Дорога тайн

Никто не знал, где на самом деле жил Ривера; он умер в кабине своего грузовика – это всегда было его любимое место для сна, и Ривера редко спал где-либо еще после смерти Диабло, которого ему так не хватало.

Как и отец Альфонсо и отец Октавио, еl jefe тоже «ускользнул», но не раньше, чем исповедался брату Пепе.

Смерть Риверы, включая его признание, была важной частью переписки с братом Пепе, к которой Хуан Диего постоянно возвращался в своих мыслях.

Как брату Пепе удалось столь радостно прожить эпилог своей собственной жизни? – раздумывал Хуан Диего.

В «Энкантадоре» петухи больше не кукарекали в темноте; Хуан Диего спал всю ночь, не обращая внимания на караоке из клуба на пляже. Никакая женщина не спала рядом с ним (и не исчезала внезапно), но однажды утром он проснулся и обнаружил в блокноте на ночном столике что-то похожее на название – написанное его почерком.

«Последние вещи» – вот что было записано в блокноте. В ту ночь ему приснился последний приют Пепе. Брат Пепе начал работать волонтером в «Hijos de la Luna» («Дети Луны») где-то после 2001 года; письма Пепе были весьма позитивными – все, казалось, заряжало его энергией, а ему было тогда далеко за семьдесят.

Приют находился в городе Гваделупе-Виктория и предназначался для детей проституток. Брат Пепе писал, что проститутки могут навещать своих детей. Хуан Диего вспоминал, что в «Потерянных детях» монахини не подпускали к детям их матерей; это была одна из причин, почему к Эсперансе, родной матери детей свалки, монахини относились враждебно.

В «Детях Луны» сироты называли Пепе Papá; Пепе писал, что это «не так уж важно». По словам Пепе, других мужчин, которые вызвались работать добровольно в приюте, тоже называли Papá.

«Наш дорогой Эдвард не одобрил бы, что мотоциклы припаркованы прямо в классной комнате, – писал брат Пепе, – но люди крадут мотоциклы, припаркованные на улице». (Сеньор Эдуардо говорил, что мотоцикл – это «неминуемая смерть».)

Доктор Варгас, несомненно, одобрил бы собак в приюте – в «Детях Луны» разрешалось держать собак; дети их любили.

Во дворе приюта «Дети Луны» был большой батут («Собак на батут не пускали», – писал Пепе) и росло большое гранатовое дерево. На верхних ветвях дерева красовались тряпичные куклы и прочие игрушки – дети забрасывали их на цепкие ветки. Спальни девочек и мальчиков располагались в разных зданиях, но их одежда была общего пользования – одежда сирот была собственностью приюта.

«Я больше не езжу на „фольксвагене“, – писал Пепе. – Я не хочу никого убивать. У меня есть маленький мотоцикл, и я всегда езжу медленно, чтобы никого не сбить и не убить».

Это было последнее письмо от брата Пепе – одна из тех вещей, которые следовало учесть в «Последних вещах», – это было явно название, которое Хуан Диего написал во сне или когда он еще не совсем проснулся.

В то утро, когда он покинул «Энкантадор», только Консуэло и Педро не спали, чтобы попрощаться с ним. За рулем автомобиля сидел тот самый диковатый на вид парень, казавшийся слишком юным для водителя. Хуан Диего подумал, что официант из него хуже, чем водитель.

– Берегитесь варанов, мистер, – сказал Педро.

– Не наступайте на морских ежей, мистер, – предупредила его Консуэло.

Кларк Френч оставил записку своему бывшему учителю у портье. Кларк, должно быть, считал, что написал нечто остроумное, по крайней мере с его точки зрения. «До Манилы», – было в этой записке.

До аэропорта Тагбиларана они с пареньком-водителем не разговаривали. Хуан Диего вспомнил письмо, полученное от женщины, которая работала в приюте «Дети Луны». Брат Пепе погиб, когда ехал на своем маленьком мотоцикле. Он свернул, чтобы не сбить собаку, и в него врезался автобус. «У него были все ваши книги – те, что вы ему подарили. Он очень гордился вами!» – написала Хуану Диего женщина из «Детей Луны». Она подписалась словом Mamá. Имя женщины, написавшей Хуану Диего, было Коко. Это дети-сироты звали ее Mamá. Интересно, одна ли Mamá у «Детей Луны», задавался вопросом Хуан Диего. Оказалось, что действительно – Mamá была одна, как доктор Варгас напишет Хуану Диего.

Пепе ошибся по поводу слова Papá, писал Варгас Хуану Диего. «У Пепе был слабый слух, иначе он услышал бы сигнал автобуса» – так выразился Варгас.

Дети-сироты не звали Пепе Papá – Пепе это только слышалось. В «Hijos de la Luna» был только один человек, которого дети называли Papá, – это был сын Коко, той самой леди Mamá.

Пусть Варгас все поправит и даст вам научный ответ, подумал Хуан Диего.

Хуан Диего знал, что до Тагбиларана еще далеко – и это только начало долгого дневного путешествия. Впереди у него было два перелета и три морских круиза, не говоря уже о варанах и Д.





23

Не животные, не растения, не минералы




«Прошлое окружало его, как лица в толпе», – написал Хуан Диего.

Был понедельник, 3 января 2011 года, и молодая женщина, сидевшая рядом с Хуаном Диего, с беспокойством посматривала на него. В салоне самолета, вылетевшего рейсом 174 «Филиппинских авиалиний» из Тагбиларана в Манилу в 7:30 утра, было довольно шумно; однако женщина, занимавшая соседнее с Хуаном Диего место, сказала стюардессе, что джентльмен мгновенно уснул, несмотря на несмолкающий гам пассажиров.

– Он полностью отключился, – сказала женщина стюардессе.

Но вскоре после того, как Хуан Диего заснул, он заговорил.

– Сначала я подумала, что он обращается ко мне, – сказала женщина стюардессе.

Хуан Диего говорил не как во сне – его речь была внятной, его мысль была отточенной (хотя и профессорской).

– В шестнадцатом веке, когда иезуиты основали свой орден, мало кто умел читать, не говоря уже о том, чтобы выучить латынь, необходимую для того, чтобы присутствовать на мессе, – начал Хуан Диего.

– Что? – спросила молодая женщина.

– Но было несколько исключительно преданных душ – людей, которые думали только о добродетели, – и они стремились быть частью религиозного ордена, – продолжал Хуан Диего.

– Почему? – спросила женщина, прежде чем поняла, что его глаза закрыты.


Хуан Диего был университетским профессором; женщине, должно быть, показалось, что он читает ей лекцию во сне.

– Этих богопослушных мирян называли просто братьями, то есть они не были монахами, – продолжал Хуан Диего. – Сегодня они обычно работают кассирами или поварами – даже писателями, – сказал он, как бы улыбнувшись. Затем, все еще крепко спящий, Хуан Диего заплакал. – Но брат Пепе был предан детям, он был учителем, – сказал Хуан Диего срывающимся голосом. Он открыл глаза и уставился невидящим взглядом на молодую женщину рядом с ним; она понимала, что он все еще «в отключке», как она выразилась. – Пепе просто не чувствовал в себе призвания священника, хотя и принял те же обеты, что и священник, – объяснил Хуан Диего; его глаза закрылись, а по щекам потекли слезы.

– Понятно, – тихо сказала женщина, соскальзывая с сиденья; именно в этот момент она и пошла за стюардессой.

Она попыталась объяснить стюардессе, что этот человек не мешает ей, он показался ей хорошим человеком, но, сказала она, он очень грустный.

– Грустный? – переспросила стюардесса.

Стюардесса была занята: на борту самолета сидела компания выпивох – молодые люди, которые пьянствовали всю ночь. И еще была беременная женщина – вероятно, слишком беременная, чтобы лететь без риска. (Она сказала стюардессе, что у нее либо схватки, либо она съела неподобающий завтрак.)

– Он плачет… льет слезы во сне, – пыталась объяснить соседка Хуана Диего. – Но у него речь очень образованного человека – как у учителя, разговаривающего с классом, или что-то в этом роде.

– То есть он не угрожает, – сказала стюардесса. (Их разговор явно шел вразнобой.)

– Я же сказала, что он хороший – от него нет угрозы! – ответила молодая женщина. – У бедного человека какое-то горе – он очень несчастен!

– Несчастен, – повторила стюардесса, как будто несчастье было частью ее работы.

И все же, хотя бы ради того, чтобы отвлечься от молодых пьяниц и беременной идиотки, стюардесса пошла с женщиной взглянуть на Хуана Диего, который, казалось, мирно спал в кресле у окна.

Когда Хуан Диего спал, он выглядел моложе своих лет – мягкая смуглость лица, еще почти сплошь черные волосы, – так что стюардесса сказала молодой женщине:

– С этим парнем все в порядке. Он абсолютно не плачет – он спит!

– Ему кажется, как будто он что-то держит, да? – спросила женщина у стюардессы.

Действительно, предплечья Хуана Диего были зафиксированы под прямым углом к телу – кисти рук разведены в стороны, пальцы растопырены, как будто он держал что-то размером с кофейную банку.

– Сэр? – обратилась к нему стюардесса, склонившись над его креслом. Она мягко коснулась его запястья, почувствовав, как напряжены мышцы его предплечья. – Сэр, с вами все в порядке? – более настойчиво спросила стюардесса.

– Calzada de los Misterios, – громко произнес Хуан Диего, словно пытаясь перекричать шум толпы. (Мысленно – в воспоминании или во сне – Хуан Диего находился на заднем сиденье такси, которое пробиралось сквозь толпу субботним утром по Дороге тайн.)

– Извините… – сказала стюардесса.

– Видите? Вот что с ним – на самом деле он разговаривает не с вами, – сказала молодая женщина стюардессе.

– Calzada, широкая дорога, обычно мощенная булыжником или тесаным камнем, – очень мексиканская, очень традиционная, времен империи, – объяснил Хуан Диего. – Avenida менее традиционна. Что Calzada de los Misterios, что Avenida de los Misterios – это одно и то же. В переводе на английский вы не ставите определенный артикль. Вы просто скажете: «Дорога тайн». К черту los, – добавил Хуан Диего, несколько отступая от профессорского тона.

– Понятно, – сказала стюардесса.

– Спросите его, что он держит в руках, – напомнила молодая пассажирка стюардессе.

– Сэр? – мягко спросила стюардесса. – Что у вас в руках?

Но когда она снова коснулась его напряженного предплечья, Хуан Диего прижал воображаемую банку из-под кофе к груди.

– Пепел, – прошептал он.

– Пепел, – повторила стюардесса.

– Клянусь, что это в смысле «Прах к праху»[46] – вот какой это пепел, – предположила пассажирка.

– Чей прах? – наклонившись к Хуану Диего, прошептала ему на ухо стюардесса.

– Моей матери, – ответил он, – и мертвого хиппи, и мертвого щенка.

Обе молодые женщины, стоявшие в проходе салона, оцепенели; на их глазах Хуан Диего начал плакать.

– И нос Девы Марии в этом пепле, – прошептал Хуан Диего.

Пьяные молодые люди горланили неподобающую песню – на борту рейса 174 «Филиппинских авиалиний» были дети, – а к стюардессе в проходе подошла пожилая женщина.

– По-моему, у этой очень беременной молодой женщины начались схватки, – сообщила она. – По крайней мере, она так думает. Имейте в виду: это ее первый ребенок, поэтому она действительно не знает, что такое роды…

– Прошу прощения, но вам придется сесть, – сказала стюардесса молодой женщине, соседке Хуана Диего. – Спящий с пеплом кажется безобидным, и до посадки в Маниле осталось всего-то тридцать-сорок минут.

– Иисус-Мария-Иосиф! – воскликнула молодая женщина.

Она увидела, что Хуан Диего снова в слезах. Был ли это плач по матери, или по мертвому хиппи, или по мертвой собаке, или по носу Девы Марии, – кто знает, что заставило его плакать?

Полет от Тагбиларана до Манилы был недолгим, но тридцать-сорок минут – это слишком долго, чтобы видеть сны о пепле.