась на ней так, как когда-то (Эстрелле же, наверное, казалось, что все на ней по-прежнему сидит как влитое).

Эстрелла была лысой; ей не нравилось, как редеют ее когда-то черные, словно вороново крыло, волосы и как они теряют свой прежний блеск. Она брила голову или просила, чтобы ее побрили, потому что сама часто оставляла на голове порезы, – и носила парики (париков у нее было больше, чем собак). Все парики были слишком молодежными для нее.

По ночам Эстрелла спала в бейсболке; она жаловалась, что из-за козырька ей приходится спать на спине. Она не виновата, что храпит, – во всем виновата бейсболка. На лбу у нее от бейсболки оставался постоянный след в виде вмятины, которая не прикрывалась париками.

Порой Эстрелла так уставала, что забывала заменить на бейсболку тот или иной парик. Если «La Maravilla» не давал представлений, лысая Эстрелла в своем наряде и бейсболке выглядела как мультяшная проститутка.

Она была щедрым человеком – не жадничала и позволяла Лупе примерять свои парики. Эстрелле и Лупе нравилось надевать эти парики на собак. Сегодня у Эстреллы был не «бейсбольный» день; на ней был огненно-рыжий парик, который, возможно, выглядел бы лучше на одной из ее собак – и уж точно он больше подошел бы Лупе.

Всем было понятно, почему дети свалки и собаки обожали Эстреллу. Но, несмотря на свое гостеприимство, она была не так рада Флор и сеньору Эдуардо, как niños de la basura. Эстрелла была либералкой в вопросе сексуальных отношений; она не возражала, чтобы в собачьей палатке находилась проститутка-трансвестит. Но дрессировщица всегда бранила собак, если они гадили в палатке. Эстрелла не хотела, чтобы обляпанный дерьмом айовец навел собак на какие-нибудь дурные мысли, поэтому не приветствовала этого иезуита.

Рядом с душем под открытым небом, за мужской уборной, имелся кран с длинным шлангом; Флор повела туда Эдварда Боншоу, чтобы он как-нибудь избавился от слоновьего дерьма, которое затвердело на сандалиях миссионера и, что еще более неприятно, между пальцами его босых ног.

Поскольку Эстрелла отвлекла Лупе, называя ей клички собак и рассказывая, сколько нужно кормить каждую из них, Соледад воспользовалась моментом, когда больше никого рядом с Хуаном Диего не было; как скоро поймет мальчик, в палатках труппы было не так много моментов, когда ты оставался один, как и в приюте.

– Твоя сестра очень особенная, – тихо начала Соледад. – Но почему она не хочет, чтобы ты стал таким же дивом, как девочки-акробатки? Исполнительницы прогулки по небу – звезды этого цирка.

Идея стать звездой ошеломила его.

– Лупе считает, что у меня другое будущее – не хождение по небу, – сказал Хуан Диего. Он чувствовал себя застигнутым врасплох.

– Лупе читает и будущее? – спросила Соледад мальчика-калеку.

– Только частично, – ответил Хуан Диего; по правде говоря, он не знал, насколько Лупе осведомлена о будущем. – Лупе не видит в моем будущем хождения по небу, она думает, что я разобьюсь, если попытаюсь это сделать – если попробую.

– А ты сам что думаешь, Хуан Диего? – спросила жена укротителя львов. Для мальчика она была незнакомым типом взрослого человека.

– Я просто знаю, что не хромал бы, если бы ходил по небу, – сказал он. Призрак решения маячил перед ним.

– Эта такса – кобель по кличке Бэби, – услышал он, как Лупе повторяет сама себе; Хуан Диего знал, что именно так она запоминает то, что ей нужно. Он посмотрел на маленькую таксу: на ней была детская шляпка, завязанная под подбородком, и она сидела, выпрямившись, в детской коляске.

– Игнасио хотел, чтобы у него был кто-то читающий мысли львов, – внезапно сказала Соледад Хуану Диего. – Ну какую интермедию может исполнить в цирке тот, кто читает мысли? Ты сам сказал, что твоя сестра не предсказывает будущее, – мягко продолжила Соледад.

Не то представляли себе дети свалки, когда ехали сюда.

– Овчарку зовут Пастора, – услышал Хуан Диего голос Лупе.

(Существительное pastora означает «пастушка».) Пастора была овчаркой типа бордер-колли; на ней было надето платье. Когда собака ходила на своих четырех, то спотыкалась о платье, но когда вставала на задние лапы, толкая передними детскую коляску с ребенком (таксой) в ней, платье ей не мешало.

– Ну что Лупе скажет зрителям в репризе? Какая женщина захочет услышать, о чем думает ее муж? Кто обрадуется, услышав, что у его жены на уме? – спрашивала Соледад Хуана Диего. – А разве детям не будет стыдно, если их друзья узнают их мысли? Просто подумай об этом, – сказала Соледад. – Игнасио волнует только то, что думают старый лев и эти львицы. Если твоя сестра не может читать мысли львов, она не нужна Игнасио. А как только она прочтет, что у львов на уме, от нее больше не будет пользы, не так ли? Или у львов меняются мысли? – спросила Хуана Диего Соледад.

– Не знаю, – признался мальчик. Ему стало страшно.

– Я тоже не знаю, – сказала Соледад. – Я просто знаю, что у тебя больше шансов остаться в цирке, если ты станешь ходить по небу, особенно из-за того, что ты мальчик. Ты понимаешь, о чем я, Диво-мальчик? – спросила его Соледад.

Все это прозвучало для него слишком внезапно.

– Да, – ответил он, но эта внезапность пугала его.

Ему было трудно представить, что Соледад когда-то была юной и хорошенькой, но Хуан Диего знал, что у нее ясный ум; возможно, она понимала своего мужа достаточно хорошо, чтобы жить с ним. Соледад понимала, что укротитель львов был человеком, который принимал решения, исходя лишь из шкурных соображений, – его интерес к Лупе как к ясновидящей был вопросом самосохранения. Одно было очевидно в Соледад: она была физически сильной женщиной.

Без сомнения, у нее были проблемы с суставами, как заметил доктор Варгас, когда-то осматривавший бывшую воздушную гимнастку. Несмотря на травмы пальцев, запястий, локтей, Соледад была все еще крепкой. Как воздушная гимнастка она в конце своей карьеры выступала в роли ловитора – того, кто принимает летящего партнера. Обычно на трапеции это дело мужчин, но у Соледад были достаточно сильные руки и хватка, чтобы быть принимающим партнером.

– Этот кобель – дворняга. Разве это справедливо, что его зовут Перро Местисо?[39] Не может быть у бедной собаки такой клички – Дворняга! – говорила Лупе.

Бедный Перро Местисо был без костюма. В цирковом номере пес изображал похитителя детей. Перро Местисо пытался убежать с коляской, в которой сидел ребенок – такса в чепчике, которая лаяла как сумасшедшая.