Дурная кровь

Когда он устроился за письменным столом, доктор Биджрел перешел к делу:

– Итак, на беседу с Кридом вам дается сорок пять минут.

– Сорок пять минут, – повторил Страйк.

– Если Деннис надумает сознаться еще в одном убийстве, у него будет достаточно времени, – сказал доктор Биджрел, – но… я могу быть с вами откровенным, мистер Страйк?

– Разумеется.

– Если бы решение принимала медицинская бригада, закрепленная за Деннисом, мы вряд ли дали бы вам разрешение. Я понимаю: по мнению Минюста, семьи Бамборо и Такер должны получить последний шанс узнать что-либо от Денниса о судьбе своих родных, но… – доктор Биджрел со вздохом откинулся на спинку кресла, – он, видите ли, классический социопат, просто хрестоматийный. У него чрезвычайно развита темная триада: нарциссизм, макиавеллизм, психопатия. Изворотлив, жесток, бессовестен и в высшей степени эгоцентричен.

– То есть вы не большой его поклонник? – спросил Страйк, и врач позволил себе дежурную улыбку.

– Видите ли, проблема заключается в следующем: если он в беседе с вами признается еще в одном убийстве, все лавры достанутся вам. А с этим Деннис примириться не может, он не может допустить, чтобы кто-то одержал над ним верх. Естественно, без его согласия ваша встреча никогда бы не состоялась, и, как я считаю, согласился он только для того, чтобы потешить свое эго: любит он, когда у него что-то пытаются выяснить, особенно если это будет человек, чье имя не сходит с газетных страниц, и, думаю, он собирается вами манипулировать, добиваться при вашей помощи каких-то уступок. Он уже давно просит о переводе из Бродмура в обычную тюрьму.

– Мне казалось, он рвался сюда, нет?

– Одно время рвался, – ответил Биджрел. – Как вам, по всей видимости, известно, в пенитенциарной системе те лица, которые осуждены за громкие преступления на сексуальной почве, постоянно рискуют стать жертвами насилия. Вероятно, вы читали в газетах, что один заключенный едва не выколол себе глаз остро заточенной ложкой. В начале своего срока Деннис ходатайствовал о переводе в Бродмур, но оснований для его госпитализации тогда не было. Психопатия как таковая неизлечима.

– Что же изменилось?

– В тюрьме с ним не было сладу. Ему удалось склонить к самоубийству одного молодого заключенного с синдромом Аспергера. За это Денниса поместили в карцер. В итоге держали там почти год. По ночам он пристрастился инсценировать то, что происходило в подвале на Ливерпуль-роуд: орал то своим голосом, то разными женскими. От этого надзирателям делалось дурно, не говоря уже о заключенных. После одиннадцати месяцев в карцере у него проявились суицидальные наклонности. Для начала он объявил голодовку. Потом пытался перегрызть себе вены на запястьях, бился головой о стену. Его направили на медицинское освидетельствование, поставили диагноз: психотическое расстройство – и перевели сюда. Через пару месяцев он признался, что симулировал душевную болезнь – в этом весь Деннис. Он всегда должен показать себя самым умным. Однако к нам он поступил в очень тяжелом психическом состоянии: медикаментозное и психотерапевтическое лечение растянулось на долгие месяцы, но в результате он прекратил заниматься членовредительством и больше не пытался покончить с собой.

– И теперь хочет выписаться?

– Когда его состояние достаточно стабилизировалось, он сумел оценить разницу между тюрьмой и больницей; думаю, не будет преувеличением сказать, что у него наступило разочарование. В Белмарше он пользовался большей свободой. До болезни много писал и рисовал. Я прочел его автобиографию – над ней он работал при поступлении в наш стационар. Это помогло мне оценить его состояние. Для человека, фактически не получившего образования, у него прекрасный слог, но… – Доктор Биджрел сцепил пальцы, чем напомнил Страйку другого доктора, который рассуждал о работе в команде, лакомясь рулетиками с инжиром. – Видите ли, важная часть психотерапевтического процесса обычно состоит в том, что пациентов вызывают на разговор о совершенных ими преступлениях. Мы пытаемся наметить для них путь к осознанию своих действий и к раскаянию, но Деннис раскаяния не испытывает. Его до сих пор возбуждают мысли о том, что он творил с этими женщинами у себя в подвале, ему нравится об этом говорить и писать. Раньше он еще и зарисовывал отдельные эпизоды – создавал, так сказать, свое собственное жесткое порно. Когда он к нам поступил, все рукописные материалы и рисунки мы, конечно, изъяли. Деннис ставит нам в вину ослабление своих умственных способностей, хотя, объективно говоря, для мужчины семидесяти семи лет у него необычайно острый ум. Каждый больной требует индивидуального подхода. К Деннису мы применяем строгую систему поощрений и наказаний. Поощрения он выбирает необычные. Любит шахматы; играть научился в Белмарше, так что иногда я играю с ним партию. Любит кроссворды и логические задачки. За хорошее поведение мы предоставляем ему доступ к тому и другому. Но не стоит думать, что для нас он рядовой пациент, – честно предупредил доктор Биджрел. – Душевнобольные в основном не склонны к насилию – уверен, вам это известно. И наши подопечные действительно выписываются из Бродмура, их состояние улучшается. Если человек мотивирован и получает адекватную помощь, его поведение может измениться. Наша цель – излечение. Можно испытывать отвращение к преступлению, но сострадание к тому, кто его совершил. Многие наши пациенты в детстве подвергались чудовищному насилию. Детство Денниса было сущим адом; конечно, в такой кошмарной обстановке рос не только он, однако другие не пошли по его пути. Более того, один из наших бывших пациентов…

Тут в дверь постучали, и в кабинет просунулась голова жизнерадостной блондинки.

– Деннис готов, Ранбир, и ожидает в комнате для свиданий, – сказала блондинка и исчезла.

– Пойдемте? – Доктор Биджрел встал с кресла. – Я буду присутствовать при вашей беседе, и прикрепленный к нему медработник тоже.

Женщина, сообщившая о готовности Крида, прошла вместе со Страйком и психиатром сначала по одному коридору, затем по следующему. Путь им то и дело преграждали такие двери, которые следовало отпирать и запирать при каждом прохождении. За третьей такой дверью Страйк увидел тучного человека в спортивных штанах фирмы «Найк», который шаркал по коридору в сопровождении двух санитаров: они держали заломленные, неподвижные руки больного у него за спиной. Вся троица прошла мимо в молчании. Больной окинул Страйка остекленевшим взглядом.

В конце концов Страйк и его провожатые оказались в пустом помещении открытой планировки, с креслами и выключенным телевизором. Страйк предположил, что блондинка – это и есть закрепленный за Кридом медработник, но ошибся: ему представили дюжего мордоворота с наколками на обеих руках, с выступающим вперед квадратным подбородком – «Марвин, старший санитар Денниса», после чего блондинка улыбнулась Страйку, пожелала ему удачи и вышла.

– Ну что ж, начнем? – сказал доктор Биджрел, и Марвин распахнул дверь в спартанскую комнату для свиданий, с единственным окном и белой интерактивной доской на стене.

Там в одиночестве сидел за столом невысокий, грузный очкарик с тройным подбородком, в джинсах и черной фуфайке. Круглый живот не позволял ему вплотную придвинуться к белой пластмассовой столешнице. Где-нибудь на автобусной остановке Деннис Крид сошел бы за обычного старичка, не слишком аккуратного, седого, давно не стриженного.

(Это он вдавливал раскаленные утюги в обнаженные груди секретарши Джеки Эйлетт. Этот он выдернул один за другим все ногти на руках и на ногах у парикмахерши Сьюзен Майер. Это он выковырял глазные яблоки у агента по продаже недвижимости Норин Стэррок, которая была еще жива и прикована к батарее парового отопления.)

– Деннис, это Корморан Страйк, – объявил доктор Биджрел, опускаясь в кресло у стены.

Марвин, сложив на груди татуированные ручищи, остался стоять рядом с ним.

– Здравствуйте, Деннис, – сказал Страйк и сел напротив Крида.

– Здоро`во, Корморан, – отозвался Крид невыразительным голосом, в котором сквозили нотки простонародного восточнолондонского говора.

Солнечный свет яркой рамой падал на столешницу между ними, высвечивая заляпанные линзы Кридовых очков в проволочной оправе и дергающиеся в воздухе пылинки. За грязными стеклами виднелись радужки: совсем блеклые, они почти сливались с белковой оболочкой глаз, отчего расширенные до предела зрачки казались окруженными белизной. Вблизи Страйк рассмотрел рваный шрам, который сбегал от виска к носу и тянул за собой левое нижнее веко – след удара, из-за которого Крид чуть не расстался с одним глазом. Лежащие на столе пухлые, бледные руки слегка дрожали, дряблые губы подергивались – побочные эффекты препаратов, подумал Страйк.

– На кого работаешь? – спросил Крид.

– Надеюсь, вы сами догадаетесь – по моим вопросам, – сказал Страйк.

– Если так, чего туману нагонять? – спросил Крид и, не получив ответа, выдал: – Признак нарциссизма, знаешь ли: утайка информации для повышения собственной значимости.

Страйк улыбнулся:

– Это не вопрос собственной значимости. Просто я знаю, что такое королевский гамбит.

Крид подтолкнул кверху очки в тонкой оправе:

– Уже донесли тебе, что я шахматишками балуюсь?

– Ага.

– А сам-то играешь?

– Слабо.

– И каким боком, интересно, королевский гамбит касается этой ситуации?


– Своим первым ходом вы, как может показаться, открываете легкий путь к своему королю. Вы предлагаете перепрыгнуть сразу к исчезновению женщины, которое я расследую.

– Думаешь, это тактический ход?

– Возможно.

Наступила короткая пауза. Ее нарушил Крид:

– Давай тогда я сам скажу, кто, с моей точки зрения, тебя прислал, идет?

– Ну скажите.

– Дочка Марго Бамборо! – выпалил Деннис Крид, внимательно следя за реакцией Страйка. – Муженек-то давно на этом деле крест поставил, а дочке нынче сорок с хвостиком, да и денег куры не клюют. У кого бабло, тот тебя и нанял. Ты себе цену знаешь. Я все про тебя читаю, что в газетах пишут. Второй вариант, – продолжил Крид, не получив ответа, – старикашка Брайан Такер. Каждые несколько лет выскакивает как черт из табакерки, только срамится. Но Брайан-то – голодранец… или по интернету с протянутой рукой пошел? Сел небось за компьютер и накропал душещипательную байку, чтобы лохи ему наличные засылали? Нет, вряд ли, иначе бы газетчики пронюхали.

– Вы часто выходите в интернет? – спросил Страйк.

– Нам тут не положено, – посетовал Крид. – Да ты не тяни резину. У нас на все про все сорок пять минут. Задавай вопрос.

– Только что задал.

– Почему бы прямо не сказать, которая из так называемых жертв тебя интересует?

– «Так называемых» жертв?

– Произвольные ярлыки, – сказал Крид. – «Жертва». «Пациент». Эту пожалеть… этого за решетку. Может, те, кого я убил, и есть реальные пациентки, а я – истинная жертва?

– Нетривиальная точка зрения, – сказал Страйк.

– А что, полезно иногда нетривиальные мнения послушать, – сказал Крид, опять поправляя очки на переносице. – Встряхнуться, если кто на это способен.

– Как по-вашему: от чего вы излечивали тех женщин?

– От инфекции жизни? Диагноз: жизнь. Смертельный. «Не жалей падших. Я никогда их не знал. Я – не для них. Я не утешаю; и утешаемый, и утешитель мне ненавистны…»

(Он распорол уголки рта школьницы Джеральдины Кристи и сфотографировал, как она плачет и кричит, а потом перерезал ей горло, о чем сообщил ее родителям в зале суда: мол, очень от нее было много шуму.)

– …«Я неповторим, и я – победитель. Я не из тех рабов, что погибают». Ты хоть знаешь, кто это сказал?

– Алистер Кроули[36], – ответил Страйк.

– Неожиданная начитанность, – отметил Крид, – для орденоносного британского солдата.

– Мы, армейские, все отчасти сатанисты, – бросил Страйк.

– Думаешь, сострил? – Лицо Крида застыло от напряжения. – Но ты убивал – и получил за это медаль, и прослыл героем. Я тоже убивал – и прослыл исчадием зла, и брошен за решетку. Относительные категории. Тебе известно, что находится тут неподалеку, дальше по шоссе?

– Военная академия Сандхерст, – ответил Страйк.

– Военная академия Сандхерст, – повторил Крид, как будто не слышал ответа. – Психушки для убийц, в двух шагах одна от другой: в одной они маются, в другой ломаются. Объясни: почему более нравственно убивать коричневых детишек по приказу Тони Блэра, нежели заниматься тем, чем я? Я таков, какой есть. Сканирование мозга это подтвердит: таких, как я, исследовали. Каждый из нас так заточен. Почему большее зло – убивать из внутренних побуждений, оттого что такова твоя природа, нежели взрывать несчастных темнокожих по той причине, что нам нужна нефть? Если вдуматься: я невиновен, однако меня откормили и накачали всякой дрянью, как пойманного кабана, а тебе назначили государственную пенсию.

– Любопытный довод, – заметил Страйк. – Значит, вы убивали потому, что утратили над собой контроль?

– Контроль! – фыркнул Крид, качая головой. – Я не смогу донести это до сознания таких, как ты. «„Это – теперь мой путь, а где же ваш?“ – так отвечал я тем, кто спрашивал меня о „пути“. Ибо пути вообще не существует!» Знаешь, кто это сказал?

– Похоже на Ницше[37], – ответил Страйк.

– Ницше, – сказал Крид, не слушая ответа. – Кто же еще? В Белмарше я много читал, пока меня не накачали всякой дрянью до такой степени, что я не мог сосредоточиться и дочитать предложение до конца. Ко всему прочему, у меня теперь диабет, ты в курсе? – продолжал Крид. – Да-да. В больничке наградили диабетом. Привезли к себе поджарого, здорового парня и взялись наращивать мне вес за счет никому не нужных психотропных и этих помоев, которыми нас тут принудительно кормят. Восемь сотен так называемых лепил присосались к нам как пиявки и нехило живут. Мы им нужны больными, чтобы они зарабатывали себе на жизнь. Морлоки. Знаешь это слово?

– В научной фантастике – подземные существа-каннибалы, – ответил Страйк. – Роман «Машина вре…»

– Кто же еще? – повторил Крид, который злился, что Страйк сыплет цитатами. – Герберт Джордж Уэллс. Примитивные существа пожирают высокоразвитых, которые даже не понимают, что их разводят на прокорм. Но я-то понимаю, я вижу, что творится.

– Видите себя одним из элоев, да? – спросил Страйк.

– Что интересно насчет элоев, – начал Крид, – так это полное отсутствие у них совести. Представители высшей расы интеллектуальны, рафинированы, не отягощены так называемыми угрызениями… Я исследовал их в своей книге, которую у меня потом отняли. Уэллс показывал только поверхностную аллегорию, но ощупью подбирался к правде… Мое произведение – отчасти автобиография, отчасти научный трактат… но ее у меня забрали, конфисковали мою рукопись. Она могла стать ценнейшим источником, но нет: что вышло из-под моего пера, то подлежит уничтожению. У меня ай-кью – сто сорок баллов, но они хотят, чтобы мой мозг заплыл жиром, как и тело.

– Мне видится, что у вас живой ум. Какое лечение вам назначено?

– Я не нуждаюсь ни в каком лечении. Мне требуется интенсивная реабилитация, но меня не выпускают из тисков зависимости. Ничтожных шизофреников направляют в мастерские, где им дают в руки ножи, а мне не положен даже карандаш. Когда меня сюда привезли, я рассчитывал на общение с умными людьми… чтобы стать врачом, достаточно вызубрить таблицу умножения, а остальное – это начетничество и догмы. Пациенту положено участвовать в этом психотерапевтическом процессе, а я утверждаю, что достаточно здоров для возвращения в простую тюрьму.

– В моих глазах вы, бесспорно, здравомыслящий человек, – сказал Страйк.

– Спасибо. – Крид даже разрумянился. – А ты, похоже, неглуп. Я, собственно, так и думал. Потому и согласился на эту беседу.