Дурная кровь

– Они тоже…

– Решили свернуть дело? – равнодушно договорил Страйк. – Возможно. Якобы их неожиданно пригласили на отдых в Тоскану. И они хотят до отъезда что-то обсудить, потому что к пятнадцатому числу все равно не вернутся.

Наступило долгое молчание. Сообщив запланированные сведения, Страйк погрузился в чтение документов из досье.

– Корморан… – заговорила Робин.

– Что?

– Может, поговорим о «Сент-Питерсе»?

– Мне добавить нечего, – ответил Страйк и, взяв протокол с показаниями Руби Эллиот о драке двух женщин под проливным дождем, сделал вид, что хочет освежить его в памяти.

– Я не предлагаю обсуждать мое посещение. Как я уже говорила…

– Ты обещала, что не сунешься к Риччи…

– Я «обещала» не соваться к Риччи, – сказала Робин, рисуя в воздухе кавычки, – точно так же, как ты «обещал» Грегори Тэлботу не сообщать в полицию о происхождении той пленки. – Памятуя, что в приемной сидит за компьютером Пат, Робин понизила голос. – Не в том же дело, что я злонамеренно нарушила запрет: если ты помнишь, я предоставила разбираться с Мутным тебе, правда? Но дело не сдвигалось с мертвой точки, а ты не мог им заняться. И кстати, если ты не заметил: в плане маскировки я дам тебе сто очков вперед.

– Это не обсуждается. – Страйк отшвырнул показания Руби Эллиот и переключился на словесный портрет Тео, составленный Глорией. – Меня раздражает, и тебе ли этого не знать, что ты не обсуждаешь со мной свои планы…

– Ты, что ли, названиваешь мне каждые три секунды, чтобы обсудить свои планы? Когда тебе выгодно, ты только поощряешь мою инициативу…

– Лука Риччи мотал срок за то, что цеплял электроды к гениталиям должников, Робин! – Страйк больше не притворялся, будто поглощен словесным портретом Тео.

– Сколько еще мы будем это мусолить? По-твоему, я очень обрадовалась, когда он вошел в комнату к папаше? Да я бы ни за что туда не сунулась, зная, что он готовит такой сюрприз! Но факт остается фактом…

– Это не факт…

– …если бы я не…

– …а сплошные домыслы…

– Это не домыслы, Страйк, а данность – ну что ты уперся? – Робин достала из заднего кармана брюк мобильник и открыла фотографию, сделанную во время ее возвращения в дом престарелых; она не провела там и двух минут, но успела незаметно заснять образец почерка Луки Риччи в книге посетителей.

– Передай мне анонимку, – распорядилась она, протягивая руку в сторону помятого листка голубоватой бумаги, который они получили на встрече с сестрами Бейлисс. – Вот, пожалуйста.

Она положила перед Страйком снимок с почерком и записку. Для Робин сходство было неоспоримым: та же странная смесь прописных и строчных букв, выведенных раздельно и вполне отчетливо, но украшенных затейливыми и явно лишними завитушками; такое же впечатление мог бы оставить и сам здоровенный и опасный на вид громила, шепелявый, с изъеденным оспинами лицом, похожим на апельсиновую корку.

– По фотографии нельзя доказать идентичность почерков, – отчеканил Страйк. Он понимал, что ведет себя по-хамски, но в нем еще клокотали остатки злобы. – Экспертиза, помимо всего прочего, учитывает давление пишущего узла на бумагу.

– Ладно, проехали.

У Робин в горле стоял комок гнева. Она встала и вышла из кабинета, неплотно прикрыв за собой дверь. Сквозь щель Страйк услышал ее разговор с Пат, а затем позвякиванье кружек. При всей своей досаде он все же надеялся, что она принесет ему чашку чая.

По-прежнему хмурый, он придвинул к себе мобильник Робин и анонимную записку, положил их рядом и стал переводить взгляд с одного на другое. С того момента, когда по возвращении из «Сент-Питерса» Робин показала ему снимок на своем телефоне, Страйк знал, что она не ошибается, хотя и признавать ее правоту тоже не спешил. Ни слова ей не сказав, он уже переслал фото записки и оставленного Лукой Риччи комментария в журнале посещений специалисту, на которого вышел через свои полицейские контакты. Женщина-эксперт предупредила, что без доступа к оригиналам достоверные выводы сделать невозможно, но, исходя из предоставленных материалов, оценила совпадение почерков с вероятностью «процентов семьдесят-восемьдесят».

– Между записками разница в сорок лет – разве с годами почерк не меняется? – допытывался Страйк.

– Это индивидуально, – ответила эксперт. – Как правило, с возрастом у человека почерк ухудшается под воздействием физических факторов. Кое-что зависит даже от настроения. Мои наблюдения показывают, что меньше всего почерк изменяется у тех, кому в целом не часто приходится писать от руки; обратная ситуация у тех, кто, наоборот, пишет много. Отмечены случаи, когда человек всю жизнь придерживается того начертания букв, которым овладел в раннем возрасте, скорее всего в школе. К примеру, в этих двух случаях, безусловно, просматриваются некоторые особенности, которые могли сформироваться у пишущего еще в юности.

– Сдается мне, профессиональная деятельность этого субъекта не требует особых упражнений в чистописании, – сказал Страйк.

В последний раз, по свидетельству Штыря, Лука угодил в тюрьму как организатор заказного преступления: сам заказал поножовщину и лично проследил. Потерпевшему проткнули ножом мошонку. Каким-то чудом он выжил, «но больше не плодить этому парняге спиногрызов», сообщил Штырь Страйку два дня назад.

– Для него теперь стояк хуже каторги. Нафига вообще такая житуха, скажи? Вроде правое яйцо ему продырявили… удерживали, конечно…

– К черту подробности, – прервал его Страйк. У него самого пробежал холодок из штанов до грудной клетки.

Некоторое время тому назад Страйк позвонил Штырю с каким-то надуманным вопросом, но на самом деле хотел узнать, не гуляет ли в его среде слух, что Лука Риччи обеспокоен появлением некой ищейки в доме престарелых, где обретается его отец. Поскольку Штырь в беседе эту тему не поднимал, Страйк решил, что пока все тихо.

Разговор принес Страйку некоторое облегчение, но не особо его удивил. Успокоившись, детектив нехотя признался самому себе, что Робин вышла сухой из воды. Все известные Страйку факты о Луке Риччи указывали: этот псих нипочем не дал бы Робин уйти целой и невредимой, если бы заподозрил, что она что-то вынюхивает про членов его семьи. Те, кто сдерживает свои низменные побуждения собственной совестью, диктатом закона, социальными нормами или здравым смыслом, вряд ли поверят, что можно пойти на такую глупость и дерзость: покалечить Робин прямо в комнате или же вывести за пределы здания с приставленным к спине ножом. Скажут: «Средь бела дня? Никогда. Разве он бы посмел при таком скоплении свидетелей?!» Но ужасающая репутация Луки зиждилась на его склонности к неприкрытому насилию, а где именно оно совершается и в чьем присутствии – это дело десятое. Он исходил – и не случайно – из убеждения в собственной неуязвимости. На каждый приговор, отправивший Луку в тюрьму, приходилось множество эпизодов, за которые он не понес наказания: его подручные запугивали свидетелей или принуждали непричастных брать вину на себя.

С каменным лицом в кабинет вернулась Робин; в каждой руке у нее было по кружке. Захлопнув дверь ногой, она поставила перед Страйком чай более крепкой заварки.

– Спасибо, – процедил Страйк.

– Не за что, – сухо ответила она и, взглянув на часы, снова расположилась в своем кресле; до разговора с Анной и Ким оставалось двадцать минут.

– Нельзя, – заговорил Страйк, – объявить Анне, что, по нашему мнению, анонимки написал Лука Риччи.

Робин смотрела на него молча.

– Нельзя допустить, чтобы две добропорядочные женщины болтали каждому встречному, что Риччи угрожал Марго, а тем более – что привел свои угрозы в действие, – продолжал Страйк. – Нельзя подвергать их опасности; о нас с тобой сейчас речи не идет.


– Может, хотя бы покажем эти образцы эксперту?

– Уже. – И Страйк передал ей слова эксперта.

– Почему ты не сказал…

– Да потому, что ходил злой как черт, – ответил Страйк, потягивая чай – именно такой, как он любил: крепкий, сладкий, цвета креозота. – Робин, пойми, не важно, выгорит ли что-нибудь от того, что мы отнесем в полицию снимок почерка и записку, важно другое: на тебя начнется охота. Риччи станет копать, кто мог сфотографировать его каракули в книге посетителей. И ему не составит труда на нас выйти.

– Когда пропала Марго, ему было двадцать два, – тихо сказала Робин. – Достаточно взрослый, крупного телосложения – ему ничего не стоило похитить женщину. Избавиться от тела помогли бы связи. Бетти Фуллер уверена, что автор записок и убийца – одно лицо, но ей до сих пор страшно произнести вслух его имя. То есть это либо сынок, либо его папаша.

– Да я не спорю, – сказал Страйк, – но пора бы уже взглянуть правде в глаза. Вести борьбу с организованной преступностью нам не по силам. Ты сильно рисковала, посетив «Сент-Питерс»…

– Будь добр, объясни мне, почему мои действия ты непременно объявляешь рискованными, а свои собственные – нет? – давила на него Робин.

Этот вопрос загнал Страйка в тупик.

– Только потому, что у меня меньше опыта? – не унималась Робин. – Или ты боишься, что я все испорчу, что начну паниковать? Или в случае чего не смогу быстро сориентироваться?

– Ни то, ни другое, ни третье, – ответил Страйк, хотя ему тяжело далось это признание.

– Тогда…

– Если Лука Риччи набросится на меня с бейсбольной битой, то у меня больше шансов выжить, чем у тебя, – вот почему, ясно?

– Бейсбольные биты у Луки не в почете, – резонно заметила Робин. – Другое дело – ножи, электроды, кислота; и мне кажется, что такие пытки ты вряд ли выдержишь лучше меня. Сам-то ты пойдешь на любой риск, и даже охотно, а мне велишь не высовываться. Я не знаю, в чем причина: то ли недостаток доверия, то ли рыцарство, то ли все, вместе взятое…

– Послушай…

– Нет, это ты послушай, – перебила его Робин. – Если бы ты засветился в богадельне, хлебнуло бы все агентство. Я же не дура: предварительно навела справки о Риччи. Когда он идет по следу своих жертв, никто не выпадает из его поля зрения: ни члены семьи, ни друзья, ни даже домашние животные. Нравится тебе это или нет, но в некоторые места мне попасть проще. Внешность у меня менее приметная, маскировка – вообще мой конек, да и доверия к женщине больше, особенно в местах скопления детей и стариков. Мы бы ничего не узнали, если бы я не наведалась в «Сент-Питерс»…

– Лучше б мы и дальше ничего не знали, – огрызнулся Страйк. – Штырь как-то обмолвился: «Завязывай с вопросами, если ответом будет Мутный Риччи». И Лука из той же оперы.

– На самом деле ты так не думаешь, – сказала Робин. – Не знать – это не про тебя.

Она была права, но Страйк не хотел этого признавать. В действительности же одна из причин, подогревавших в течение последних двух недель его гнев, заключалась в том – и он это сознавал, – что точка зрения, которую он так рьяно отстаивал, не имела под собой никакой логической подоплеки. Если расследование предполагало сбор информации о семействе Риччи, этот вопрос требовалось отработать в обязательном порядке, и, как доказала Робин, лучше нее никто бы не справился с этой задачей. Страйк хоть и возмущался, что она действовала за его спиной, при этом отдавал себе отчет: предупреди она заранее, он бы ничтоже сумняшеся наложил запрет на такие планы, прикрываясь стремлением уберечь ее от опасности, но если и дальше рассуждать в подобном ключе, вывод напрашивался один: на этой работе ей вообще делать нечего. Требуя от нее откровенности и прямоты, он одновременно понимал, что именно его непоследовательная позиция в вопросе о физических рисках для Робин вынуждает ее скрывать свои намерения. Когда предплечье Робин, прорезанное длинным шрамом исключительно по ее собственной халатности, попадалось Страйку на глаза, оно всякий раз служила ему немым укором. Слишком много знал детектив о прошлом своей напарницы, слишком личными стали их отношения, слишком не хотелось ему снова видеть ее на больничной койке. Его терзало то липучее чувство ответственности, из-за которого он сознательно держался подальше от всякого рода привязанностей, но которое не давало ничего взамен. Вины Робин во всем этом не было, однако Страйку потребовалось две недели, чтобы уяснить такую простую истину.

– Ладно, – буркнул он наконец. – Я бы не захотел остаться в неведении. – Он сделал над собой невероятное усилие. – А ты справилась просто отлично.

– Благодарю. – Робин немного опешила, однако ей польстили его слова.

– Но мы можем договориться на будущее… пожалуйста? Что в следующий раз мы все обсудим?

– Да если бы я только заикнулась…

– Скорее всего, я бы сказал «нет» и был бы не прав, но я это учту, хорошо? А ты уж, будь добра, напоминай мне почаще, что мы все-таки партнеры…

– Ладно, – сказала Робин. – Хорошо. В следующий раз мы все обсудим. Извини, что тогда не посоветовалась.

В этот момент раздался стук в дверь, после чего в узкой щели проема появилось лицо Пат, которая доложила:

– Мисс Фиппс и мисс Салливан на линии.

– Соедините нас, пожалуйста, – попросил Страйк.

Робин сидела будто в ожидании врача, который должен объявить пациенту неутешительный прогноз, поэтому разговор с клиентками полностью делегировала Страйку. Тот принялся систематически излагать те тайны, которые им с Робин удалось выведать за последние одиннадцать с половиной месяцев, и предварительные выводы.

Он рассказал, что Айрин Хиксон недолго встречалась с бывшим бойфрендом Марго, о чем они оба умалчивали, а Сетчуэлл, по всей вероятности, опасался, как бы Марго не сообщила в полицию о причине смерти его сестры; что Вильма, уборщица, никогда не бывала в Брум-Хаусе, поэтому история о прогулке Роя по саду, скорее всего, не стоит выеденного яйца; что записки с угрозами не были выдумкой, но автора их (Страйк бросил взгляд на Робин) пока идентифицировать не удалось; что Джозеф Бреннер оказался еще более неприятным типом, чем изначально предполагалось, но это никак не связано с исчезновением Марго; что Глория Конти, последняя, кто видел Марго живой, обосновалась во Франции и не желает выходить на связь; и что Стив Даутвейт, подозрительный пациент Марго, пропал без следа. Наконец он сообщил, что они вычислили фургон, проезжавший по Кларкенуэлл-Грин тем вечером, когда исчезла Марго, но за рулем однозначно сидел не Деннис Крид.

Тишину, наступившую с последним словом Страйка, нарушало только тихое жужжание динамика на его столе – звонок еще продолжался. Ожидая со стороны Анны какой-то реакции, Робин вдруг почувствовала, что у нее глаза на мокром месте. Ей нестерпимо хотелось узнать, что случилось с Марго Бамборо.

– Ну что ж… с самого начала мы понимали, что выяснить будет непросто, – заговорила наконец Анна. – А то и вовсе невозможно.

Робин, улавливая на другом конце всхлипывания Анны, терзалась из-за собственной никчемности.

– Мы сожалеем, – сообщил официальным тоном Страйк. – Очень сожалеем, но более приятных новостей у нас нет. Однако Даутвейт по-прежнему представляет для нас интерес, поэтому…

– Нет.

Это была Ким – Робин узнала ее твердый голос.

– Извините, но нет, – продолжала психолог. – Мы подписали договор на год.

– И он истекает через две недели, – вклинился Страйк, – а если…