Дурная кровь

Медленно, с хрустом в суставах поднявшись с дивана, Дженис подошла к шкафчику-витрине, где хранила бо`льшую часть своих дешевых стеклянных украшений, взялась одной рукой за каминную полку, чтобы не потерять равновесие, и опустилась на колени. Но теперь из нижнего выдвижного ящика вместо одной папки появились две, и Страйк вспомнил, как в прошлый раз она перерывала содержимое этого ящика, убирая, несомненно, подальше все, что не предназначалось для его глаз.

– Клер Мартин, – пояснила Дженис. – Пила как лошадь. «Случайная передозировка»… печень отказала. Я-то знала, что она слишком на парацетамол налегает из-за своего эндометриоза, сколько раз сама видела. Как-то мы с Ларри позвали, значит, гостей. Ларри и Клер меня за дурочку держали. Весь вечер переглядывались. А сами тупые как пробка. Я пошла коктейли смешивать. В каждом стакане, который я Клер подавала, жидкого парацетамола было, наверно, с половину. Ну дак вот. Протянула она всего дней восемь… А это Ларри, – бесстрастно сообщила она, держа в руке еще один хиксоновский информационный бюллетень. – Долгонько мне ждать пришлось – месяцев шесть, а то и семь. С ним-то все просто было. Он, Ларри, эта-а, как ходячая бомба с часовым механизмом был: врачи предупреждали, что сердце у него ни к черту. Псевдоэфедрин, вот что пошло в дело. Ну дак вот: труп его даже не проверили на лекарственные средства. Все знали, что он сам себя губил: дымил как паровоз да жрал как свинья. Так и сказали: мотор, эта-а, изношенный.

Страйк не обнаружил в ее рассказах ни малейшего признака раскаяния: она перетасовывала некрологи своих жертв, как образцы для вязанья. Пальцы у нее дрожали, но Страйк подумал, что это из-за шока, а не от стыда. Буквально несколько минут назад она замышляла самоубийство. Вероятно, этот холодный и расчетливый мозг очень напряженно работал под личиной искренности, и Страйк, резко протянув руку, убрал лежавшие перед Дженис отравленные конфеты: схватил их со стола и опустил на пол возле своего кресла. Она проводила их взглядом, и детектив понял, что не зря проявил бдительность: Дженис намеревалась их проглотить. Он вновь наклонился – теперь за старыми, пожелтевшими, просмотренными в прошлый раз вырезками, на которых был изображен подросток Джонни Маркс из Бетнал-Грин.

– Это – номер один, да?

Дженис сделала глубокий вдох и выдох. Несколько вырезок колыхнулись.

– Да, – серьезно сказала она. – Пестицид. Тогда можно было всякие разные купить, запросто. Органофосфаты. Я впервые влюбилась без памяти, в Джонни Маркса этого, а он надо мной издевался. Ну дак вот; все думали, он от перитонита помер. И заметьте: врач к нему так и не приехал. Когда городской бедноте плохо, всем на это плевать… Тяжело помирал. Разрешили мне, значит, зайти проститься. Я его легонько чмок в щеку, – продолжила Дженис. – Помешать-то мне он уже не мог, так ведь? А нечего было меня задирать.

– Маркс, – предположил Страйк, разглядывая вырезки, – подал вам мысль о Спенсер, правильно?[40] Сначала вас с ней объединяло только имя, но я должен был догадаться, когда Клер сразу мне перезвонила. Социальные работники никогда так не поступают. Слишком загружены работой.

– Хм… – Дженис почти улыбнулась. – Ага. От этих двоих, Клер Мартин и Джонни Маркса, я и сочинила себе имя.

– Вы не сохранили некролог Бреннера?

– Не-а, – сказала Дженис.

– Потому что вы его не убивали?

– Точно. Он от старости помер, где-то в Девоне. Я в глаза не видела его некролог, но мне ж надо было хоть как-то обставиться, когда вы спросили? Вот я и сказала, что некролог Оукден к рукам прибрал.

Встречаться с такой виртуозной лгуньей Страйку еще не доводилось. Небывалый талант – молниеносно выдумывать небылицы и вплетать правду в свою правдоподобную ложь, соблюдая чувство меры, с видом полной искренности и честности, – выводил ее за рамки всяческих классификаций.

– Бреннер на самом деле принимал барбитураты?

– Не-а, – ответила Дженис.

Она складывала некрологи обратно в папку, и Страйк заметил вырезку о базилике священном, на обратной стороне которой было напечатано траурное объявление о кончине Джоанны Хэммонд.

– Не-а, – повторила она, аккуратно укладывая некрологи обратно в нижний ящик, как будто для нее все еще важен был порядок и не имело никакого значения, что в суде они станут уликами против нее.

С хрустом в коленях она опять медленно поднялась на ноги и вернулась на диван.

– Я заставила Бреннера лекарства сверх нормы заказывать и мне отдавать, – сказала она. – Он, баран старый, думал, я собираюсь ими на улице торговать.

– Заставили – как? Шантажом?

– Ну, эта-а, можно и так сказать, да, – ответила она. – Вызнала я, что он к местной проститутке захаживает. Кто-то мне шепнул: таскается, мол, к ней раз в неделю. Вот, думаю, отлично, тут-то я тебя и подловлю, грязный старикашка. Ему уже пенсия светила. Понятное дело, он бы не захотел уходить с позором. Ну дак вот, зашла я к нему в кабинет и говорю: мне, дескать, все известно. У старика чуть припадок не случился, – со злобной усмешкой продолжала Дженис. – Вам ведь неохота, говорю, чтоб я про ваш блуд правду открыла, так достаньте мне кой-какие лекарства. Он и не вякнул. Мне тех запасов на много лет хватило.

– Проститутку звали Бетти Фуллер, да?

– Точно, – ответила Дженис. – Докопались, значит. Кто б сомневался.

– Бреннер еще и к Деборе Эторн захаживал?

– Да на кой она ему сдалась? Проверил у нее швы после рождения Самайна – и дело с концом.

– Зачем Клер Спенсер мне это рассказала? Просто чтобы еще больше запутать?

Дженис пожала плечами:

– Почем я знаю? Я так подумала: хорошо бы вы объявили Бреннера извращенцем – как будто это Марго выяснила, что он с пациентками шалит.

– А капсула амитала в кружке Бреннера вообще была?

– Не-а, она была в кружке Айрин… дурость, конечно, – признала Дженис, наморщив свой бело-розовый лоб. Взгляд ее широко расставленных глаз прошелся по стене с фотографиями жертв, переполз на окно и вернулся к Страйку. – Овчинка выделки не стоила. А я, случалось, по лезвию ходила. Рисковая была. Ну дак вот. Однажды Айрин меня довела прямо в регистратуре: стала заигрывать с… короче, стала заигрывать, – рассказывала Дженис, – ну, я, эта-а, кинула в чай пару капсул и кружку ей отнесла. Она ведь трещит как сорока, пока не остановишь, а я просто хотела, чтоб она заткнула фонтан хоть ненадолго. Чай у нее остыл… Я слегка успокоилась и даже обрадовалась. Забрала кружку и унесла через служебную дверь, чтобы вымыть, но Марго в своих мягких туфлях подкралась ко мне со спины. Хотела я кружку спрятать, да не тут-то было. Ну, думаю, пойдет теперь языком мести, надо себя выгораживать. И прямиком к доктору Гупте: так, мол, и так, говорю, нашла в кружке Бреннера капсулу, да и раньше, дескать, замечала, что лекарства он заказывает сверх нормы, не иначе как сам на них и подсел. А что мне оставалось делать? Гупта добрый человек был, но трусливый. Побаивался даже Бреннера. Вот я и подумала: может, еще не решится он Бреннера обличать? Так и вышло, но, если совсем честно, тут у меня расчет верный был: Бреннер скорей наркотом бы себя признал, чем стал бы посмешищем из-за этой Бетти Фуллер.

– А Марго действительно подозревала что-то неладное в обстоятельствах смерти матери Дороти Оукден?

– Не-а, – еще раз сказала Дженис. – Но мне же надо было что-нибудь вам сказать, правда?

– Вы – царица обманов, – заметил Страйк, и Дженис чуть зарделась.

– У меня всегда котелок хорошо варил, – зачастила она, – да только женщине от этого проку нет, коли мордашкой не вышла. Жить легче, если ты собой хороша. Парни всегда на Айрин западали, а мне – шиш. Она могла весь вечер трещать как сорока, им это нравилось. И ведь не сказать, что я дурнушкой была… Но видать, чего-то мне не хватало, чтоб мужика зацепить.

– Когда мы в первый раз встретились с вами обеими, – сказал Страйк, пропустив мимо ушей эти откровения, – я подумал, Айрин потому настаивает на совместной с вами беседе, чтобы вы не выдали ее секретов, но все вышло наоборот, правильно я понимаю? Это вы захотели проконтролировать, что скажет она.

– А как же иначе? – еще раз вздохнула Дженис. – Да только не все у меня получилось. Она ж языком мела как метлой поганой.

– Скажите, Чарли Рэмидж действительно видел пропавшую женщину в Лемингтон-Спа?


– Не-а. Просто мне надо было вас загрузить какими-нибудь мыслишками, помимо того что Марго без спроса мяла Кеву живот. Ну дак вот, Чарли Рэмидж мне, значит, обмолвился, что видел Мэри Флэнаган на деревенском кладбище в… где-то в Вустершире, что ли. Я знала, что докапываться никто не станет, знала, что Мэри уже на том свете, и еще знала, что он пустомеля известный… ну, одной выдумкой больше, одной меньше, кто считать будет?

– Ваше упоминание Лемингтон-Спа должно было меня подтолкнуть к Айрин и Сетчуэллу?

– Слава богу, дошло, – ответила Дженис.

– Вы добавляли какие-нибудь препараты в термос уборщицы Вильмы Бейлисс? Почему персонал амбулатории думал, что она выпивает?

– А то! Добавляла.

– С какой целью?

– Говорю же, – заерзала Дженис, – не знаю я, с какой целью, просто так… Хотела поглядеть, что с ней будет. Когда что-то эдакое происходит, люблю знать причину, если никто другой ее не зна… А как вы докопались? – требовательно спросила она. – У Тэлбота с Лоусоном даже подозрений не было.

– Возможно, у Лоусона и не было, – сказал Страйк, – но у Тэлбота, думаю, они возникли.

– Да он ни сном ни духом, – сразу затараторила Дженис. – Буквально в рот мне смотрел.

– Сомневаюсь, – сказал Страйк. – Он оставил целую серию записей, в которых то и дело возвращался к смерти Скорпиона, или Юноны, а это имена, которые он дал Джоанне Хэммонд. Думаю, подсознательно следователь понимал, что без вас тут не обошлось. У него часто упоминается яд, который, сдается мне, засел у него в голове из-за обстоятельств смерти Джоанны. В тот период – вчера вечером я в очередной раз перечитывал его записи – он воспроизводит длинное описание Королевы Чаш из колоды Таро. Мол, королева эта отражает сущность наблюдателя. «Разглядеть ее собственную Истину почти невозможно». А в ту ночь, когда его увезли в больницу, он в галлюцинациях видел демона в женском обличье, с кубком в руках и с висящей на шее семеркой. Он был слишком болен, чтобы выстроить свои подозрения в систему, но подсознание все время ему говорило, что вы – не та, за кого себя выдаете. В какой-то момент он написал: «Неужели Кит прав?» – Китом он называл Айрин, – и в конце концов я спросил себя: в чем она могла быть права? А потом вспомнил, как на той нашей первой встрече с вами обеими она сказала, что вы вроде как «вздыхали» по Даутвейту.

При имени Даутвейта Дженис чуть вздрогнула.

– Оукден тоже говорил, что вы перемигивались с Даутвейтом, – продолжил Страйк. – А Дороти объединяла вас с Айрин и Глорией как своего рода «багряных жен», подразумевая, что вы когда-то флиртовали в ее присутствии.

– И это все, что у вас на меня имеется: как я однажды флиртовала и была объявлена Королевой Чаш? – спросила Дженис, которой удалось привнести в свой голос оттенок презрения, хотя от Страйка не укрылось, что медсестра поражена.

– Нет, – ответил Страйк, – у меня есть и другие доводы. Странные аномалии и совпадения. Поговаривали, что Марго не любила «медсестру», но вас часто путали с Айрин, и я лишь через некоторое время разобрался, что это говорилось о вас… Далее: хрупкая икс-хромосома. Когда я впервые увидел вас у Айрин, вы сказали, что посетили Эторнов только один раз, но во время нашей второй встречи оказалось, что вы знаете о них чертову уйму всего. Хрупкую икс-хромосому в начале семидесятых называли синдромом Мартина-Белл. Если вы их видели один-единственный раз, не странно ли, что вы точно знаете их диагноз и пользуетесь сегодняшней терминологией?… А потом, трудно было не заметить, как часто у людей из вашего окружения случаются расстройства желудка или состояния, близкие к наркотическому опьянению. Вы что-то подлили в пунш во время барбекю у Марго и Роя?

– Ну, подлила, – процедила она. – Сироп ипекакуаны, вот что это было. Я еще подумала: прикольно будет, если все решат, будто мясом отравились. Но потом Карл у них вазу раскокал, и я даже обрадовалась… Мне ведь немного надо: только посмотреть, как их всех корчит, вокруг каждого похлопотать… короче, испортить им праздник, но это же безобидная проделка, так ведь?… Хотя в тот раз и впрямь прошлась я по лезвию. Там ведь все врачи были, вдруг бы доперли? А целый стакан выдула только Глория, вот ее и прихватило. Мужу Марго это не понравилось… надо же: кто-то блеванул в их шикарном доме!

И Страйк увидел, что за смиренным обликом кроется неудержимая страсть к разрушению.

– Глорию вырвало во время барбекю, – стал перечислять Страйк. – У Айрин – синдром раздраженного кишечника, у Кевина – постоянные боли в животе, Вильму шатает и тошнит, когда она приходит на работу в амбулаторию «Сент-Джонс», меня вывернуло от присланных на Рождество конфет, а про Стива Даутвейта и говорить не приходится: проблемы со зрением, головные боли, бурлящий кишечник… Рискну предположить, что именно с Даутвейтом флиртовала Айрин в тот день, когда вы бросили ей в чай капсулы?

Дженис прищурилась и поджала губы.

– Как я понимаю, вы ей сказали, что он гей: хотели ее отвадить?

– Она женила на себе Эдди! – взорвалась Дженис. – Как в паб ни придем – все мужики к ней липнут. Если б я ей призналась, как мне нравится Стив, она бы его тут же прибрала к рукам, просто забавы ради. Потому я и сказала, что он гей.

– Чем вы ее сейчас травите?

– Когда как, – спокойно ответила Дженис. – Смотря как сильно она меня выбешивает.

– А расскажите-ка мне про Стива Даутвейта.

У Дженис участилось дыхание. Лицо опять залилось румянцем волнения.

– Он был… настоящий красавец-мужчина.

Страстный трепет в ее голосе ошеломил Страйка едва ли не больше, чем арсенал ядов у нее на кухне. У него перед глазами возник щекастый слюнтяй в галстуке-селедке, с прилипшими к потному лбу седыми лохмами – хозяин семейной гостиницы «Аллардис» в Скегнессе, а вместе с тем уже в который раз появилась причина поразмыслить о непостижимой и непредсказуемой природе человеческой любви.

– Если я влюблялась, то всегда без памяти, – сказала Дженис, а Страйк подумал об умирающем в агонии Джонни Марксе и о прощальном поцелуе Дженис.

– Ой, Стив такой был юморист, что вы! Люблю мужчин, с которыми не скучно. А уж как был хорош собой! Я слонялась мимо его дома по десять раз на дню, страсть как хотела просто увидеться, поздороваться… ну дак вот: сдружились мы… Стал он, значит, ко мне захаживать, чтоб поделиться своими неурядицами… и как-то раз признался, что, эта-а, с ума сходит по замужней женщине. Втюрился в жену парня с работы. Все говорил, говорил, говорил, как тяжела ее жизнь, а я перед ним сижу, одинокая, с ребенком. И у меня, надо понимать, жизнь не тяжелая? У той хоть муж есть, правда же? Нет, думаю, ничего я от него не добьюсь, покуда не уберу ее с дороги… прям так и подумала: надо ее убрать…

А чем она лучше меня была? – бормотала Дженис, указывая на фотографию Джоанны Хэммонд, висевшую на стене. – Одна эта блямба на щеке чего стоила… Отыскала я адрес в телефонной книге и просто стала круги нарезать вокруг ее дома – вызнавала, когда муж на работе. Был у меня когда-то парик – на танцульки в нем ходила. Вытащила я его из загашника, надела свою сестринскую форму, очки, которые незнамо откуда у меня взялись – надобности-то в них не было. Позвонила в дверь, сказала, что получила сведения о ее трудном положении в семье. Люди медсестру всегда привечают, – уточнила Дженис. – А ей позарез нужно было кому-нибудь выплакаться. Она у меня как миленькая расчувствовалась, слезу пустила. Рассказала, что спит со Стивом и якобы в него влюблена… Ну, натянула я латексные перчатки да и приготовила ей напиток. Гербицида полстакана бухнула. Она как пригубила, сразу догадалась, но я тоже не лыком шита: схватила ее сзади за волосы, – Дженис показала это движение в воздухе, – оттянула башку назад и насильно влила целый стакан этой стерве в глотку. Ну дак вот. Сползла она на пол, задыхаться стала – тут я ей еще плеснула, неразбавленного. Пришлось, конечно, немного с ней посидеть, чтобы не вздумала по телефону названивать. А когда ясно стало, что ей каюк, сняла я форму – и домой.

Для таких дел выдержка требуется, – объясняла, сияя глазами, раскрасневшаяся Дженис Битти, – но, если не дергаешься понапрасну, все у тебя получится… говорю же: выдержка нужна. А я завсегда своего добивалась, хоть и не было у меня модельной внешности. Я ведь не из тех, кого запоминают: я неприметная…

На другой день Стив у меня дома все глаза выплакал. Все шло как по маслу, – проговорила женщина, влившая в горло соперницы чистый гербицид. – Мы с ним после этого часто видеться стали, он ко мне на огонек забегал. Между нами что-то зарождалось, я это чувствовала. Стива я никогда сильно не травила, – похвалилась Дженис, будто в доказательство своих чувств. – Так, по чуть-чуть, чтоб домой не спешил, чтоб понимал, как я ему нужна. Уж как я за ним ухаживала. Однажды лицо ему протерла, пока он у меня на диване спал.

Тут Страйк еще раз вспомнил ее поцелуй в мертвую щеку Джонни Маркса.

– Но зачастую, – в голосе Дженис появилась горечь, – парни думали, что я для них типа мамаши, и ничего другого во мне не видели. Я знала, что Стиву нравлюсь, но подозревала, что и он видит меня не в самом выгодном свете. Подумаешь, медсестра какая-то, да еще Кева всюду за собой таскает. Ну дак вот: раз вечером приходит Стив, а у Кева истерика, и Стив намылился уходить, чтоб я, мол, без помех могла уделить внимание сыну… тут-то до меня и дошло, что нипочем не возьмет он бабу с ребенком. Вот я и решила от Кева избавиться.

Она говорила об этом так, словно решила избавиться от ненужного хлама.

– Но когда на кону родное дитя, тут особая осторожность требуется, – объяснила Дженис. – Сперва нужно легенду придумать. Не мог же он просто взять да умереть, если завсегда крепеньким рос. Я начала экспериментировать с разными веществами. Надумала соль в избытке ему в организм вводить, но он наверняка сказал бы, что уже на спор соль глотал. Ну дак вот. Стала я подмешивать ему кой-чего в еду. Чтоб он в школе жаловался на боли в животе, а я бы говорила: «Ой, знаете, это просто воспаление хитрости».

– Но потом его осмотрела Марго, – напомнил Страйк.

– Но потом, – кивая, медленно повторила Дженис, – эта заносчивая стерва отводит его в сторонку – и давай пальцем в живот тыкать. Уж будьте уверены: что-то она заподозрила. И после того случая, значит, меня пытала: какие такие напитки я ему даю, поскольку этот паразит мелкий выболтал ей про «особенные напитки», которыми поит его мама… Проходит несколько дней, – продолжала Дженис, крутя на пальце обручальное кольцо, – и я понимаю, что Стив, который должен был мне достаться, все на сторону глядит. Дальше – больше. В ординаторской за чаем Марго начинает, эта-а, приставать ко мне с расспросами о смерти Джоанны, а Дороти и Глория тут как тут, уши греют. Я такая: «Мне-то откуда знать, палки-моталки, как это произошло?», но сама задергалась. Стала думать: что мог ей наговорить Стив? Что дело нечисто? Или что соседи заметили у дома медсестру? Ну, я решила соломки подстелить. Послала ей на Рождество шоколадные конфеты, начиненные фенобарбиталом. От Айрин я слыхала, что Марго получает записки с угрозами, и ничуть не удивилась: ты не суй свой нос, куда не просят, гадина эдакая, в каждой бочке затычка. По моему разумению, все должны были подумать: от кого записки, от того и шоколад, а уж кто он таков – ищите… Но конфеты она так и не съела. При мне в мусорку выкинула; правда, потом говорили – достала из мусора и сохранила. А я доперла: не иначе как на анализ хочет снести.

– И тогда вы наконец переключились на простого работягу Ларри, – сказал Страйк.