Империя травы. Том 2

Вийеки и его десятники изо всех сил трудились всю ночь до самого утра, но, когда солнце поднялось в зенит и спряталось за угрожающими серыми тучами, огромная лебедка была готова к использованию.

«Всего на несколько часов позже, – подумал Вийеки. – И если я не сумел спасти свою жизнь, то лишь из-за того, что передо мной поставили невыполнимую задачу».

Впрочем, это было слабым утешением, и, когда он проверял последние вычисления инженеров, а рабочие заканчивали устанавливать и крепить высокий кран, он обнаружил, что думает о том, что любил и никогда больше не увидит, если новый барабан и лебедка не смогут поднять тяжелую крышку саркофага.

«Нежеру, моя дочь, – думал он, – я надеюсь, что твои успехи позволят тебе оставаться в безопасности, даже если я потерплю неудачу».

Пратики по секрету недавно сообщил ему, что его дочь входила в группу Королевских Когтей, которой удалось выполнить великую миссию. Вийеки очень хотелось услышать об этом из уст собственного ребенка, но он понятия не имел, где Нежеру находилась и когда он сможет увидеть ее снова.

«И Зои – моя дорогая Зои, – печально подумал он. – Я надеюсь, триумф твоей дочери подарит безопасность и тебе. Я думал, что сумею всегда тебя защищать, но теперь – кто знает?»

Когда массивные веревки крана, каждая толщиной в руку Вийеки, были закреплены в бороздах, сделанных каменотесами на толстой каменной плите, закрывавшей саркофаг, начался дождь. Почти все Строители собрались у края огромной ямы, а за ними наблюдали многие из Жертв Кикити. Лишь Певцы Согейу, которым только предстояло проделать тяжелейшую часть работы, остались в стороне.

По сигналу Вийеки старший десятник выкрикнул команду, и рабы, выбранные для того, чтобы вращать колесо, начали двигаться вперед внутри более длинного внутреннего колеса. Всякий раз, когда им удавалось сдвинуть на несколько делений толстые веревки, зубец механизма входил в нужный паз, не давая колесу повернуться в обратном направлении. Веревки натягивались, громко, страшно скрипели, но выдерживали нагрузку, и под руководством Строителей с хлыстами колесо продолжало медленно вращаться.

Веревки натягивались все сильнее, пока огромная каменная плита не начала подниматься над саркофагом. Несколько наблюдавших Строителей радостно закричали, но Вийеки продолжал молиться, чтобы придуманная им конструкция выдержала во время следующей, самой сложной части операции, в те мгновения, когда вся его работа и жизнь подвергнутся наибольшей опасности.

Теперь, когда стены саркофага больше не поддерживали огромный вес плиты, громадный кран, построенный на шарнирной базе с чудовищно тяжелым противовесом из собранного камня, следовало повернуть так, чтобы плита опустилась сбоку, открывая саркофаг. В любой момент громадный вес плиты мог разрушить конструкцию, и тогда куски камня толщиной с локоть и шириной с фундамент небольшого дома рухнут вниз и убьют дюжины Строителей и еще того хуже – похоронят саркофаг под грудой обломков, от которых они уже не успеют его очистить до прибытия королевы.

Но страшнее всего было то, что каменные обломки могли уничтожить содержимое саркофага Руяна. Вийеки наблюдал за происходящим, так сильно сжав кулаки, что ногти оставили ранки на коже ладоней, пока Строители производили необходимые манипуляции, медленно поворачивая огромный механизм.

Еще один победный крик раздался, когда открылась внутренняя часть саркофага. Вийеки с нетерпением ждал, когда поверх него будут положены доски, чтобы они смогли изучить его содержимое с более близкого расстояния, но даже издалека он видел внутри, под падающими каплями дождя, какое-то влажное сияние.

– Прикройте его! – крикнул он и по лестнице спустился в яму.

Он подождал Пратики, и они вместе осторожно пошли по скользким от дождя доскам, пока у них не появилась возможность заглянуть внутрь саркофага.

Несколько Строителей оттащили в сторону толстую ткань, которую расстелили, чтобы защитить содержимое склепа. Вийеки присел на корточки на краю доски, не забывая о том, что ему не следует мешать Пратики. Но на мгновение ему стало страшно, что вся проделанная ими работа окажется напрасной.

– Это то, что вы рассчитывали увидеть, принц-храмовник? – спросил Вийеки.

– Да, доспехи Руяна Ве, – сказал он почти с благоговением. – Их никто не видел уже много Великих лет. Мы благословлены. И королева осчастливила нас, поручив такую великую задачу.

Вийеки уже видел очертания доспехов среди разбитых и сгнивших могильных предметов, хотя их покрывал слой пыли, которая под струями дождя быстро превращалась в грязь. Доспехи стали плоскими, и он не мог разглядеть внутри останки тела легендарного Навигатора, но они совершенно определенно имели форму чего-то с двумя руками и ногами. По мере того как дождь смывал пыль, Вийеки понял, что доспехи сделаны не из ведьминого дерева или металла, а из чешуек какого-то прозрачного кристаллического материала, надежно скрепленного золотой проволокой, сиявшей так, словно ее поместили сюда вчера.

Шлем, соскользнувший вперед, как будто Руян опустил подбородок на грудь и уснул, представлял собой золотой цилиндр, украшенный покрытыми пылью символами, которые Вийеки не смог сразу понять, но видел, что отверстия для глаз заполнены такими же прозрачными кристаллами, как и те, из которых сделаны доспехи.

– В жизни не видел ничего подобного, – сказал он с суеверным благоговением. Вийеки никогда прежде не испытывал подобных чувств, не ощущал такого близкого присутствия прошлого, даже рядом с бессмертной Утук’ку. – Значит, вот каковы останки великого Навигатора.

– Когда прибудет королева, – сказал Пратики, – я попрошу вас называть его «Великим Предателем».

– Но действительно ли это Руян Ве? И где его тело? – спросил Вийеки.

– Превратилось в пыль, вне всякого сомнения, – ответил принц-храмовник. – Со временем всех нас ждет такой конец, как величайших, так и худших, смертных и тех, кого называют бессмертными.

– За исключением Матери всего сущего, – покорно сказал Вийеки, глядя на кучи пыли, постепенно темневшие под струями дождя.

– За исключением Матери всего сущего, конечно, – согласился Пратики.





Предыдущую ночь Кафф спал очень плохо. Он почти не помнил своих снов, если не считать того, что несколько раз просыпался с сильно бьющимся сердцем и залитым слезами лицом.

Теперь, когда все остальные выжившие в Наглимунде смертные стояли возле дальней стены рабской ямы, пытаясь понять, что делают норны с помощью огромной подъемной машины в развалинах церкви Святого Катберта, во многом его дома, Кафф Молоток сидел в одиночестве у дальней стороны ограды, чувствуя себя больным и испуганным.

– Неправильно, – снова и снова повторял Кафф, хотя никто его не слышал. – Неправильно ломать церковь и раскапывать. Нельзя так делать. Отец Сивард так сказал бы. – Но отец Сивард был мертв, как и многие другие, сгоревшие, похороненные или убитые во время безумной ночи, когда пал Наглимунд.

И все же, несмотря на то что одиночество приводило к долгим печальным ночам, он сидел отдельно, обхватив длинными руками колени, раскачиваясь взад и вперед на грязной земле, не обращая внимания на дождь, который мочил его рваную одежду. И причина тому состояла в чувстве, преследовавшем и пугавшем его весь день, – чувстве, недоступном никому из остальных горожан, несмотря на их страх и голод. И теперь оно становилось все сильнее.

Пока рабы мрачно смотрели на белокожих норнов, которые сновали в развалинах церкви, точно черви в испорченном мясе, Кафф чувствовал, как растет его страх, и теперь уже не мог думать ни о чем другом. Ему казалось, будто какая-то сила сняла верхнюю часть его головы, открыв череп угрюмым грозовым тучам – словно кто-то невидимый смог разглядеть его самого, а также все, что пряталось у него в голове. Ему казалось, что некто или нечто рассматривает каждую, самую личную и постыдную мысль, когда-либо его посещавшую, – и Кафф Молоток совсем не нравился этому нечто. Оно думало, что он насекомое. Оно думало, что он червяк.

Но даже это не было самым худшим.

Потому что пока другие рабы – некоторые из них держали на плечах оборванных детей, словно хотели, чтобы те увидели парад святых, – Кафф чувствовал, как воздух вокруг него сжимается, у него начало ломить в груди, и уши наполнила острая боль. Что-то приближалось, хотя он не понимал, что именно. Что-то рождалось – но оно не должно было существовать. Кафф ощущал это каждой своей конечностью, каждой порой кожи, и единственное, что он мог сделать, – постараться не броситься лицом вниз на мокрую землю и умолять о смерти.

«Это грех, я знаю, грех, Отец, – но мне больно! Мне так больно!»

Затем остальные рабы невнятно закричали – Кафф не видел, что произошло, но ему было все равно – именно в этот момент верхушка его головы, наконец, исчезла, или ему так только показалось, и внезапно он оказался голым и уязвимым под гневным, полным ненависти небом. Огромная черная труба потянулась к нему из-за туч и высосала все, что делало его Каффом, а потом его развеяло по ветру. Он чувствовал, что распадается на части, которые какая-то сила уносит в беспощадную вращающуюся темноту.

– Оно идет! – прокричал он, но вокруг не осталось никого, кто мог его услышать, лишь бесконечный рев ветра, который дул ниоткуда.

– Они меня хотят! Они меня хотят! Мать хочет меня! Дерево! – Он не знал, что говорит, но не мог остановиться, хотя в это время разлетался на тысячу кусочков, слепых и ничего не понимающих. – Дерево! – кричал он снова и снова, словно оставил свое тело далеко позади.


А потом к нему приблизилось нечто, отличное от ревущей черноты. Оно походило на человека, но сияло, точно пламя множества свечей в часовне во время мансы, когда их знакомое мерцание озаряло алтарь перед огромным изображением Усириса в День Подведения итогов.

Когда диковинное существо плыло к нему, он увидел, что оно не в обычной одежде и даже не в небесных одеяниях, как на церковных картинах, но облачено в плащ из звезд, бесчисленных, ярких, точно бриллианты, точек света.

– Мы еще не закончили – пока нет, – сказало ему непонятное существо, и он услышал это сердцем, а не ушами. – Наша раса еще существует.

А потом Кафф снова стал самим собой, он лежал на мокрой земле и слышал, как говорят люди вокруг него.

– У него случился очередной приступ, – сказал кто-то.

– Бедняжка, он недолго протянет, – ответил другой. – Как и все мы.

Кафф открыл глаза. На мгновение ему показалось, что вокруг него ангелы – покрытые грязью. А потом он понял, что это всего лишь мужчина и женщина, двое других рабов.

– Н-н-не бойтесь, – сказал он им, растирая холодное мокрое лицо и чувствуя на зубах песок. – Грядет ангел из звезд.

– Бедняжка, – повторила женщина.

Вместе они помогли ему сесть, оставили в грязи, под дождем и вернулись к остальным рабам.

– Он грядет, – повторил Кафф, хотя рядом не осталось никого, кто мог его услышать.





Вийеки сражался с задачей более сложной и мучительной, чем самые трудные инженерные расчеты неравных масс на неравных расстояниях, и она грозила наказанием за неверное решение, возможно, более пугающим, чем ошибка при расчетах, связанных с тяжелым камнем.



Леди Кимабу из Эндуйа,

Моя добрая жена и госпожа моего дома, я приветствую тебя и надеюсь, что твое здоровье в порядке. Я пишу тебе из места, расположенного далеко от Наккиги, но все мои мысли с тобой и теми, кто нам служит.





Вийеки с неудовольствием смотрел на строчки, однако вовсе не руны вызывали раздражение Верховного магистра: они были выведены с его обычной тщательностью, каждая линия исполнена четкости и расчета, именно так его учили в детстве, в доме Ордена Строителей. Скорее, ему не нравилось очевидное отсутствие чувств. Если даже он сам видит этот недостаток, насколько больше поймет Кимабу, дочь почтенной старой семьи, привыкшая к придворным беседам? Но в Вийеки не осталось поэзии, не было новостей – во всяком случае таких, о которых он мог рассказать, – ему хотелось спросить у Кимабу только о любовнице Зои и дочери Нежеру, но о них он писать не осмеливался. Зои отчаянно боялась Кимабу, что тревожило Вийеки, но он отмахивался от ее страхов. И не хотел давать жене дополнительные поводы для ненависти к смертной женщине.

Вийеки даже раздумывал, не написать ли самой Зои, но он сомневался, что она получит его послание, – Кимабу наверняка его перехватит, а письмо любовнице только еще сильнее настроит жену против Зои.

В последнем письме, которое Кимабу написала в жаркие дни Луны Слушающего камни, она вообще не упоминала Нежеру, не говоря уже о ее смертной матери. Кимабу жаловалась на слуг, а также на то, что при дворе к ней относятся недостаточно уважительно. Завуалированные намеки, лишь частично скрытые покорными словами, говорили, что в этом виноват сам Вийеки. Его же наполняло раздражение из-за того, что он ступил на очень опасную территорию, отвечает за проект, имеющий огромное значение для королевы, хотя и не обладает контролем над ситуацией, и если существовал момент, когда он нуждался в доброй воле жены из богатой и древней семьи, ярых сторонников Хамака еще со времен Сада, то он наступил сейчас.

«Порадуй ее, – подумал он. – Это не будет сложно – она ведь твоя жена. Поэзия нашего народа полна успокаивающих слов. Найди такие, которые ей понравятся».

Но, казалось, расстояние между Вийеки и его женой больше, чем разделявшие их лиги. Его удивляло и даже тревожило то, как мало в эти дни он думал о Кимабу и как часто вспоминал свою смертную любовницу.

«Именно по Зои я скучаю по-настоящему, – понял он со смесью удивления и стыда. – Я одинок в этих странных землях смертных. Но я бывал одинок и в доме клана Эндуйа, а рядом с Зои мое сердце всегда испытывало радость.

Глупец, – выругал он себя. – Найди слова, которые станут песней для Кимабу, и тогда даже твой не слишком искренний голос не будет иметь значения».

Он даже подумал было о том, чтобы попросить совета у Пратики, – ведь принц-храмовник являлся известным покровителем и любителем поэтического искусства. Но Вийеки знал, что нельзя показывать слабость перед аристократом Хамака, будь то война или династический брак, это может привести к непредсказуемым последствиям, по большей части плохим.

И тут он вспомнил слова Пратики: «с проблемой, которой нет». Вийеки не сомневался, что это строка из поэмы, хотя никак не мог вспомнить автора. Почему-то тогда она показалась ему странной, и цитата застряла в памяти, но он до сих пор не мог понять почему.

Продолжая размышлять на эту тему, Вийеки почувствовал, что кто-то стоит за дверью его импровизированных покоев.

– Это ты, Нонао? – спросил он. – Заходи. Я не отдыхаю, а пытаюсь кое-что написать.

– Я рад, Верховный магистр, потому что с севера только что прибыл отряд Жертв и караван фургонов.

Все мысли о письме жене разом исчезли, и Вийеки вскочил на ноги.

– Что? Королева уже здесь? Ее ждали значительно позже! – Его сердце забилось быстрее. – На нас снизошло благословение Сада, ведь мы с первой попытки сумели снять крышку саркофага.

Нонао вежливо нахмурился.

– Этот бесполезный наблюдатель думает, что недавно подошедший отряд слишком мал, чтобы вместе с ним прибыла королева. Кое-кто также предполагает, что руны на самом большом фургоне указывают на его принадлежность лорду Ахенаби.

Сердце Вийеки немного успокоилось, но внутри он почувствовал жжение.

– О, как удачно все складывается. Прибыл лорд Песни, несомненно, он хочет проверить, готовы ли мы к прибытию Матери всего сущего.