Дурная кровь

Робин со смехом включила передачу и вырулила на проезжую часть. День выдался необычно жаркий, она управляла автомобилем в солнцезащитных очках, но Страйк заметил, что из ее сумки, брошенной на заднее сиденье, торчит шарф.

– Вряд ли он тебе понадобится. Погодка – настоящее бабье лето, – сказал он, глядя из окна в безоблачное небо.

– Там видно будет, – скептически ответила Робин. – В детстве нас с братьями возили в Скегнесс. Мамина сестра жила в Бостоне, немного дальше по той же дороге. В тех краях обычно гуляет холодный ветер с Северного моря.

– Итак, с мейлом я ознакомился.

Страйк подразумевал сообщение, которое переправила ему Робин: в нем излагались условия опроса Денниса Крида и доводы властей в пользу целесообразности проведения такого опроса именно Страйком.

– И какие ощущения? – спросила Робин.

– Во-первых, я совершенно обалдел от того, как ты это провернула…

– На это потребовалось время.

– Неудивительно. А во-вторых, не стану врать… навалилась ответственность…

– Из-за Такеров?

– Ну да. – Страйк опустил стекло, чтобы покурить. – Анна еще не знает, как мне проперло, и особых надежд питать не будет, зато бедолага Такер…

Разрешение было дано на условиях строгой конфиденциальности; в первую очередь Страйку предстояло дать подписку о неразглашении, включающую обязательство не допускать утечки полученных сведений в СМИ.

– Он и просил доверить это тебе, – сказала Робин. – Я имею в виду Такера. Такер сам говорит, что у Крида раздутое самомнение, он захочет тебя увидеть. И психиатры, выходит, согласились, раз добро на беседу получено. По словам Такера, Крид всегда считал себя статусной личностью, достойной вращаться в кругу знаменитых и состоятельных.

– Сумею я что-нибудь из него вытянуть или нет – решать не психиатрам, – возразил Страйк. – Подозреваю, их волнует только, чтобы он при разговоре со мной не совсем озверел. Безобидного чудака в Бродмур не упекут.

Глядя в окно, Страйк долго молчал, и Робин за это время тоже не проронила ни слова, чтобы не сбивать его с мысли. Когда же наконец он заговорил, голос его звучал обыденно, а весь интерес, казалось, переключился на планы их с Робин действий в Скегнессе.

– Посмотрел я ту семейную гостиничку на «Трипэдвайзоре». Называется «Аллардис» – это девичья фамилия его жены. Завалиться без предупреждения нельзя: если жена почует неладное, она, чего доброго, ему позвонит и скажет, чтобы уносил ноги. А значит, нам нужно припарковаться, занять удобную позицию и позвонить. Если этот крендель там, сразу нагрянем, не дав ему смыться, а если решит сдернуть, что не исключено, – тут же перехватим. Если же в доме его нет, будем ждать.

– Долго? – спросила Робин.

– Хотел сказать «сколько понадобится», – ответил Страйк, – но раз нам за это не платят, на понедельник я назначил дела в городе.

– А я могу остаться, – предложила Робин.

– Это вряд ли, – сказал Страйк.

– Прости. – Робин тут же прикусила язык: Страйк мог подумать, что она просто ищет предлог, чтобы остаться в каком-нибудь отеле еще и на следующие выходные. – Я понимаю, у нас работать некому…

– Дело не в этом. Ты же сама говорила: вблизи Стива Даутвейта женщины вечно умирают или пропадают. Может, конечно, им просто не везло, но, с другой стороны… три разные фамилии – не многовато ли для мужчины с чистой совестью? Хотелось бы внести ясность.

До маленького приморского городка они добрались в одиннадцать и припарковали «лендровер» у красных стен «Скегнесс боул» – внушительного боулинг-клуба на набережной. Выходя из автомобиля, Страйк почувствовал запах и вкус моря, отчего машинально развернулся к воде, но с автостоянки был виден только мутно-зеленый искусственный пруд, по которому скользила на катамаране хохочущая парочка. Сзади хлопнула водительская дверца, Страйк повернулся и увидел, что Робин, по-прежнему в темных очках, заматывает шею шарфом.

– Ну, что я говорила? – обратилась она к недоумевающему Страйку, который подставлял лицо жарким, по его мнению, лучам солнца.

Не в первый раз подивившись феноменальной способности женщин улавливать несуществующие сквозняки, Страйк закурил, дождался Робин, отошедшую заплатить за парковку, и они вместе зашагали в направлении Гранд-Пэрейд, широкой улицы, тянувшейся вдоль набережной.

– «Савой», «Куорн», – с ухмылкой читал Страйк названия престижных отелей, которые окнами верхних этажей, несомненно, смотрели вдаль, на море. – «Четсворт».

– Не издевайся, – сказала Робин. – В детстве я обожала ездить в Скегнесс.

– «Аллардис» должен быть вот там, – сказал Страйк на пешеходном переходе и махнул рукой в сторону широкой Скарборо-авеню. – Да, вот и он, с синим козырьком.

Остановились они на углу, возле огромного сооружения в псевдотюдоровском стиле, под вывеской «Мясной ресторан и кафе „Джубили“». За вынесенными на тротуар столиками нежились под солнцем любители утреннего кофе и пива.

– Идеальный наблюдательный пункт. – Страйк выбрал один из уличных столиков. – Я бы не отказался от чашки чая.

– Сейчас закажу, – сказала Робин. – Мне все равно кое-куда забежать нужно. Будешь сам ему звонить или поручишь это мне?

– Сам позвоню. – Страйк устраивался в кресле, доставая мобильный.

Когда Робин скрылась в баре, он зажег сигарету и набрал номер «Аллардиса», не спуская глаз с дверей гостиницы. Она стояла в ряду восьми домов повыше, частично переоборудованных в небольшие пансионаты с такими же, как у «Аллардиса», выпуклыми пластиковыми козырьками над входом. Почти каждое окно закрывала белоснежная тюлевая занавеска.

– Доброе утро, гостиница «Аллардис», – ответил раздраженно-бодрый женский голос с шотландским акцентом.

– Стив там? – с развязной уверенностью осведомился Страйк.

– Барри, солнце, ты?

– Ну, – буркнул Страйк.

– С минуты на минуту будет у тебя, – заверила женщина. – У нас, ты уж прости, всего ничего оставалось. Но, Барри, сделай милость, не задерживай его, потому как тут четыре кровати перестелить надо, а он еще за молоком сходить должен.


– Ага, – ответил Страйк и повесил трубку, чтобы не выдать себя ни единым лишним словом.

– Ну что, застал его? – с тревогой спросила Робин, опускаясь в кресло напротив.

Она вымыла руки, но в спешке не досушила, торопясь к Страйку.

– Нет, – ответил он, стряхивая пепел в маленькое розовое ведерко, заменяющее пепельницу. – Доставляет какой-то заказ местному жителю и вскоре вернется с молоком.

– Так-так, – тихо выговорила Робин, глядя через плечо на темно-синий козырек «Аллардиса» с выведенным причудливыми белыми буквами названием.

Бармен принес два металлических чайника и фарфоровые чашки; детективы молча принялись за чай. Страйк не сводил внимательного взгляда с «Аллардиса», а Робин – с улицы Гранд-Пэрейд. Моря было не видно: его загораживал широкий пестрый фасад Скегнесского пирса, на котором среди прочих соблазнов рекламировался бар с закусочной под оптимистическим названием «Голливуд». По Гранд-Пэрейд на инвалидных электроскутерах разъезжали старики. Мимо столиков прогуливались с мороженым целые семьи. По горячим тротуарам послушно трусили рядом с хозяевами пушистые мальтийские болонки, толстые мопсы и сопящие чихуахуа.

– Корморан! – резко прошептала Робин.

Из-за угла на Скарборо-авеню вывернул мужчина с тяжелой хозяйственной сумкой в руке. Седые волосы были коротко подстрижены вокруг ушей, но несколько длинных прядей закрывали широкие потные залысины надо лбом. Понурые плечи и собачий взгляд выдавали в нем подкаблучника. Та же самая бирюзовая футболка, в которой он красовался на снимке с караоке, нынче туго обтягивала пивной живот. Даутвейт перешел через дорогу, преодолел три ступеньки, ведущие на крыльцо «Аллардиса», и, сверкнув на солнце застекленной дверью, скрылся из виду.

– Ты расплатилась? – спросил Страйк, залпом допивая чай и опуская пустую чашку на блюдце.

– Конечно.

– Тогда вперед, – Страйк бросил окурок в розовое металлическое ведерко и с усилием выбрался из кресла, – пока его не погнали наверх менять постельное белье.

Быстро, насколько позволял протез Страйка, они тоже перешли на другую сторону и поднялись по ступенькам, выкрашенным в голубой цвет. В цветочных ящиках под окнами нижнего этажа распустились лиловые петунии, а застекленная филенка двери была густо оклеена стикерами, один из которых гласил, что это трехзвездочная гостиница, а другой призывал входящих вытирать ноги.

Их приход возвестило звяканье колокольчика. В узкой прихожей никого не оказалось; ведущая наверх лестница была накрыта дорожкой из сине-зеленой шотландки. Вошедшие остановились у столика со множеством флаеров, рекламирующих местные достопримечательности; в воздухе удушливо пахло жареной едой и ядреным освежителем воздуха с ароматом розы.

– …А Паула новые лампы в солярии установила, – послышался голос с шотландским акцентом, и дверь справа впустила в холл женщину с короткими канареечно-желтыми волосами.

Ее лоб прорезала глубокая вертикальная морщина. Поверх футболки и подоткнутой джинсовой юбки, открывающей голые ноги в ортопедических сандалиях, был надет фартук с изображением шотландской хайлендской коровы.

– Простите, но мест нет, – сказала женщина.

– Вы – Донна? – спросил Страйк. – Мы к Стиву, на пару слов.

– А по какому вопросу?

– Мы частные детективы, – Страйк вытащил бумажник и предъявил свое удостоверение, – в настоящее время расследуем…

На площадке верхнего этажа появилась неимоверно тучная женщина. В глаза бросались ядовито-розовые легинсы и футболка с надписью: «Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю свою собаку». Тяжело дыша и цепляясь за перила, она начала боком спускаться по лестнице.

– …дело об исчезновении человека, – спокойно закончил Страйк и вручил Донне свою визитку.

В этот миг из-за спины супруги появился Стив Даутвейт со стопкой полотенец в руках. Вблизи стало заметно, что у него налитые кровью, припухшие глаза. Все его черты огрубели от возраста и, судя по всему, от алкоголя. Поза жены, застывшей с визиткой в руке, и присутствие пары незнакомцев, глядящих на него в упор, заставили его остановиться, и в темных глазах над стопкой полотенец вспыхнул испуг.

– Корморан Страйк? – прошептала Донна, не отрываясь от визитки. – Не тот ли, который…

Старая дама, дошедшая до середины лестницы, шумно отдувалась.

– Проходите вот сюда, – забормотала Донна, жестом приглашая Страйка и Робин в ту комнату, откуда только что вышла. – И ты давай, – приказала она мужу.

Они вошли в небольшую общую гостиную, где висел настенный телевизор, в углу стоял книжный шкаф с полупустыми полками, а с высокой подставки горестно ниспадал хлорофитум. Из гостиной арка вела в столовую на пять обеденных столов, которые сейчас протирала недовольного вида женщина в очках, чьи движения заметно ускорились при появлении Донны. Робин догадалась, что перед ней мать и дочь. Вторая была темноволосой, но жизнь оставила у нее на лбу точно такую же метку неудовлетворенности, как и у матери.

– Оставь, Кирсти! – резко сказала Донна. – Отнеси-ка вот полотенца наверх. И дверь закрой.

Кирсти молча освободила Даутвейта от стопки полотенец и вышла под шлепанье резиновых тапок по своим босым подошвам. Дверь защелкнулась.

– Садитесь, – скомандовала Донна посетителям.

Страйк и Робин опустились на небольшой диванчик. Даутвейт остался стоять спиной к телевизору, сложив руки на груди. Он хмуро стрелял глазами от Страйка и Робин к жене и обратно. Пробивающийся сквозь тюлевые занавески солнечный свет безостановочно играл в волосах Донны, похожих на проволочные мочалки.

– Это он поймал Шеклуэллского Потрошителя, – объяснила она мужу, кивком указав на Страйка. – Чего ему от тебя надо? – В ее окрепшем голосе появились визгливые нотки. – Опять не ту бабу оприходовал, да? Я тебя спрашиваю: да?!

– Что? – переспросил Даутвейт, который прекрасно понял вопрос, но тянул время.

На его правом предплечье была татуировка: песочные часы, опоясанные лентой с надписью: «Всегда мало».

– Мистер Даутвейт… – начал Страйк, но Даутвейт мгновенно перебил:

– Даймонд! Моя фамилия Даймонд!

– Что еще за Даутвейт? – насторожилась Донна.

– Виноват, – неискренне извинился Страйк. – Ошибся. Ваш муж от рождения звался Стивен Даутвейт, и вы наверняка…