Дорога тайн

– Это безопасно, – сказал Эдвард Боншоу Хуану Диего. – Я просто хотел проверить размер отверстия.

В те долгие выходные, когда цирк «La Maravilla» выступал в Мехико, сеньор Эдуардо спал, как и дети свалки, в палатке с собаками. В первую ночь, зная, что айовец спит, – потому что он храпел, – Лупе сказала брату:

– Я могу пролезть в открытую для кормового лотка дверцу. Для меня это вовсе не маленькое отверстие.

В темноте палатки Хуан Диего подумал о том, что именно имела в виду Лупе. Слова Лупе и то, что она имела в виду, не всегда было одним и тем же.

– Ты хочешь сказать, что можешь забраться в клетку Омбре или львиц через кормушку? – спросил мальчик.

– Если лоток выдвинут из дверцы, то могу, – ответила Лупе.

– Похоже, ты уже пробовала, – сказал Хуан Диего.

– Зачем мне пробовать? – спросила его Лупе.

– Не знаю, зачем тебе это, – сказал Хуан Диего.

Она не ответила, но даже в темноте он почувствовал, как она равнодушно пожала плечами при этом. (Как будто ей было лень объяснять все, что она знала или почему она это знала.)

Кто-то пукнул – возможно, одна из собак.

– Это Кусака? – спросил Хуан Диего.

Перро Местисо, он же Дворняга, спал с Лупе на ее раскладушке. Пастора спала с Хуаном Диего; он знал, что овчарка не пукала.

– Это человек-попугай, – ответила Лупе.

Дети свалки засмеялись. Какая-то из собак завиляла хвостом, сопровождая их смех своим тук-тук по земле. Ей понравилось, как смеются дети.

– Алемания, – сказала Лупе.

Это немецкая овчарка виляла своим большим хвостом. Она спала на земляном полу палатки, у полога, как будто охраняла (как полицейская собака) вход или выход.

– Интересно, могут ли львы подхватить бешенство? – сказала Лупе, как будто она уже засыпала и боялась, что не вспомнит эту тему утром.

– А что? – спросил Хуан Диего.

– Просто интересно, – вздохнув, сказала Лупе. – Тебе не кажется, что новый цирковой номер с собаками – дурацкий?

Хуан Диего знал, когда Лупе намеренно меняла тему, и, конечно, Лупе знала, что́ сам он думал о новом цирковом номере собак. Это была идея Хуана Диего, но собаки не очень-то ее поддержали, и эту идею подхватили клоуны-карлики. Пако и Пивное Пузо сделали из нее, по мнению Лупе, свой новый номер. (Как будто этим двум клоунам не хватало дурацких номеров.)

Да, а по прошествии времени – однажды, когда Хуан Диего плавал по-собачьи в бассейне старого Манежа в Айове, – он понял, что новый цирковой номер с собаками был чем-то похож на его первый роман, над которым он работал и никак не мог его закончить. (А мысль о том, могут ли львы подхватить бешенство? Разве это не было похоже на историю, которую Лупе не могла рассказать до конца?)

Как и романы, написанные Хуаном Диего, номер с собаками начинался с предположения «что, если». Что, если одну из собак натренировать забираться на стремянку? Это была стремянка с площадкой наверху; на эту площадку можно было поставить банку с краской или положить на нее рабочие инструменты, но Хуан Диего представлял себе стремянку с площадкой как вышку для ныряния собак. Что, если одна из собак вскарабкается по стремянке и прыгнет с площадки в распахнутое одеяло, которое держат клоуны-карлики?

– Зрителям понравится, – сказал Хуан Диего Эстрелле.

– Только не Алемания, она этого не сделает, – сказала Эстрелла.

– Да, наверное, немецкая овчарка слишком большая, чтобы взбираться по стремянке, – согласился Хуан Диего.

– Алемания слишком умная, чтобы делать подобное, – заметила Эстрелла.

– Перро Местисо, Кусака, ссыкун, – сказал Хуан Диего.

– Ты ненавидишь маленьких собак – ты ненавидел Грязно-Белого, – возмутилась Лупе.

– Я не ненавижу маленьких собак – Перро Местисо не такой уж маленький. Я ненавижу трусливых собак и собак, которые кусаются, – ответил сестре Хуан Диего.

– Только не Перро Местисо – он этого не сделает, – сказала Эстрелла.

Сначала они проверили овчарку Пастору. Про таксу же все думали, что у нее слишком короткие лапы, чтобы взобраться по лестнице, – Бэби, разумеется, не мог одолеть ступенек.

Пастора смогла взобраться по стремянке – эти бордер-колли очень проворны и агрессивны, – но когда она поднялась наверх, то легла на площадку, спрятав нос между передними лапами. Клоуны-карлики плясали под стремянкой, показывая овчарке распахнутое одеяло, но Пастора даже не встала на ноги. Когда Пако или Пивное Пузо звали ее по имени, овчарка, продолжая лежать, просто виляла хвостом.

– Она не прыгунья, – покачала головой Эстрелла.

– Бэби смелый, – сказал Хуан Диего.

Таксы и правда смелые – для своего размера они кажутся особенно сильными, – и Бэби был готов попробовать взобраться по стремянке. Но коротконогую таксу нужно было подталкивать.

Это смешно – публика будет смеяться, решили Пако и Пивное Пузо. И вид двух клоунов-карликов, подталкивающих Бэби вверх по стремянке, был забавным. Как всегда, Пако переоделся настоящей женщиной – он толкал в зад Бэби, помогая таксе подниматься по стремянке, а Пивное Пузо толкал в зад самого Пако.

– Пока все идет хорошо, – сказала Эстрелла.


Но Бэби, со своей храбростью и всем прочим, боялся высоты. Когда такса взобралась на стремянку, собачка замерла на площадке для прыжков; она даже боялась лечь. Маленькая такса остолбенела, и ее так затрясло, что вскоре задрожала и стремянка. Пако и Пивное Пузо умоляли Бэби прыгнуть, протягивая раскрытое одеяло. В конце концов Бэби помочился на площадку для прыжков; он даже не решился поднять лапу, как полагается кобелю.

– Бэби посрамлен – он даже не может пописать как следует, – сказала Эстрелла.

Но карлики-клоуны настаивали, что номер получился смешным. По словам Пако и Пивного Пуза, не имело значения, что малыш не прыгун.

Эстрелла не позволила Бэби исполнять этот номер перед публикой. Она сказала, что номер психологически жестокий. Хуан Диего имел в виду совсем не это. Но той ночью в палатке, в темноте, Хуан Диего только и сказал Лупе:

– Новый номер для собак не дурацкий. Нам нужна лишь новая собака – нам нужен прыгун, – сказал Хуан Диего.

Ему понадобятся годы, чтобы понять, насколько он тогда, говоря это, цеплялся за любой повод остаться в цирке. А здесь, в палатке с храпящими и пукающими собаками, прошло немало минут, прежде чем снова раздался голос Лупе, – Хуан Диего почти спал, когда она заговорила, но так, как будто сама наполовину спала.

– Бедная лошадь, – сказала Лупе.

– Какая лошадь? – спросил Хуан Диего в темноте.

– Та, что на кладбище, – ответила Лупе.

Утром дети проснулись от пистолетного выстрела. Одна из цирковых лошадей ускакала с покрытого копотью поля и перепрыгнула через забор на кладбище, где сломала ногу о надгробие. Игнасио застрелил лошадь – укротитель львов держал при себе револьвер сорок пятого калибра, на случай если возникнут проблемы со львом.

– Бедная лошадь, – только и сказала Лупе при звуке выстрела.

Цирк «La Maravilla» прибыл в Мехико в четверг. Цирковые рабочие разбили палатки в день прибытия; всю пятницу рабочие устанавливали главный шатер и ограду для животных вокруг арены. На самочувствие животных повлияло путешествие, и им потребовалась большая часть пятницы, чтобы восстановиться.

Лошадь звали Маньяна; это был мерин-тугодум. Дрессировщик всегда заверял, что эта лошадь «завтра» освоит трюк, который они практиковали неделями, – отсюда и «Mañana». Но перепрыгнуть через ограду кладбища и сломать ногу – это было что-то новое для нее.

Игнасио избавил бедную лошадь от страданий в пятницу. Чтобы оказаться на кладбище, Маньяна перепрыгнул через забор, но ворота на кладбище были заперты; возникло подозрение, что убрать оттуда мертвую лошадь будет не так-то просто. Однако о выстреле сообщили полиции – та прибыла на место расположения цирка и стала скорее мешать, чем помогать.

Почему у укротителя львов пистолет большого калибра? – спросила полиция. (Ну, он ведь укрощает львов.) Почему Игнасио застрелил лошадь? (У Маньяны была сломана нога!) И так далее.

В Мехико-Сити не разрешалось избавляться от лошадиных трупов – ни в выходные дни, ни в том случае, когда лошадь «была родом» не из этого города. Проблема эвакуации Маньяны с запертого кладбища была только началом всяческих неурядиц.

На протяжении всего уик-энда, начиная с пятничного вечера, шли представления. Последнее было дано в воскресенье днем, и до наступления темноты рабочим надлежало разобрать главный шатер и демонтировать ограду на арене. К середине дня в понедельник «La Maravilla» снова отправлялся в путь, в Оахаку. Дети свалки и Эдвард Боншоу планировали в субботу утром посетить храм Девы Гваделупской.

Хуан Диего смотрел, как Лупе кормит львов. Возле клетки Омбре купалась в пыли воркующая горлица; лев ненавидел птиц, – возможно, Омбре полагал, что голубка рассчитывает на его мясо. По какой-то причине Омбре на сей раз более агрессивно протянул лапу через дверцу для кормления и поцарапал когтем руку Лупе. Крови было немного; Лупе поднесла руку ко рту, а Омбре убрал лапу – и с виноватым видом отступил в свою клетку.

– Ты не виноват, – сказала Лупе льву. В темно-желтых глазах Омбре произошла перемена – его взгляд сфокусировался то ли на воркующей голубке, то ли на раненой кисти Лупе. Птица, должно быть, почувствовала на себе напряженный примеривающийся взгляд Омбре и улетела.

Глаза Омбре тут же приобрели обычное, даже несколько скучающее выражение. Два клоуна-карлика проковыляли мимо клеток со львами к душевым, шлепая сандалиями. На талии у обоих висели полотенца. Лев смотрел на клоунов без всякого интереса.

– ¡Hola, Омбре! – воскликнул Пивное Пузо.

– ¡Hola, Лупе! ¡Hola, брат Лупе! – сказал Пако.

Груди у трансвестита были такие маленькие (почти несуществующие), что Пако не утруждал себя необходимостью прикрывать их по пути в душ и обратно, а его щетина по утрам была более чем заметна. (Какие бы гормоны Пако ни принимал, его эстрогены были из другого источника, чем у Флор; Флор получала эстрогены у доктора Варгаса.)

Но, как сказала Флор, Пако был клоуном, стать мало-мальски приемлемой женщиной вовсе не являлось его целью. Пако был карликом-геем – в реальной жизни большую часть времени он вел себя как мужчина.

В гей-бар «Ля-Чина» на Бустаманте Пако наведывался как «он». И посещая «Ля-Корониту», где трансвеститы любили наряжаться в женское, Пако тоже был «он» – просто еще одним парнем среди гей-клиентуры.

Флор говорила, что на Пако активно клевали многие новички, те, кто впервые пробовал интим с мужчиной. (Может быть, новички смотрели на гей-карлика как на менее рискованный вариант для начала?)

Но когда Пако был в своей цирковой семье в «La Maravilla», клоун-карлик без всякой опаски становился «ею». Пако в роли женщины чувствовал себя вполне комфортно как трансвестит рядом с Пивным Пузом. В клоунских номерах они всегда изображали супружескую пару, но в реальной жизни Пивное Пузо был нормальным гетеросексуалом. Он был женат, и его жена не была карлицей.

Жена Пивного Пуза боялась забеременеть; она не хотела иметь ребенка-карлика. Она заставляла Пивное Пузо надевать два презерватива. Все в «La Maravilla» слышали рассказы Пивного Пуза о рисках, связанных с надеванием дополнительного презерватива.

– Никто так не делает – ни один человек, как тебе известно, не надевает два презерватива, – всегда говорил ему Пако, но Пивное Пузо по настоянию жены продолжал использовать по два презерватива.

Душевые кабины на открытом воздухе были сделаны из тонких листов фанеры – их можно было быстро собрать и разобрать. Иногда фанера падала – даже на того, кто принимал душ. У душевых кабин под открытым небом, какими пользовались в «La Maravilla», была такая же дурная слава, как и у презервативов Пивного Пуза. (То есть с ними было связано множество всяких неприятностей.)

Девушки-акробатки жаловались Соледад, что Игнасио подсматривает за ними в душе под открытым небом, но Соледад не могла помешать мужу быть развратной свиньей. В то утро, когда мерина Маньяну застрелили на кладбище, Долорес принимала душ под открытым небом; Пако и Пивное Пузо рассчитали время своего появления возле душа – они надеялись увидеть Долорес голой.

Два карлика-клоуна не были извращенцами – во всяком случае, не по отношению к прекрасной, но недоступной акробатке, самой Диве. Пако был геем – зачем ему подглядывать за Долорес? А у Пивного Пуза было все, чтобы обходиться и своей собственной «двухгондонной» женой; Пивное Пузо не испытывал личной потребности увидеть Долорес голой.

Но карлики поспорили между собой. Пако сказал:

– У меня сиськи больше, чем у Долорес.

Пивное Пузо готов был поспорить, что у Долорес они больше. Вот почему эти два клоуна пытались подглядывать за Долорес в душе под открытым небом. Долорес услышала об этом споре и рассердилась на клоунов. Хуан Диего представил себе обнаженную Долорес под струями душа и клоунов-карликов, спорящих о размере ее груди. (Лупе, назвавшая груди Долорес мышиными сиськами, была на стороне Пако; Лупе считала, что у Пако сиськи больше.)

Вот почему Хуан Диего последовал за Пако и Пивным Пузом к душу: четырнадцатилетний мальчик надеялся, что, может, и ему повезет увидеть Долорес голой. (Хуану Диего было все равно, что у нее маленькая грудь; он считал девушку красивой, пусть даже ее сиськи были крошечными.)

Клоуны-карлики и Хуан Диего видели голову и голые плечи Долорес над кабинкой душа. В этот момент на аллее между палатками появился слон – он тянул за собой мертвую лошадь, на шею которой была наброшена цепь. Полиция следовала за крупом Маньяны – на одну мертвую лошадь пришлось десять полицейских. Игнасио продолжал препираться с ними.