Дурная кровь

Эдмунд Спенсер. Королева фей





72




…Они трудов своих вовек не бросят…





Эдмунд Спенсер. Королева фей



Успех, как давно понял Корморан Страйк, – материя куда более сложная, чем принято считать.

Пресса не впервые обратила все свои окуляры на его детективное агентство, лестные отзывы стали хорошей рекламой для бизнеса, но, как всегда, невероятно мешали работе обоих партнеров. Робин, чей домашний адрес мгновенно разнюхали газетчики, скрывалась у своей подруги Ванессы Эквензи; с помощью сменных париков и искусно наложенного грима она продолжала заниматься кое-каким наружным наблюдением, чтобы не перекладывать все обязанности на плечи Барклая и Хатчинса. Страйк, в свою очередь, нашел убежище у Ника с Илсой, отпустил бороду и залег на дно, направляя работу агентства по телефону. В офисе на Денмарк-стрит сидела одна Пат Шонси: неукоснительно отпирая и запирая все двери по утрам и вечерам, она занималась конторскими делами. «Без комментариев. Шли бы вы отсюда лесом», – скрипела она дважды в день, пробиваясь сквозь кучку репортеров, дежуривших у входа.

Шумиха, которая поднялась вокруг двух взаимосвязанных находок – женского трупа, замурованного в тихой кларкенуэллской квартире, и подросткового скелета, спрятанного под обломками в недрах вентиляционного колодца в Ислингтоне, – не собиралась идти на спад. Уж очень много волнующих аспектов соединилось в этом деле: положительная идентификация останков Марго Бамборо и Луизы Такер; заявления двух скорбящих семей, охваченных как горем, так и облегчением; описания двух совершенно разных убийц и, конечно, фигуры частных сыщиков, ныне признанных самыми талантливыми в столице.

Страйк, довольный результатами расследования, не мог не заметить ложку дегтя: пресса бесцеремонно атаковала Грегори Тэлбота («Как бы вы ответили тем, кто утверждает, что у вашего отца руки в крови?») и Динеша Гупту («Не совестно ли вам, доктор, за блистательную рекомендацию, которую вы дали Дженис Битти?»), да и сам он с тяжелым сердцем смотрел, как настоящие социальные работники выводят из квартиры перепуганных, ничего не понимающих мать и сына Эторн. Карл Оукден некоторое время фигурировал на страницах «Дейли мейл», пытаясь выставить себя посвященным в дела как Страйка, так и Марго Бамборо, но, поскольку первая статья начиналась словами «Отсидевший тюремный срок за мошенничество Карл Брайс, сын Дороти, секретаря-машинистки старой амбулатории…», стоило ли удивляться, что Оукден вскоре ушел в тень. Зато Джонни Рокби продолжал во всеуслышание связывать свое имя с фигурой Страйка и через пресс-секретаря обнародовал гордое заявление о старшем сыне. Внутренне закипая, Страйк отказывался от комментариев.

Деннис Крид, который долго оставался главным героем любого новостного материала, где только упоминалось его имя, теперь был вытеснен едва ли не в сноску. Его обошла Дженис Битти, не только по числу предполагаемых жертв, но и по длительности своих злодеяний: она оставалась безнаказанной на несколько десятилетий дольше. В газеты просочились фотографии ее гостиной в Найтингейл-Гроув: на них крупным планом изображались вставленные в рамки портреты жертв, развешенные по стенам, и некрологи в застекленном шкафчике, а также шприц, целлофан и фен, которые Страйк нашел за диваном. Из кухни в ее доме судмедэксперты вынесли запасы наркотиков и ядов, а саму румяную, сребровласую медсестру по прозвищу Бабушка-отравительница, бесстрастно моргавшую под фотовспышками, до суда определили в камеру предварительного заключения.

Тем временем Страйк, открывая газету или включая телевизор, всякий раз видел Брайана Такера, который направо и налево раздавал интервью всем желающим. Надтреснутым голосом он рыдал, ликовал и восхвалял Страйка и Робин, подчеркивая, что они заслуживают рыцарского звания («или аналогичного – как там именуют награжденных женщин?»).

– Кавалерственная дама, – сочувственно шептала блондинка-ведущая, держа за руку растроганного Такера, и сама не сдержала слез, когда он стал рассказывать о своей дочери, описывать приготовления к похоронам, критиковать полицию и вещать о своих предвидениях: якобы он с самого начала чувствовал, что Луизу спрятали в вентиляционном колодце.

Страйк был рад за старика, но считал, что для них обоих было бы лучше, если бы тот тихо скорбел в уединенном месте, а не кочевал с канала на канал во время дневного эфира. Ручеек родственников, желающих узнать, как именно погибли их близкие под присмотром Дженис, вскоре превратился в бурный поток. Были выписаны ордера на эксгумацию, и Айрин Хиксон, чьи съестные припасы осмотрела, изъяла из кладовки и отправила на анализ в лабораторию полиция, удостоилась внимания «Дейли мейл»: ее сфотографировали среди загроможденной, украшенной оборочками гостиной с сидящими по обе стороны от матери пышнотелыми, очень на нее похожими дочерьми.

– Хочу сказать, что Джен всегда была мужеловка, но такого я, конечно, и помыслить не могла. А ведь она считалась моей лучшей подругой. Не понимаю, как я могла быть такой дурой! Часто перед моим возвращением от одной из дочерей она предлагала закупить для меня продукты. Я съедала что-нибудь из положенного ею в мой холодильник, чувствовала сильное недомогание, звонила ей и просила прийти. Полагаю, у меня более уютный, чем у нее, дом, ей нравилось здесь находиться, и я изредка подбрасывала ей денег, поэтому-то, наверное, и осталась в живых. Не знаю, смогу ли когда-нибудь оправиться от этого потрясения, честное слово. Я ночей не сплю, все время плохо себя чувствую, не могу избавиться от этих мыслей. Сейчас, оглядываясь назад, сама себя спрашиваю: как получилось, что я была настолько слепа? А если выяснится, что она убила и Ларри, бедного Ларри, с которым мы с Эдди ее и познакомили, не знаю, как я смогу с этим жить, честное слово, это же сущий кошмар. Не ожидаешь такого от медсестры, правда?

И Страйк хотя бы по этому пункту был вынужден согласиться с Айрин Хиксон. Он спрашивал себя, почему так поздно решил присмотреться к алиби, которое с самого начала лишь с большой натяжкой можно было счесть приемлемым, и почему принял за чистую монету показания Дженис, тогда как остальным фигурантам этого дела не оказывал подобного доверия. Страйк поневоле признал, что, подобно женщинам, по собственной воле садившимся в фургон Денниса Крида, сам обманулся искусно созданным образом женственности. Как Деннис Крид надевал маску безобидного эксцентрика, так и Дженис пряталась за фальшивым образом наставницы, бескорыстной опекунши, участливой матери. Ее несомненную скромность Страйк предпочел многоречивости Айрин, а кротость – желчности ее подруги, и тем не менее он знал, что не проявил бы такой готовности беспрекословно принять эти черты Дженис, если бы обнаружил их в мужчине. «Церера – кормилица и заступница. Рак добрый, инстинктивный защитник». Изрядная доза самобичевания сильно поумерила торжество Страйка, что приводило в недоумение Илсу и Ника, которые восторженно реагировали на газетные репортажи о последнем и самом известном триумфе их друга на детективном поприще.

Тем временем Анна Фиппс жаждала поблагодарить Страйка и Робин лично, но партнеры-детективы откладывали общение с клиентами до того времени, когда утихнет первый всплеск внимания прессы. Сверхосторожный Страйк, чья борода уже приобретала благообразный вид, наконец – через две недели после обнаружения тела Марго – дал согласие на встречу. Хотя они с Робин ежедневно общались по телефону, эта встреча с клиентами обещала стать еще и первой встречей партнеров после раскрытия преступления.

Когда в то утро Страйк одевался, по окну спальни для гостей в доме Ника и Илсы стучал дождь. Детектив натягивал носок на искусственную ногу, когда на прикроватной тумбочке звякнул мобильник. Ожидая увидеть сообщение от Робин, возможно с предупреждением, что около дома Анны и Ким рыщут репортеры, вместо этого он увидел имя Шарлотты.

Привет, Блюи. Я думала, что Джейго выбросил этот телефон, но только что обнаружила, что он спрятан в недрах шкафа. Итак, ты опять совершил нечто потрясающее. Я читаю все, что пишут о тебе в прессе. Жаль, что у газетчиков нет твоих приличных фотографий, но я предполагаю, ты этому только рад? В любом случае поздравляю. Приятно, наверное, доказать всем скептикам, которые не верили в процветание агентства, что они ошибались. Включая меня, видимо. А ведь я могла вас поддержать… но сейчас уже поздно. Не знаю, рад ли ты будешь получить от меня известие. Вероятно, нет. Ты ни разу не позвонил в больницу, а если звонил, никто мне об этом не сказал. Быть может, ты бы внутренне порадовался, если бы я умерла? Это было бы решением многих проблем, а ты любишь решать проблемы… Не подумай, что я неблагодарна. Наверно, благодарна, ну или когда-нибудь буду благодарна. Но я знаю: ты сделал бы для меня все, что делаешь для кого угодно еще. Это твой кодекс, я права? А я всегда хотела от тебя чего-то особого, такого, что ты не дал бы никому другому. Смешно: я стала ценить людей, которые добры по отношению ко всем, но я припозднилась, не так ли? Мы с Джейго разбегаемся, только он пока этого не разглашает, поскольку бросить жену, склонную к суициду, не слишком красиво, а сказать, что это я от него ухожу, тоже нельзя – никто не поверит. Во мне по-прежнему живы те чувства, о которых я сказала тебе под занавес. И всегда будут.



Страйк опять сел на гостевую кровать, держа в руке мобильный. Один носок надет, второй – нет. При свете дождливого дня экран телефона отражал его бородатое лицо, пока он хмуро смотрел на текст, настолько в стиле Шарлотты, что можно было бы написать такое самому, без подсказки: мнимая покорность судьбе, попытки спровоцировать его на утешение, уязвимость, используемая в качестве оружия. Неужели она действительно ушла от Джейго? Где близнецы, которым сейчас по два года? Он перебрал в уме все ободряющие слова, которые мог бы ей сказать: что он действительно собирался позвонить в стационар; что она ему снилась после ее суицидальной попытки, что она сохранила огромную власть над его воображением, от которой он хотел освободиться, но не смог. Он было подумал проигнорировать сообщение вовсе, но потом, уже почти положив на место мобильник, изменил свое решение и аккуратно, буква за буквой, напечатал короткий ответ.

Ты права, я сделал ровно то же, что сделал бы и для любого другого. Это не значит, что я не рад твоей жизнестойкости; нет, я рад. Но теперь тебе надо оставаться в живых ради самой себя и ради твоих детей. У меня скоро изменится номер. Береги себя.



Перед отправкой он перечитал свои фразы. Вне всякого сомнения, она воспримет их как удар, но он много чего передумал после ее попытки самоубийства. Всегда говоривший самому себе, что никогда не поменяет номер – уж больно много народу на него завязано, – он недавно признался себе самому: в первую очередь он таким образом оставлял открытым канал связи с Шарлоттой, поскольку хотел знать, что она не может его забыть, точно так же как он не может забыть ее. Пришло время порвать эту тонкую нить. Он нажал «отправить» и наконец оделся.

Убедившись, что оба кота Ника и Илсы заперты на кухне, Страйк вышел из дому. Пока он брел по улице под дождем, от Шарлотты пришло еще одно сообщение.

Мне кажется, я никому в жизни так не завидовала, как этой девушке Робин.



И Страйк решил оставить его без внимания.

На станцию «Клэпхем-Саут» он специально отправился пораньше – хотел оставить себе время покурить, прежде чем его подхватит Робин, чтобы отвезти домой к Анне и Ким, неподалеку. Остановившись под козырьком у вестибюля станции, он закурил сигарету и стал разглядывать велосипеды, выстроившиеся в шеренгу на слякотном углу парка Клэпхем-Коммон, где под ливнем дрожали коричнево-желтые листья. Не успел он сделать и пары затяжек, как у него в кармане зазвонил мобильник. Решив не отвечать, если это Шарлотта, он посмотрел на экран и увидел имя Полворта.

– Ну что, Живец?

– Найдется пока еще время для простого народца, Шерлок?

– Так и быть, выкрою для тебя пару минут, – глядя на дождь, сказал Страйк. – Не хочу, чтобы про меня думали, будто я теряю связь с народом. Как дела?


– Мы на выходные приезжаем в Лондон.

Казалось, Полворт испытывает примерно такой же восторг, как пациент, явившийся на колоноскопию.

– Я думал, что Лондон – это средоточие вселенского зла.

– Не я это решил. У Роз день рождения. Ей требуется этот голимый «Король Лев», Трафальгарская площадь и вся эта хрень.

– Если ты ищешь, где остановиться, то у меня только одна спальня.

– Мы сняли жилье на «Эр-би-эн-би». Через выходные будем. Просто подумал, не выпить ли нам с тобой пива. Можешь привести с собой Робин, чтобы Пенни было с кем поболтать. Если только… ну, не знаю… королева тебя не припашет.

– На самом деле она пыталась, но я ей сказал, что у нас только по предварительной записи. Да, здорово было бы, – сказал Страйк. – Еще чего нового?

– Ничего, – ответил Полворт. – Ты видел, как шотландцы слились?

В потоке машин появился «лендровер». Не имея желания влезать в тему кельтского национализма, Страйк закруглил разговор:

– Если ты это хочешь называть «сливом», то да. Послушай, приятель, мне надо идти, Робин вот-вот за мной подъедет. Наберу тебя позже.

Швырнув окурок в ближайшую канализационную решетку, он был готов загрузиться в «лендровер», как только Робин подъедет к тротуару.

– Доброе утро, – поприветствовала его она, когда Страйк влез на пассажирское сиденье. – Я опоздала?

– Нет, это я рано.

– Классная борода, – сказала Робин, отъезжая под дождем от края тротуара. – Выглядишь как партизанский вождь, который только что обстряпал удачный переворот.

– Я таким себя и ощущаю. – И на самом деле Страйк только сейчас, вновь встретившись с Робин, испытал откровенное чувство торжества, которое так много дней от него ускользало.

– Это ты сейчас с Пат разговаривал? – спросила Робин. – По телефону?

– Нет. С Полвортом. Через выходные приезжает в Лондон.

– Я думала, он ненавидит Лондон.

– Так и есть. Кто-то из его детей хочет приехать. Он жаждет с тобой познакомиться, но я бы тебе не советовал.

– Почему же? – спросила Робин, которая была даже польщена.

– Женщинам Полворт обычно не нравится.

– Мне казалось, он женат.

– Женат. Он и своей жене не нравится.

Робин рассмеялась.

– Почему ты подумала, что мне звонит Пат? – спросил Страйк.

– Она только что была у меня на телефоне. Мисс Джоунз расстроена, что не ты лично докладываешь ей о ходе расследования.

– Побеседую с ней чуть погодя по «Фейстайму», – сказал Страйк, пока они под шуршанье дворников ехали через парк. – Надеюсь, борода ее обломает.

– Некоторым женщинам бороды нравятся, – возразила Робин, и Страйк не мог не задуматься: а входит ли она сама в их число?

– Похоже, Хатчинс и Барклай крепко взяли в оборот партнера Простачка, – заметил он.

– Да, – подтвердила Робин. – Барклай предлагает съездить на Майорку и там осмотреться.

– Еще бы. Насчет понедельника все в силе? Ну, собеседование с новым сотрудником.

– С Мишель? Да, определенно, – сказала Робин.

– Остается надеяться, что к этому времени мы опять будем в офисе.

Робин повернула на Кэрл-pоуд. Репортеров в пределах видимости не было, так что она припарковалась около разделенного на две квартиры дома в викторианском стиле в ряду стоящих вплотную друг к другу зданий.

Когда Страйк нажал на звонок с табличкой «Фиппс/Салливен», они услышали стук шагов по лестнице: распахнулась дверь, и за ней оказалась Анна, одетая в мешковатый синий хлопчатобумажный комбинезон и белые парусиновые башмаки – точно так же, как в день их первой встречи в Фалмуте.

– Заходите, – улыбаясь, сказала она и отступила назад, чтобы пропустить их в маленькую квадратную прихожую под лестницей.

Стены, выкрашенные в белый цвет, были увешаны абстрактными черно-белыми эстампами; через веерообразное окно над дверью потоки света падали на голые ступени, что напомнило Робин пансионат «Сент-Питерс» и осеняющего вход Иисуса в человеческий рост.

– Постараюсь не расплакаться, – тихо произнесла Анна, как будто боясь, что ее подслушают, но, несмотря на решимость, глаза ее уже были полны слез. – Простите, но мне… мне правда хочется вас обнять, – сказала она и тут же это сделала, одарив своей теплотой сначала Робин, потом Страйка. После этого она отступила назад, полусмеясь, мотнула головой и вытерла слезы. – Никогда не смогу выразить, насколько я благодарна… За то, что вы мне дали… – Она сделала жест, показывая нечто непередаваемое, и покачала головой. – Это так… так странно. Я испытываю невероятное счастье и облегчение, но в то же время скорблю… разве в этом есть логика?