Дурная кровь

Робин ему рассказала. Ответом ей было продолжительное молчание. Наконец Барклай выдавил:

– Ты рехнулась, Робин.

– Возможно, – сказала Робин, – но единственный способ проверить – это постучаться к ней в дом и спросить, сделает ли она это для тебя. Сказать, что тебе рекомендовал ее БЖ.

– Сейчас, только шнурки поглажу! – возмутился Барклай. – А Страйк знает, на что ты меня толкаешь?

– Сэм, у нас осталась неделя – после этого клиент разорвет контракт. А что такого? В худшем случае она пойдет в отказ. Другой возможности у нас не будет.

Барклай тяжко закряхтел.

– Ладно уж, но, если накосячила, отвечать будешь сама.

Робин поспешила дальше, к станции метро, по пути перепроверяя свою догадку. Разозлится ли Страйк, что она по наитию отправила Барклая к Элинор Дин? Но через неделю клиент прекращает финансирование, так что терять, собственно, нечего, правда?

Был субботний вечер, и Робин, спустившись на переполненную платформу, обнаружила, что поезд только что ушел. Потратив время на ожидание следующего, она вышла на станции «Грин-парк» без всяких шансов оказаться в «Американском баре» заблаговременно, чтобы перекинуться парой слов со Страйком до прихода Оукдена. Хуже того: спеша по Сент-Джеймс-стрит, она увидела – с ощущением дежавю – большую, направляемую полицией толпу, блокирующую створ улицы. Когда Робин замедлила шаг, прикидывая, как бы пробиться к «Стаффорду» через плотную людскую массу, ее обогнали папарацци, осаждающие кортеж из черных «мерседесов». Пока Робин смотрела, как они прижимают к окнам автомобилей свои объективы, до нее дошло, что находящаяся на удалении толпа дружно скандирует: «Джон-ни! Джон-ни!» Через окно одной из направляющихся к месту действия машин Робин углядела женщину в парике образца Марии-Антуанетты. Только когда ее чуть не сбила с ног бегущая пара охотников за автографами, оба с постерами Deadbeats, Робин с трепетным волнением поняла, что Джонни, чье имя скандировала толпа, – это отец Страйка.

– Зараза! – вырвалось у нее; резко развернувшись, она заспешила обратно по улице, на ходу доставая из кармана мобильник.

По ее сведениям, в отель «Стаффорд» был другой вход – через Грин-парк. Мало того что она опаздывала, ее к тому же посетило жуткое подозрение. Почему Оукден так настаивал на том, чтобы встретиться именно в этот вечер? И почему встреча была назначена именно в этом баре, так близко к месту чествования отца Страйка? Знал ли Страйк, что происходит совсем рядом и чем это чревато?

Она набрала его номер, но Страйк не снял трубку. Не замедляя хода, Робин стала печатать:

Корморан, возможно, ты не знаешь, но буквально за углом проходит тусовка Джонни Рокби. Не исключаю, что Оукден готовит тебе подставу.



Поскольку опоздание составляло уже пять минут, Робин перешла на бег трусцой и тут же поняла, что впервые за годы общения со Страйком упомянула отцовство Рокби. Добежав до Грин-парка, она издалека увидела, что у черного хода дежурит полисмен, который вместе с двумя швейцарами в шляпах-котелках вежливо, но настойчиво разворачивает двух репортеров с профессиональными фотокамерами.

– Не сюда, извините, – говорил полисмен. – Сегодня здесь закрыто. Если вам в отель, пройдите к главному входу.

– Что тут творится? – требовательно спросил мужчина в костюме, держащий за руку красивую азиатку в китайском платье с высоким воротом. – У нас забронирован столик на ужин! Почему нам не дают пройти?

– Извините, пожалуйста, сэр, но в «Спенсер-Хаусе» проводится мероприятие, – объяснил швейцар, – и полиция требует, чтобы мы никому не разрешали таким образом срезать путь.

Двое репортеров с камерами выругались, развернулись и затрусили в обратную сторону, откуда только что прибежала Робин. Когда они проходили мимо нее, она опустила голову, радуясь, что надела ненужные очки, поскольку пару лет назад во время одного судебного процесса ее фотография появилась в СМИ. Это смахивало на паранойю, но Робин опасалась, что газетчики рвутся в «Стаффорд» не для того, чтобы срезать путь к Рокби, а для того, чтобы подобраться к не желающему его знать сыну.

После ухода репортеров швейцар пропустил женщину в китайском платье и ее спутника, а затем, окинув наметанным взглядом Робин и, очевидно, поняв, что перед ним не журналистка, позволил пройти через ворота во внутренний двор, где под уличными обогревателями курили хорошо одетые посетители бара. Посмотрев на свой мобильный и не увидев ответа от Страйка, она устремилась вверх по лестнице, ведущей в «Американский бар».

Это было удобное элегантное помещение, оформленное темным деревом и кожей; с потолка свисали вымпелы и бейсболки многих американских штатов и университетов. У стойки Робин сразу заметила одетого в костюм Страйка, чье угрюмое лицо подсвечивалось бликами от многочисленных бутылок.

– Корморан, я только…

– Если ты хочешь сказать, что поблизости находится мой отец, – сухо заметил Страйк, – то я в курсе. Пусть этот мудила не думает, что мне ума не хватило раскусить его подлянку.

Робин бросила взгляд в дальний угол. Там сидел Карл Оукден, широко расставив ноги и положив руку на спинку кожаного сиденья. Он явился в костюме, но без галстука и всем своим видом показывал, что в этой заокеанской обстановке чувствует себя как рыба в воде. Своими близко посаженными глазами и узким лбом он все еще напоминал мальчишку, который много лет назад разбил хрустальную чашу матери Роя.

– Иди поговори с ним. Он жрать хочет, я возьму меню, – вполголоса скомандовал Страйк. – Мы как раз дошли до Стива Даутвейта. Подумать только: Дороти всегда считала его подозрительным типом.

Направляясь к Оукдену, Робин молилась, чтобы Страйк проявил выдержку. Однажды она видела, как он вышел из себя во время разговора со свидетелем, и совершенно не жаждала повторения.

– Мистер Оукден? – подойдя, спросила она с улыбкой и протянула руку. – Я Робин Эллакотт, мы с вами общались по электронной почте…

– Знаю.

Оукден медленно повернул голову и с усмешкой оглядел Робин с ног до головы. Протянутую ему руку он оставил без внимания, и Робин поняла, что это сделано с умыслом. Решив не показывать, что его оскорбительное намерение истолковано верно, Робин сбросила плащ.

– Хороший бар, – доброжелательно заметила она, садясь напротив. – Никогда здесь раньше не бывала.

– Обычно приглашает вас куда подешевле, да? – спросил Оукден.

– Корморан только что мне сказал, что вы помните рассказы вашей мамы о Стиве Даут…

– Лапушка моя, – перебил ее Оукден, который по-прежнему сидел развалясь, – сколько раз вам повторять: я не заинтересован, чтобы мне подсовывали секретарш или помощниц. Разговаривать я буду только с ним – или ни с кем.

– На самом деле мы с Кормораном…

– Кто бы сомневался, – ухмыльнулся Оукден. – Думаю, ему теперь от вас не отделаться, я угадал?

– Простите?

– Вас же порезали при попытке выполнить мужскую работу. – Поднося к губам коктейль, Оукден взглядом указал на ее предплечье. – Попытайся ваш босс указать вам на дверь, вы же как пить дать его засудите, да так, что мало не покажется.

Оукден, который, судя по всему, основательно подготовился к встрече с частными сыщиками, в открытую упивался своим хамством. Единственное, что можно было предположить: этот мошенник возомнил, будто Робин, позарез нуждаясь в его информации, проглотит любую обиду. Казалось, он вознамерился извлечь из этой встречи максимум удовольствия: на халяву поесть и выпить, да еще покуражиться над девицей, которая определенно не посмеет уйти. Робин даже стало интересно, в какое он обратился издание или фотоагентство с предложением заманить Страйка в злачное место поблизости от зала, где организовано чествование, и какой сорвет куш, если поможет заснять Страйка, публично унижающего отца, или записать злые и хлесткие высказывания детектива, пригодные для цитирования.


– Держите. – Страйк бросил на стол два меню в кожаных папках и уселся.

Принести хоть какой-нибудь напиток для Робин он не догадался. Оукден взял меню и стал неторопливо читать; он получал видимое удовольствие, заставляя их ждать.

– Я съем клубный сэндвич, – сказал наконец Оукден, и Страйк подозвал официанта.

Сделав заказ, он повернулся к Оукдену и возобновил беседу:

– Итак, вы говорили, что ваша мать считала Даутвейта…

– О да, она, бесспорно, находила в нем мужское обаяние, – сказал Оукден. Его взгляд, как заметила Робин, все время возвращался к дверям: он определенно ждал, что в бар с минуты на минуту ворвутся фоторепортеры. – Прощелыга, вы же понимаете. Заигрывал с девками в регистратуре. Старуха говорила, он не пропускал ни одной юбки. Медсестра – та в его присутствии просто впадала в эйфорию и так далее.

Робин вспомнила резвящийся черный скелет в тетради Тэлбота и слова, написанные, по версии Кроули, рядом с фигурой смерти: Фортуна говорит, что Паллада, Церера, Веста и Кит – это БАГРЯНЫЕ ЖЕНЩИНЫ, восседающие ВЕРХОМ НА ЗВЕРЕ…

– А не было ли у вашей матери такого впечатления, что он неравнодушен к доктору Бамборо?

Оукден хлебнул коктейля и причмокнул.

– Ну, для меня она Марго. – Он хохотнул, и Робин необъяснимым образом возмутило, что Оукден называет пропавшую по имени. – Вы же знаете: она ничем не гнушалась, ведь так?

– А чем, к примеру, она могла бы гнушаться? – осведомился Страйк.

– Девушка-зайка, – объяснил Оукден, еще раз хлебнув из стакана, – ноги напоказ, титьки напоказ. А потом – хоп, напялила белый халат…

– По-моему, для врача общей практики белый халат не обязателен, – заметил Страйк.

– Я выражаюсь метафорически, – сказал Оукден. – Она – дитя своего времени, так ведь?

– То есть?

– Формирование гиноцентричного общества. – Оукден чуть наклонился в сторону Робин, и та вдруг подумала, что своей узкой головой он напоминает хорька. – Конец шестидесятых – начало семидесятых, тогда многое менялось, да? Общество получило противозачаточные таблетки: трахайся сколько влезет, без последствий. На первый взгляд от этого выиграли мужчины, но предоставленная женщинам возможность обойти или разрушить репродуктивную функцию подавляет естественную и здоровую модель полового поведения. Общество получило гиноцентрическую судебную систему, которая всегда принимает решения в пользу женщины, даже если та никогда не хотела иметь детей. Общество получило мужененавистнический авторитаризм, которые скрывается под маской кампании за равные права, а на деле означает контроль за мыслями, словами и естественным поведением мужчин. Наконец, общество получило повсеместную эксплуатацию мужчин. Клубы «Плейбой» и прочая дрянь. Смотри, но не притрагивайся. Это все та же старая ложь о рыцарской любви. Женщина существует, чтобы перед ней преклонялись, а мужчина – чтобы из него тянули деньги, ничего не давая взамен. Кто околачивается в таких местах – это же лохи, а не мужчины. А взять Бамборо: она не занималась собственным ребенком, – глаза Оукдена опять метнулись к двери, а потом вернулись к Страйку, – не удовлетворяла мужа, насколько я слышал, мол, он слишком болен, чтобы нормально функционировать. Однако же именно на его деньги наняла няньку и устроилась на работу, чтобы помыкать мужчинами.

– Кем же конкретно она помыкала? – спросил Страйк.

– Взять хотя бы Даутвейта: когда в последний раз пришел к ней на прием, вылетел из кабинета чуть ли не в слезах – я это знаю со слов моей старухи. Но так развивается наша культура начиная с шестидесятых, разве нет? Мужчины страдают, но никого это не колышет. А какие поднимаются вопли, когда мужчины срываются, когда больше не могут терпеть, когда они дают отпор! Если ее укокошил Даутвейт – в чем лично я сомневаюсь… – он сделал эффектный жест, а Робин себе напомнила, что Карл Оукден почти наверняка в глаза не видел Стивена Даутвейта и что на момент исчезновения Марго ему было всего четырнадцать лет, – но если он это сделал, то, держу пари, из-за того, что она всю его боль засадила ему обратно в морду. «Только у женщин бывают кровотечения», – процитировал Оукден с презрительным смешком. – Я прав? – резко обернулся он к Робин. – А, вот и мой сэндвич.

Пока официант обслуживал Оукдена, Робин встала и направилась к барной стойке, где рядом со своим спутником стояла все та же красавица в китайском платье, и волосы ее ниспадали, подобно черному шелку, в свете, отраженном от выстроенных в ряд бутылок со спиртным. Пара заказывала коктейли и лучилась восторгом в компании друг друга. На несколько секунд Робин задумалась: суждено ли ей вновь испытать такие же чувства? Ее работа, считай, ежедневно напоминала ей о множестве способов, которыми мужчины и женщины могут причинить друг другу боль.

Пока Робин заказывала себе тоник, у нее зазвонил телефон. Понадеявшись, что это Барклай, она увидела имя своей матери. Не иначе как Линда прослышала о беременности Сары. К этому времени Мэтью уже вполне мог привезти свою будущую жену в Мэссем, чтобы поделиться с родней хорошей новостью. Робин отключила звук, расплатилась за тоник, пожалев, что в него не плеснули джина, вернулась к столу и услышала ответ Оукдена Страйку:

– Нет, этого не было.

– Значит, это не вы влили водку в пунш на барбекю у доктора Бамборо?

Оукден откусил большой кусок халявного сэндвича и начал смачно жевать. Несмотря на его жидкие волосы и множество морщин вокруг глаз, Робин ясно увидела в пятидесятичетырехлетнем мужчине избалованного подростка.

– Стырил, что оставалось, для личного потребления, – проговорил он с набитым ртом, – потом выпил в сарае. Удивлен, что они хватились, но ведь богатые прижимисты. А как иначе остаться при деньгах?

– Мы слышали, что из-за пунша кого-то стошнило.

– Ну знаете, я не виноват, – сказал Оукден.

– По моим сведениям, доктор Фиппс был крайне раздосадован.

– Тот еще тип. – Оукден усмехнулся. – Для Фиппса, согласитесь, все сложилось как нельзя лучше.

– В каком отношении? – спросил Страйк.

– От жены отделался, взял себе молоденькую – няньку. Очень удобно.

– Вам не нравился Фиппс, правильно я понимаю? – спросил Страйк. – Это просматривается в вашей книге.

– Вы ее прочитали? – на секунду всполошился Оукден. – Как вам удалось?

– Смогли отыскать сигнальный экземпляр, – ответил Страйк. – Он вышел году в восемьдесят пятом?

– Именно так, – ответил Оукден.

– А вы помните бельведер, который был еще на стадии строительства, когда в доме проходило барбекю?

У Оукдена дрогнуло одно веко. Он быстро поднял руку к лицу и смахнул нечто со лба, как будто почувствовал, что к коже прилип волосок.

– Не помню, – сказал он.