Дурная кровь

И стал писать ей анонимки с угрозами. Но я сразу догадалась, кто отправитель. По почерку узнала. В тот день Дороти взяла отгул из-за сына – ему удалили гланды, поэтому разобрать корреспонденцию поручили Айрин, которая при мне вскрыла одну из записок. Ее содержание вызвало у Айрин приступ злорадства, а мне пришлось подыгрывать, но про почерк я умолчала.

Про почерк я сказала Луке. На что он ответил: мол, нечего пороть чушь, еще не хватало ему анонимки строчить… но я-то знала, чьих это рук дело.

И, короче говоря… по-моему, как раз после второй записки… случилось то, чего я так боялась. Я залетела. Откуда мне было знать, что при расстройстве желудка эффективность оральной контрацепции приближается к нулю, а я за месяц до этого какой-то вирус подхватила. Мне стало ясно: назад дороги нет, придется выйти замуж за Луку. Его семейка будет настаивать, а мои бабушка с дедом не пожелают видеть меня матерью-одиночкой. Именно в тот период я впервые призналась себе в том, – Глория смотрела Страйку и Робин прямо в глаза, – что ненавижу Луку Риччи всеми фибрами души.

– Глория, – деликатно вставила Робин, – простите, что прерываю, но та инфекция… вы подхватили ее на барбекю у Марго?

– Вы уже слышали? Именно тогда меня и подкосил ротавирус. Потом говорили, будто кто-то из детей подмешал какую-то гадость в пунш, но я в эти сказки не верю. К тому же плохо стало мне одной.

Краем глаза Робин заметила, что Страйк делает в блокноте пометки.

– Я пришла к Марго, чтобы узнать наверняка, беременна я или нет, – продолжала Глория. – Ей я могла довериться. Когда она подтвердила, у меня почва ушла из-под ног, я все глаза выплакала у нее в кабинете. И знаете… как же по-доброму она ко мне отнеслась. Держала меня за руку и утешала, казалось, целую вечность… Я ведь думала, что аборт – это грех. Меня так воспитали. Марго же не видела в моем положении ничего греховного. Она четко обрисовала, как сложится моя жизнь, выйди я за Луку. Как вариант, я могла бы растить ребенка одна, но мы с Марго понимали, что Лука не отстанет и вообще никуда не денется из моей жизни, если я сохраню беременность. Понятное дело, что поднимать ребенка в одиночку – задача не из простых. У меня перед глазами был живой пример: медсестра Дженис. Вечно разрывалась между сыном и работой… Само собой, Лука был не в курсе. Я понимала: если уж решилась… на такой шаг… действовать надо без промедления, пока Лука ничего не замечает, а главное, пока ребеночку еще не больно, что ли…

Опустив голову, Глория закрыла лицо руками.

– Печально слышать, – сказала Робин. – Должно быть, вам непросто было это пережить.

– Простите… сейчас я… – Глория выпрямилась и со слезами на глазах откинула назад седые волосы. – Что было, то прошло. Все это я рассказываю, чтобы дать вам представление…

Марго записала меня на аборт. Указала свое имя и контактные данные, а нам обеим купила парики: если узнают ее, то и меня смогут вычислить. И пошла со мной… в субботу, кстати говоря… в ту клинику на Брайд-стрит. Никогда не забуду название улицы, оно ведь происходит от слова «невеста», а невестой я становиться не собиралась – потому-то и оказалась в том месте.

В базе данных клиники фамилия Марго стояла в графе «Лечащий врач», но, видимо, произошла какая-то накладка, поскольку там решили, что именно Марго Бамборо ложится на операцию. Тогда Марго сказала: «И плевать, никто никогда не узнает, информация о пациентах конфиденциальна». И объяснила, что при необходимости повторного приема пусть лучше связываются с ней и договариваются о дальнейшем.

Она держала меня за руку, когда мне вводили наркоз, и была рядом, когда я очнулась. – Быстрым движением руки Глория смахнула слезы, хлынувшие из ее темных глаз. – Когда я окончательно пришла в себя, мы сели в такси и доехали до улицы, где жили мои бабушка с дедом. Она объяснила мне, как ухаживать за собой после операции…

Я не была похожа на Марго. – Голос ее надломился. – И не верила, что поступила правильно. Четырнадцатое сентября… Эту дату я, кажется, больше не вспоминала и думала только о ребенке.

В амбулатории Марго пригласила меня к себе в кабинет и поинтересовалась моим самочувствием, а потом сказала: «Глория, тебе нужно набраться смелости. Если ты останешься с Лукой, история повторится. Давай найдем тебе работу подальше от Лондона и сделаем все, чтобы Лука не узнал, куда ты исчезла». А следующие ее слова я запомнила навсегда: «Мы суть не ошибки, которые мы совершаем. Мы – это то, как мы воспринимаем свои ошибки». Но я не была похожа на Марго, – повторила Глория. – Храбростью не отличалась, не понимала, как смогу бросить родных на произвол судьбы. Я притворилась, что одобряю эту идею, а сама через десять дней после аборта снова лежала в постели с Лукой, но не от большого желания, а из-за неспособности сделать другой выбор.

А потом, – продолжала Глория, – примерно через месяц после нашего похода в клинику, все рухнуло. Марго исчезла.

За кадром послышался приглушенный мужской голос. Глория обернулась через плечо к двери и сказала по-французски:

– Нет, мы еще не закончили!

Потом она вернулась к разговору с детективами:

– Извините, пожалуйста.

– Мадам Жобер… Глория, – сказал Страйк, – не могли бы вы рассказать, что произошло в тот день, когда исчезла Марго?

– За целый день?

Страйк кивнул. Глория сделала медленный и глубокий вдох, как будто собираясь нырять на глубину, и заговорила:

– Утром в амбулатории все шло заведенным порядком. Все сидели на своих рабочих местах, только Вильмы, уборщицы, не было. По пятницам она не работала.

В памяти у меня отложилось два эпизода: во-первых, разговор в ординаторской с Дженис, которая хлопотала около чайника и распиналась о скором выходе продолжения «Крестного отца»… Я, конечно, изобразила восторг, но на самом деле скорее бы удавилась, чем пошла на этот фильм… А во-вторых, ликование Айрин, которой удалось-таки свести Дженис с каким-то кавалером и та наконец-то идет на свидание…

Айрин так забавно отзывалась о Дженис. Считалось, что их связывает крепкая дружба, но это не мешало Айрин называть Дженис мужеловкой, что в устах Айрин, конечно, звучало уморительно. Она часто говорила, что пора бы Дженис разуть глаза и не сидеть в ожидании принца вроде Джеймса Каана, потому что ей, как матери-одиночке, на выгодную партию рассчитывать не приходится. По мнению Айрин, лучшее, на что могла рассчитывать Дженис, – это некий простой работяга из конторы Эдди. Айрин всегда над ним посмеивалась: мол, недотепа.

Так вот, в то утро все шло своим чередом: на приеме сидели все три врача. Не припоминаю ничего из ряда вон выходящего, разве что Айрин ушла раньше обычного. Она жаловалась на острую зубную боль, но я не поверила. Мне показалось, что ее не особо волновала личная жизнь Дженис.

Я знала, что вечером у Марго запланирована встреча с подругой в пабе. Она сама мне сказала, когда, увидев последнего пациента, попросила принести ей из холодильника пончик в целлофановой упаковке – хотела взбодриться. Она обожала сладкое. Каждый день ровно в пять вскрывала пачку печенья. У нее был такой обмен веществ, что она не полнела, но нервы явно сдавали.

Я хорошо запомнила эпизод с пончиком, потому что Марго тогда меня вроде как попрекнула: «Почему ты сама не съела эти конфеты?» На столе лежала коробка, которую она за день до этого достала из мусорного ведра. Естественно, никакой антисанитарии – коробка была не распечатана. Кто-то из пациентов передал…

– Кто-то? – переспросил Страйк.

– Нам всем казалось, что это Стив Даутвейт, да и у следствия к нему было больше всего вопросов, – ответила Глория. – Во всяком случае, Дороти настаивала именно на этой версии.

– Разве к конфетам не прилагалось записки?

– Там была карточка с надписью «Спасибо», – сказала Глория, – отчего Дороти и предположила, что это Стив Даутвейт: он чаще других записывался к Марго на прием. Но имени на той карточке вроде бы не было.

– Значит, Марго выбросила коробку в мусорное ведро, а потом достала?

– Совершенно верно, я тогда еще над ней подшучивала: «Так и знала, что у вас рука не поднимется»; впрочем, она сама тоже посмеялась. А на следующий день я ее спрашиваю: «К конфетам так и не притронулись?», а она: «Уже все слопала».

– То есть коробка все еще находилась в кабинете?

– Да, на книжной полке. Я вернулась в регистратуру. Доктор Бреннер отпустил своего больного, а сам еще сидел в кабинете – заполнял медкарту.

– Скажите, пожалуйста, известно ли вам о пристрастии доктора Бреннера к барбитуратам? – спросил Страйк.


– К чему? – удивилась Глория.

– То есть вы не в курсе?

– Нет, – недоуменно ответила она. – Не в курсе.

– Вы никогда не слышали, что Дженис на дне чайной кружки обнаружила амитальную капсулу?

– Нет… Ох. Может быть, поэтому Марго сама заваривала себе чай? Айрин всегда перебарщивала с молоком.

– Давайте вернемся к концу рабочего дня: кто за кем уходил из амбулатории?

– Следующим был больной доктора Гупты, и доктор, не задерживаясь, вышел за ним вслед. Спешил на какой-то семейный ужин, не хотел опаздывать. А потом, когда я уже думала, что на сегодня всё, явилась та девушка, Тео.

– Опишите нам Тео, – попросил Страйк.

– Длинные черные волосы… смуглая кожа. То ли румынка, то ли турчанка. Аляповатые серьги «кучи», вроде как цыганские. И вообще несколько походила на цыганку. Раньше я с ней не сталкивалась, и карточки ее у нас в регистратуре, понятное дело, не было. У нее явно болел живот, и очень сильно. Подойдя к окошку регистратуры, она попросила срочно позвать врача. Я спросила ее полное имя, и она назвалась Тео… какая-то, неразборчиво. Переспрашивать я не стала – ей определенно было не до того, а потом побежала узнать, кто сможет ее осмотреть. Марго все еще вела прием, поэтому я побежала к доктору Бреннеру. Тот, конечно, в отказ. Оно и неудивительно: очень непростой человек. Никогда мне не нравился. Потом из кабинета доктора Бамборо вышли мать с ребенком, и Марго согласилась принять ту женщину.

– А Тео – это на сто процентов была женщина? – поинтересовался Страйк.

– Вне всякого сомнения, – твердо сказала Глория. – Когда она приблизилась к окошку, я обратила внимание на ее плечи – довольно широкие, но это определенно была женщина. Может, именно из-за этих широких плеч доктор Бреннер потом заявил, что она смахивала на мужчину, но, положа руку на сердце… Я размышляла о нем минувшей ночью, перед нашей с вами беседой. Такого ярого женоненавистника, как Бреннер, я, наверное, больше не встречала. Он всячески порочил тех женщин, которые не выглядят женственно или не разговаривают «как леди», но вместе с тем презирал и Айрин, смешливую и очень, знаете ли, женственную блондинку. По-моему, он хотел, чтобы все мы походили на Дороти, безропотную и учтивую, в закрытых платьях за колено. Дороти смахивала на унылую монашку.

Робин представила, как на кровати бревном лежит Бетти Фуллер, а Бреннер льет ей в ухо поток грязных слов.

– Пациентки не любили Бреннера. Вечно просили нас перевести их к Марго, но мы вынуждены были отказывать – у Марго и без того был перебор. Но у Бреннера близился пенсионный возраст, и мы надеялись, что ему на смену придет кто-нибудь поприличнее… А тогда он ответил отказом, и Тео попала на прием к Марго. Я все время поглядывала на часы, потому что у меня было назначено свидание с Лукой, а он не выносил, когда его заставляли ждать. Но Тео все не выходила из кабинета. Появилась она только в четверть седьмого и сразу ушла… Через пару минут следом за ней вышла Марго. Похоже, совершенно без сил. День выдался тяжелый. Она сказала: «Карту заполню завтра, мне нужно поторапливаться: Уна ждет. Ты запри общим ключом». Я даже не ответила, – сказала Глория, – потому что боялась гнева Луки. То есть не попрощалась, не пожелала ей приятного вечера – этой женщине, которая спасла мне жизнь… Это не преувеличение, поверьте. А я доброго слова ей не сказала.

По ее лицу скатилась слезинка. Глория помолчала, смахнула влагу и продолжила:

– Помню, раскрывая зонтик, Марго оступилась. Подвернула ногу в туфельке на каблуке. Шел дождь, на тротуаре было скользко. Но она тут же выпрямилась, поспешила дальше и скрылась из виду… Я заметалась: выключила свет, заперла шкафчики, подергала дверь черного хода – она была заперта; меня потом спрашивали об этом в полиции. Плотно затворила и заперла входную дверь и побежала по Сквозному проходу, который начинался от амбулатории, на свидание с Лукой… Марго я больше никогда не видела.

Глория опять потянулась к почти пустому бокалу и допила последние капли вина.

– У вас были какие-нибудь мысли: что с ней могло случиться? – поинтересовался Страйк.

– Чего я только не передумала, – негромко ответила Глория. – Больше всего боялась, что это Лука поручил кому-нибудь ее избить или похитить. Она была для него как кость в горле. Стоило мне сказать хоть что-нибудь в защиту своего достоинства, как он начинал поливать Марго грязью – якобы это ее дурное влияние. Лука внушил себе, что она пытается вбить между нами клин; тут он, конечно, был прав. Но самые жуткие страхи охватывали меня при мысли о том, что я сделала с ее помощью… ну, Марго он не похищал: мы с ним встретились на Сент-Джонс-стрит буквально через пять минут после ее ухода; знала я и то, что этого не мог сделать его отец, потому что родной брат Луки, Марко, лежал в больнице и родители неотлучно дежурили у его постели. Но у Луки были приятели и двоюродные братья… Заявлять в полицию нечего было и думать. Лука уже отбросил всякое притворство и стал угрожать моим бабушке с дедом. Тем не менее я отважилась спросить: не его ли это рук дело? Тревога была так мучительна, что не спросить я не могла. Он разбушевался, стал меня по-всякому обзывать: тупая сучка и еще почище. Ответил, конечно, что он тут ни при чем. Но я от него слышала множество историй о том, что его отцу «организовать исчезновение человека – это раз плюнуть», и была просто сама не своя.

– А не закралась ли у вас мысль, что он прознал… – Робин запнулась, – насчет Брайд-стрит?

– Я на сто процентов уверена: он ничего не подозревал, – ответила Глория. – Марго была стократ умнее. Все предусмотрела: раздобыла парики, позволила мне зарегистрироваться под ее именем, придумала правдоподобную легенду, почему мне придется некоторое время воздерживаться от секса… Только благодаря ей вся эта история сошла мне с рук. Нет, я уверена, он так и остался в неведении. Так что в лучшие моменты я себе говорила: у него не было веских причин…

За спиной у Глории отворилась дверь, и в комнату вошел с бутылкой красного вина в руках эффектный седой мужчина с орлиным профилем, в полосатой сорочке и джинсах. За ним, виляя хвостом, вбежала крупная немецкая овчарка.

– Je m’excuse[32], – сказал мужчина, одарив Страйка и Робин экранной улыбкой. – Простите, что… Comment dit-on «interrompre»?[33] – спросил он жену.

– «Вторгаться», – подсказала она.

– Oui[34]. Простите, что вторгаться.

Наполнив бокал и протянув его жене, он погладил ее по плечу и снова вышел, позвав за собой собаку:

– Viens, Obélix[35].

Когда мужчина с собакой вышли, Глория с коротким смешком пояснила:

– Это был Юго.

– Вы еще долго работали в амбулатории после исчезновения Марго? – спросил Страйк, наперед зная ответ.

– Месяцев шесть-семь, наверное, – сказала Глория. – Достаточно долго, чтобы застать нового следователя. Мы все ему обрадовались, поскольку его предшественник… Тэлбот, кажется? – был с большими странностями. Он буквально затравил Вильму и Дженис. Подозреваю, это из-за него Вильма и заболела. У нее своих неприятностей хватало, а тут еще полиция…

– То есть вы не считаете, что она выпивала? – спросила Робин.

– Выпивала? Да это Дороти по злобе наговаривала. – Глория покачала головой. – Пыталась свалить на нее мелкие кражи. Вам об этом известно?

Страйк и Робин покивали.

– Когда ей не удалось доказать, что Вильма поворовывала деньги из сумочек больных, она распустила эту сплетню о пьянстве, и бедной женщине пришлось уволиться. Думаю, о своем решении она ни разу не пожалела, но лишилась зарплаты, понимаете? Я и сама была близка к тому, чтобы все бросить, – добавила Глория, – но на меня напало какое-то оцепенение. Как ни странно, мне казалось, что, останься я на своем месте, в этом мире все наладится. И Марго вернется. Я ведь только после ее исчезновения осознала… как много она для меня значила…

Как бы то ни было, – вздохнула Глория, – однажды вечером, через несколько месяцев, Лука меня жестоко избил. Я улыбнулась мужчине, который придержал для меня дверь, когда мы с Лукой выходили из паба. И началось. Он избивал меня с особой жестокостью, как никогда прежде, причем у себя дома… у него была небольшая квартирка. Помню, я молила: «Прости, ну прости, не надо было мне улыбаться». А сама вот здесь, – она постучала себя по темени, – чувствовала, как за мной наблюдает Марго; да, я умоляла Луку меня пощадить, соглашалась, что вела себя как шлюшка, клялась никогда больше не улыбаться посторонним, а сама думала: «Я уеду, Марго. Туда, где он нипочем меня не найдет».

Наконец у меня в голове что-то щелкнуло. Марго всегда учила меня быть смелой. Что толку было ждать у моря погоды? Я решила сама себя спасти.

Он успокоился и отпустил меня домой, к бабушке с дедом, но потом захотел возобновить отношения. Так всегда бывало после очередных побоев. Ему хотелось новых встреч. По лицу он меня не бил. Никогда. Поэтому бабушке я ничего не сказала – сделала вид, что все прекрасно. Вечером пошла на свидание с Лукой, он повел меня в ресторан и сделал мне предложение по всей форме: подарил кольцо и так далее.