Кто мы и как сюда попали

Одна из главных отличительных черт индийской социальной структуры – это касты. Система каст диктует людям, на ком они могут жениться (или за кого выйти замуж), какие у них права и роль в обществе. Репрессивную природу каст подчеркивают различные религии – джайнизм, буддизм, сикхизм; каждая из них призывает отказаться от кастовой системы. Ислам в Индии прижился столь успешно в том числе и из-за обещанного спасения: низкоранговые касты массово обращались к новой религии заправил из империи Великих Моголов. Провозглашение демократической Индии в 1947 году привело к отмене кастовой системы, но она продолжает работать, когда дело касается социального общения или женитьбы.

Социологическое определение касты позволяет ее членам взаимодействовать с другими кастами, выполняющими предписанные экономические роли, на деловом уровне, но запрещает межкастовые браки, размежевывая членов касты со всеми прочими. Евреи Северо-Восточной Европы (чьим потомком являюсь я сам) до “еврейской эмансипации”, начавшейся в конце XVIII века, в любом месте, даже в бескастовых в целом обществах, составляли свою касту. И тогда, и сейчас религиозные евреи отграничивают себя от остального общества соблюдением особой диеты (правила кашрута), ношением особой одежды, манипуляциями с телом (обрезание у мужчин), а также строгостями в отношении браков с иноверцами.

Касты в Индии имеют двухуровневую организацию, так называемые варны и джати31. Варны делят все общество как минимум по четырем группам: самый верхний ранг занимают священнослужители (брамины) и воины (кшатрии); средний ранг имеют купцы, фермеры и крестьяне (вайшья), а на низшей ступени стоят разнорабочие (шудра). Кроме них есть шандалы, или далиты (“зарегистрированные касты”), это люди вне каст или неприкасаемые, они считались настолько низкими, что изгонялись из любого общества. И наконец, индийское законодательство учитывает “зарегистрированные племена” – так называют группы, не исповедующие ни индуизм, ни мусульманство или христианство. Кастовая система является важной частью индийского общества, она подробно описана в священных текстах (“Ведах”), составленных после “Ригведы”.

Система джати, которую за пределами Индии мало кто понимает как следует, включает как минимум 4600 (а по некоторым сведениям, 40 тысяч) эндогамных групп32. Каждая джати приписана к определенному рангу варны, однако строгие и сложные правила не допускают браков с людьми других джати, даже из одной и той же варны. Из истории известно, что иногда джати всей группой, целиком, переходила из одного ранга варны в другой. Например, джати гуджар (по ним назван штат на северо-западе Индии – Гуджарат) в зависимости от локализации в стране имеет разные ранги. Это означает, что в разных регионах гуджары с успехом поднимали уровень своей джати в иерархии варна33.

По вопросу, как соотносятся между собой варны и джати, ведутся бесконечные споры. Согласно одной гипотезе, предложенной Иравати Карве, тысячи лет назад индийцы жили обособленными племенными группами и не смешивались, примерно как живут сегодня племенные группы в других частях мира34. Затем политическая элита (священники, цари, торговцы) удобно поставили себя над всеми племенами, создав социальное разделение, при котором племена входили в общество в качестве трудящегося населения, они составляли, соответственно, низы общества, как шудры или далиты. Племенное деление срослось с социальной стратификацией, и получились ранние джати. В конце концов структура джати внедрилась в высшие иерархические уровни, поэтому сегодня есть и высокоранговые джати, и низкоранговые. Древние племена сохранили границы своих групп за счет системы каст и правил эндогамии.

Другая гипотеза утверждает, что правила эндогамии не такие уж и древние. Сама кастовая система, безусловно, древняя, потому что она описана еще в “Законах Ману”, индуистском тексте, составленном через несколько столетий после “Ригведы”. “Законы Ману” описывают с тонкими подробностями социальную иерархическую систему варна и вместе с ней бесчисленные группы джати. Таким образом, вся система устанавливается на религиозную основу и принимает вид естественного порядка жизни. Однако, на взгляд критически настроенных историков, главный из которых антрополог Николас Диркс, в Древней Индии не практиковалась строгая эндогамия, она в большой степени была привнесена британским колониализмом35. Как показали Диркс с коллегами, британское правление с самого начала (а это XVIII столетие) в целях эффективного контроля усиливало кастовую систему, потому что колонистам нужно было организовать новый кастовый “выдел” для самих себя. Для этого колонисты усилили институт каст в тех местах Индии, где он не играл важной роли, и выработали единые кастовые правила для различных регионов. С учетом всего этого Диркс предположил, что нынешние законы эндогамии в их сегодняшней строгости, вероятно, не такие древние, как кажется.

Мы решили выяснить, есть ли в группировках джати какая-то генетическая составляющая, и для этого стали анализировать и сравнивать частоту мутаций в каждой из имеющихся у нас выборок джати36. И обнаружили, что величина различий по меньшей мере второе больше, чем между группами европейцев, разделенных аналогичными географическими расстояниями. Не получалось объяснить полученную картину ни за счет разницы в наследии ANI, ни за счет особенностей местоположения джати на территории Индии, ни за счет социального статуса. В выборках, сгруппированных по любому из этих критериев, генетическая разница между парами джати все равно заметно превышала аналогичную разницу в Европе.

Найденные закономерности позволили предположить, что многие сегодняшние группы в Индии некогда прошли через популяционные “бутылочные горлышки”. Бутылочным горлышком называют ситуацию, когда сравнительно небольшое число индивидов оставляет множество продолжателей рода и у них, в свою очередь, тоже рождается множество потомков, но при этом вся группа остается генетически изолированной от других групп за счет социальных или географических барьеров. Из хороших примеров бутылочных горлышек среди европейских популяций можно вспомнить финнов, чье наследие сложилось около 2 тысяч лет назад, евреев-ашкеназов (изрядная доля их наследия сформировалась примерно 6 столетий назад), религиозные группы амишей и гаттеритов, перебравшихся в итоге в Северную Америку (их история началась 300 лет назад). В каждом из этих случаев в ряду поколений наращивалась частота тех редких мутаций, которые имелись у родоначальников с высоким уровнем репродукции37.

Мы стали искать характерные признаки бутылочных горлышек в индийских группировках – и нашли их: у членов каждой группы обнаружились одинаковые длинные фрагменты последовательностей ДНК. Присутствие подобных длинных фрагментов можно объяснить, только если два индивида унаследовали данный фрагмент от одного и того же носителя, жившего в интервале последних нескольких тысяч лет. А если посмотреть на среднюю длину общих фрагментов, то можно оценить поточнее, когда жил этот предок-носитель, потому что фрагменты дробятся во время рекомбинации хромосом с известной и относительно постоянной скоростью в пересчете на поколение.

Полученные данные по генетике обрисовали очень ясную картину. Примерно треть индийских групп прошли через бутылочные горлышки столь же жесткие, как у амишей или ашкеназов. Позже мы подтвердили это заключение на большом материале, собранном в ходе совместных работ с Тхангараджем, – в результате у нас имелись образцы по 250 джати со всей Индии38.

Многие бутылочные горлышки индийских групп оказались исключительно древними. Одно из таких выявлено в южном штате Андхра-Прадеш у касты комати, насчитывающей около 5 миллионов человек; эта каста среднего ранга, относимая к вайшья. Датировки бутылочного горлышка, которые мы получили для этой касты из оценок среднего размера общих для касты фрагментов, дали сроки от 3 до 2 тысяч лет назад.

Эти датировки поразительны: они означают, что после прохождения бутылочного горлышка предки современных комати в течение всех этих тысячелетий соблюдали строгую эндогамию, не допуская сколько-нибудь значительной примеси других групп. Даже однопроцентная посторонняя примесь в каждой генерации затерла бы сигнал бутылочного горлышка. При этом у предков комати не было никакой географической изоляции. Они жили бок о бок с другими группами в густонаселенной области Индии. Однако, несмотря на тесное соседство, они с помощью жесткой эндогамии и правил групповой самоидентификации ухитрялись из поколения в поколение поддерживать социальную и культурную изоляцию.

Комати в этом смысле не уникальны. У трети всех изученных джати картина примерно такая же, так что в Индии тысячи групп существовали сходным образом. Наверное, мы даже недооценили ту долю индийского общества, где с очень давнего времени практикуется эндогамия. Ведь чтобы выявился сигнал бутылочного горлышка, у группы должно быть небольшое число основателей. Потому что если число родоначальников велико, то даже со строгой эндогамией мы этот сигнал с помощью статистики не поймаем. Никакого влияния колониализма изобретать не потребовалось – институт эндогамии, встроенный в индийскую кастовую систему, играл исключительно важную роль не только в современном мире, но и на протяжении тысячелетий.

Вся эта “индийская эпопея” оказала на меня огромное влияние. Когда я только начинал работать с индийскими материалами, я смотрел на них глазами ашкеназа, члена одной из древних каст Западной Евразии. Мне всегда было чуточку неловко из-за своего еврейства, но я не очень понимал, с чего бы это. По мере продвижения индийских исследований это понимание становилось все яснее. Мне никуда не деться от того, что я еврей. Я вырос в семье, где главным приоритетом была открытость всему миру, но мои родители были воспитаны среди людей, бежавших из Европы от репрессий, что заставляло их держаться своей религиозной и этнической индивидуальности. Дома в нашей семье соблюдались правила кашрута (еврейской диеты) – думаю, отчасти из-за того, что родители надеялись таким образом создать более комфортные условия жизни для своих родителей, – девять лет я ходил в еврейскую школу и много летних каникул провел в Иерусалиме. Я перенял от своих родителей, бабушек и дедушек, двоюродных братьев и сестер сильное ощущение инакости – чувство, что наша группа особенная, – а вместе с ним и понимание, что я очень всех подведу, если женюсь на нееврейке (я знаю, что и мои братья и сестры испытывали то же самое). Понятно, что мое опасение расстроить свою семью не идет ни в какое сравнение со стыдом, гонениями и жестокостью, какие ожидают индуса, взявшего брачного партнера не из своих. Со своей собственной “еврейской” позиции я глубоко сопереживал всем Ромео и Джульеттам, чья любовь на протяжении тысячелетий индийской истории перечеркивалась кастовыми правилами. Еврейское прошлое помогло мне понять даже не головой, а всем своим существом, как этот институт мог успешно поддерживаться столь долгое время.

Наши исследования показали, что генетические различия между индийскими джати во многих случаях не надуманные, а самые настоящие, и все благодаря долгой истории эндогамных отношений на территории Индии. Когда мы вспоминаем Индию, первое, что приходит на ум, – это ее гигантская популяция, более 1,3 миллиарда человек; так считают и иностранцы, и сами индийцы. Но с позиций генетики такое представление неверно описывает реальное положение дел. Китайцы – тоже очень большая популяция. Они свободно перемешивались в течение многих тысяч лет. А вот у индийцев, напротив, едва ли найдется демографически крупная группа, и генетический контраст между индийскими джати, пусть даже живущими по соседству в одной деревне, будет в два-три раза больше, чем между северными и южными европейцами39. На самом деле индийское население состоит из огромного числа маленьких популяций.





Генетика, история и здоровье индийцев


Такие группы, как ашкеназы, финны, гаттериты, амиши, население региона Сагеней – Лак-Сен-Жак во французской Канаде, – то есть популяции европейского происхождения, прошедшие через очень узкие бутылочные горлышки, – служат предметом бесконечных и плодотворных медицинских изысканий. Из-за бутылочных горлышек в этих популяциях заметно увеличена частота опасных редких мутаций, привнесенных через геномы основателей. Если у человека только одна копия такой редкой мутации (то есть она унаследована только от одного из родителей), то ее вредное действие никак не проявляется. В таком случае говорят, что ее влияние рецессивно: чтобы проявилась болезнь, нужны обе копии, и если в геноме копий две – по одной от каждого родителя, – это может оказаться летальным. После прохождения бутылочного горлышка частота таких редких мутаций увеличивается, а значит, возрастает вероятность наследования двух копий мутации от обоих родителей. Так, у ашкеназов повышен риск болезни Тея – Сакса, вызывающей дегенерацию мозга и смерть в течение первых лет жизни. Одна из моих двоюродных сестер родилась с синдромом Цельвегера, типичной болезнью ашкеназов, и прожила лишь несколько месяцев, а одна из кузин моей мамы тоже умерла в юном возрасте от синдрома Райли – Дея (или, по-другому, семейной вегетативной дисфункции), еще одной ашкеназской напасти. Сейчас в популяциях европейского происхождения с выраженным, как у ашкеназов, эффектом основателя известны сотни таких болезней, и для каждой определены гены-участники. Они помогают понять глубокую причину заболевания и в некоторых случаях предложить лекарственные препараты, уравновешивающие действие дефектных генов.

В Индии с ее огромным населением очень многие люди принадлежат к группам, прошедшим узкие бутылочные горлышки: примерно треть индийских джати представляет именно такие “узкогорлые” сообщества, и даже более узкогорлые, чем ашкеназы или финны. Поэтому, изучая генетические дисфункции людей той или иной индийской группы, можно выявить факторы риска для тысяч болезней. И хотя планомерных массовых исследований еще не проводилось, некоторые показательные примеры уже имеются. Так, известно, что у комати повышен риск продолжительного мышечного паралича в ответ на релаксанты, которые дают пациентам перед операциями. Поэтому врачи в Индии знают, что если пациент из группы комати, то лучше не давать ему эти релаксанты. А причиной такого синдрома у комати является недостаток белка бутирилхолинэстеразы. Почему так? Генетики показали, что дело здесь в рецессивной мутации, присутствующей у 20 % комати. Это гораздо чаще, чем в других группах индийцев, и, скорее всего, данную мутацию комати унаследовали от одного из основателей группы40. При частоте в 20 % две копии мутантного гена встречаются вместе у 4 % комати, и в результате носители двух мутантных копий дают ужасную реакцию на анестезию.

Как показывает пример с комати, исследование истории индийских групп обещает множество открытий и в биологии, тем более что выявление редких вредных генов при современных технологиях сильно подешевело. Все, что требуется, – это доступ к материалам даже по небольшому числу пациентов из группировок джати с последующим секвенированием их геномов. Генетическими методами можно определить, какие из тысяч джати проходили бутылочные горлышки. А врачи и медсестры на местах могут сказать, какие болезни чаще встречаются у той или иной группы. Местные акушеры, принявшие тысячи родов, безусловно, хорошо знают нарушения и заболевания, более характерные для одних групп, чем для других. Этой информации в принципе достаточно для исследования, и всё, что нужно сделать, – взять образцы крови для генетического анализа. Если их собрать, то генетикам останется только определить гены, связанные с конкретными заболеваниями.

Медицинские исследования на индийском материале, направленные на выявление редких вредных рецессивных мутаций, сулят множество возможностей, потому что в Индии браки нередко заключаются по сговору. Как бы мне ни претили любые брачные ограничения, нужно признать, что в Индии браки по сговору очень распространены, примерно как в среде ортодоксальных евреев. Именно таким образом и вышли замуж некоторые из моих двоюродных сестер, поддерживающих ашкеназские традиции. В 1983 году ребе Иосиф Экштейн, сам ортодоксальный ашкеназ, организовал генетическое тестирование. Он решил это сделать после того, как четверо его детей умерли от синдрома Тея – Сакса. В результате тестирования многие болезни у ашкеназов, спровоцированные рецессивными мутациями, теперь почти сошли на нет41. В еврейских религиозных школах США и Израиля почти все подростки проходят генетическое тестирование, и у них, таким образом, выявляются редкие рецессивные мутации, вызывающие заболевания. Если подросток оказывается носителем определенных мутаций, то ему никогда не подберут пару с такими же мутациями. В Индии можно ввести такую же практику, ведь тут речь идет не о нескольких сотнях тысяч человек, а о многих миллионах индийского населения.





Повесть о двух субконтинентах: исторические параллели Индии и Европы


До 2016 года в генетических исследованиях в Индии основной упор делался на соотношение наследия ANI и ASI: в каких пропорциях смешивались эти две популяции и как в результате получилось гигантское разнообразие существующих эндогамных групп.

Но в 2016 году направление исследований резко изменилось. Случилось это, когда несколько лабораторий опубликовали первые полностью прочтенные геномы самых ранних фермеров, живших 11–8 тысяч лет назад на территории Израиля, Иордании, Анатолии и Ирана42. Изучая данные по ранним земледельцам Ближнего Востока, мы выяснили, что у нынешних европейцев обнаруживается тесное генетическое родство с анатолийскими фермерами, что согласуется с гипотезой о миграции фермеров из Анатолии в Европу 9 тысяч лет назад или позже. Нынешнее население Индии при этом больше сходно с древними фермерами на территории Ирана, а значит, расселение ближневосточных жителей шло на восток к долине Инда, и это стало важным звеном формирования индийской популяции43. Но помимо этого, как выяснилось, население сегодняшней Индии имеет сродство и с древними степняками-скотоводами. И как же совместить расселение ближневосточных земледельцев и свидетельства степного влияния? Ситуация несколько напоминает европейскую, ту, с которой мы мучились, пока не выяснилось, что сегодняшние европейцы не просто смесь местных охотников-собирателей с пришлыми ближневосточными земледельцами, а к ним еще пристраивается третья крупная группа, имеющая степное происхождение.

Чтобы вникнуть в суть дела, Иосиф Лазаридис из моей лаборатории написал математическую программу, в которой смоделировал нынешние индийские группировки в виде суммы трех слагаемых – популяции, генетически схожие с жителями Малого Андамана, с древними земледельцами иранских территорий и с древними степняками. И такая модель соответствовала сегодняшнему положению в индийских группах: каждая включала все три компоненты44. Ник Паттерсон сопоставил данные по 150 нынешним индийским группировкам и на их основе предложил общую модель, позволявшую оценить вклад этих трех предковых популяций в генофонд современных индийцев.

Работая с моделью, Паттерсон вывел, какой должна быть гипотетическая популяция с чистым наследием ANI, то есть вообще без примеси андаманцев: она будет представлять коктейль из наследий иранских земледельцев и степняков. Но когда он то же самое проделал для гипотетически чистых ASI, то есть моделировал популяцию с нулевым родством с ямниками, то опять получил микс с иранскими земледельцами (вторым слагаемым было родство с андаманцами).





Рис. 18. И в Южной Азии, и в Европе выявляются две последовательные волны миграций. Первая миграция шла около 9 тысяч лет назад с Ближнего Востока (1); это были фермеры, которые смешивались с местным населением охотников-собирателей. Вторую волну около 5 тысяч лет назад составили пастухи-скотоводы, возможно говорившие на индоевропейских языках; они смешивались с оседлыми земледельцами, чьи территории захлестнула эта вторая волна. Получились смеси из уже смешанных групп, и их генетическое наследие выразилось в виде двух градиентов – один в Европе, другой в Индии.



Все очень удивились. Раз и ANI, и ASI несут значительный груз иранского родства, значит, мы ошибались в своем изначальном предположении, будто одна из двух предковых популяций индийского клина не имела западноевразийского наследия. На самом деле выходило, что наследники иранских фермеров оказали двойное влияние на население Индии: и со стороны ANI, и со стороны ASI.

Паттерсон предложил новую версию нашей рабочей модели индийской истории45. Пусть ANI состоят наполовину из степняков, связанных отдаленным родством с ямниками, а вторую половину представляют люди с наследием иранских фермеров; этих последних степняки инкорпорировали в ходе экспансии на юг. А ASI тоже будут смешением: на 25 % – это земледельцы, пришедшие из Ирана, а остальные 75 % – местные, южноазиатские охотники-собиратели. Так что генетическое наследие ASI вряд ли пришло от исконных охотников-собирателей этих территорий, скорее оно принадлежало носителям ближневосточной сельскохозяйственной традиции, распространивших ее по всей Южной Азии. А так как ASI тесно скоррелировано с дравидийскими языками, весьма вероятно, что вместе с формированием ASI шло и распространение дравидийских языков.

Эти результаты раскрывают замечательные параллели в древней истории двух сходных по площади субконтинентов Евразии – Европы и Индии. 9 тысяч лет назад в оба региона приходили мигранты с Ближнего Востока, ключевой земледельческой области: в Европу из Анатолии, а в Индию из Ирана. 9–4 тысячи лет назад они принесли совершенно новый тип хозяйствования и, вступая в браки с местными охотниками-собирателями, уже обжившими эти места, сформировали новую, смешанную, общность. Затем и тот и другой субконтинент принял еще одну волну мигрантов из степи. Это были пастухи-ямники, говорившие на индоевропейских языках. Новые вселенцы стали смешиваться с оседлыми земледельцами, через чьи территории шла миграция: так в Европе сформировалась популяция культуры шнуровой керамики, а в Индии – популяция носителей ANI. Обе популяции со смешанным наследием степняков и фермеров вступали в браки с населением на местах, и, таким образом, на обоих субконтинентах получились свои градиенты генетического наследия, которые выявляются у сегодняшних жителей этих регионов.

Как показывают генетические данные, степную часть наследия и в Европу, и в Индию привнесли ямники, и они же, вероятнее всего, распространили там индоевропейские языки. Что интересно, проведенные Паттерсоном исследования истории индийских популяций дали этому дополнительное подтверждение. Его модель “индийского клина” в своей основе построена на идее простого смешения двух предковых популяций ANI и ASI. Но когда он начал проверять каждую группу по отдельности, насколько она укладывается в его модель, то выявилось шесть групп, у которых соотношение степняки / иранские фермеры было сильно сдвинуто в сторону степняков против ожидаемого модельного. И все эти шесть групп входили в варну браминов, выполняющих в обществе роль священнослужителей и хранителей традиционных древних текстов на санскрите (санскрит относится к индоевропейским языкам). А при этом на долю браминов приходилось лишь 10 % всей изученной Паттерсоном выборки. Напрашивается вывод, что сами носители ANI, которые смешивались с ASI, не были гомогенной массой, а, напротив, представляли набор социально разграниченных общностей со своим характерным наследственным соотношением степняков и иранских фермеров. Хранители языковых и культурных индоевропейских традиций имели повышенную долю степного наследия и в силу строгостей кастовой системы сохраняли из поколения в поколение и свою социальную роль, и своеобразие своего генетического наследия. Таким образом, даже спустя тысячелетия древняя структурированность ANI просматривается в сегодняшних браминах. Мы также видим здесь еще одно подтверждение степной гипотезы: не только языки, но и индоевропейские культурные традиции, духовными хранителями которых на протяжении тысячелетий были брамины, распространялись народом степного происхождения.


По сравнению с Европой картина перемещений индийских народов менее четкая, потому что нет данных по древней ДНК из Южной Азии. Остается великой загадкой, кто были те люди из долины Инда, населявшие эти места и часть Северной Индии 45–38 веков назад и оказавшиеся на перекрестье всех древних переселений. Пока у нас нет генетических данных по представителям этой цивилизации, но над задачей работает немало специалистов, включая и нашу лабораторию. На одном из лабораторных совещаний в 2015 году наши аналитики заключили пари о генетических корнях цивилизации долины Инда, и спорщики придерживались весьма различных взглядов. Обсуждались три главных возможности. Согласно первой, те люди представляли собой чистых потомков иранских фермеров и говорили на раннем дравидийском языке. Вторая возможность, что они были ASI, то есть уже смешанной группой иранских фермеров и южноазиатских охотников-собирателей; смешанная группа, скорее всего, тоже использовала дравидийские языки. А третья возможность – это ANI: тот народ уже имел и степное генетическое наследие, и наследие иранских фермеров, и разговаривали они на индоевропейском языке. Следствия из этих гипотез будут очень разными, но, как бы то ни было, древняя ДНК поможет разгадать великие тайны истории Индии – и эту, и многие другие.





Глава 7

В поисках индейских[12]предков





Истории о происхождении


Рассказывая историю своего происхождения, люди племени суруи в Амазонии говорят, что есть бог Палоп и он сначала сотворил себе брата по имени Палоп Лерегу, а уж после него и людей. Бог Палоп дал индейским племенам гамаки и орнаменты и велел делать татуировки на теле, пирсинг на губах, а белым людям ничего такого не дал. Палоп изобрел языки – для каждого племени свой – и расселил племена по земле1.

Эту историю записали антропологи, которые пытались разобраться в культуре суруи. Подобно прочим историям о происхождении, для ученых она выглядела мифом и представляла интерес лишь с социологической точки зрения. Ведь мы, ученые, предлагаем свои истории о происхождении. И считаем их важнее, потому что они проверены научными методами и построены на внушительном фактическом материале. Но и нам не помешает известное смирение. В 2012 году я вел проект, утверждавший, что все индейцы к югу от Мезоамерики, включая и суруи, происходят от единой предковой популяции, которая 15 тысяч лет назад начала двигаться от ледникового края на юг2. Я был настолько уверен в этой теории – а она, между прочим, соответствовала археологическим данным, – что даже использовал термин “первые американцы”, подчеркнув таким образом их “родоначальную” природу. Тремя годами позже я понял, что ошибался. Суруи и некоторые из их соседей вобрали наследие иной американской популяции-основательницы, и мы пока не знаем, откуда она родом и когда прибыла на Американский континент3.





Единственное, на чем вообще сходятся ученые, изучающие историю Нового Света, так это на ее краткости: она просто мгновение ока по сравнению с исключительно долгой историей жизни людей в Африке и Евразии. Дело тут в географии: люди поздно прибыли в Америку, потому что она отделена от Евразии обширными холодными и скудными просторами Сибири, а затем еще и океанами на западе и востоке. Пришлось дожидаться последних ледниковых времен, когда появились люди с соответствующими навыками для жизни в таких условиях, и с этими навыками они добрались до северо-восточного угла Сибири, выжили там и смогли по Берингийскому сухопутному мосту (в то время уровень моря понизился) перейти на территорию Аляски. Оказавшись там, мигранты освоились, но двигаться наземными маршрутами к югу им мешала стена из соединившихся ледников, покрывавших километровым слоем территорию Канады.

Как заселялись Америки? Прежде считали, что двери в американский рай открылись всего 13 тысяч лет назад. И данные по растениям и животным, и радиоуглеродные датировки ледниковых отложений указывали, что именно тогда лед растаял, появился проход в ледниках, а ведь требовалось еще немало времени, чтобы на голых камнях, глине и ледниковых наносах начала появляться растительность4. Когда ученые рассказывали про “открывшийся во льду проход”, то выглядело это как американская версия библейской истории Исхода евреев из Египта – как они перешли Красное море по открывшемуся сухому коридору. А те, кто прошел через этот ледовый проход, обосновались на североамериканских Великих равнинах. Перед пришельцами расстилались просторы, обильные дичью, никогда не встречавшей охотника. За тысячу лет люди продвинулись до Огненной Земли, то есть до самой оконечности Южной Америки, их богатое меню включало бизонов, мамонтов и мастодонтов.





Очень многие ученые и сегодня разделяют убеждение, что человек прибыл в Америку, тогда совсем безлюдную, из Азии. Эту идею высказал иезуит-натуралист Хосе де Акоста в 1590 году. Он полагал, что люди вряд ли добрались до Америки через Великий океан, скорее они перешли в Новый Свет из Старого посуху, по арктической земле, тогда еще не нанесенной на карты5. Идея получила серьезную поддержку после кругосветного путешествия капитана Кука, увидевшего, насколько неширок Берингов пролив. В 1920–1930-х годах подоспели свидетельства присутствия человека в умеренной зоне Америки в самом конце ледникового периода: тогда были открыты местонахождения Кловис и Фолсом в Нью-Мехико с их артефактами и каменными орудиями, включая и наконечники копий, вперемешку с костями вымерших мамонтов – самая настоящая горячая улика. Наконечники копий, подобные кловисским, были потом найдены в сотнях местонахождений по всей Северной Америке, иногда даже застрявшими в костях скелетов бизонов и мамонтов. С позиций быстрого заселения пустых территорий (мигранты двигались в условиях человеческого вакуума) очень понятно сходство в технологиях на таких широких площадях, в особенности по сравнению с разнообразием каменных технологий, которое за этим последовало. Доступные геологические данные указывали, что проход между ледниками открылся как раз вместе с появлением в археологической летописи индустрии кловис, так что все складывалось один к одному. Получалось, что люди, владеющие технологиями кловис, были первыми, кто продвинулся южнее ледовых щитов, они и стали предками всех сегодняшних индейцев – очень естественное суждение.

“Кловисские первопроходцы”, прошедшие ледяным коридором и населившие пустой континент, – такой была принятая модель доисторического американского населения. Она воспитала у археологов недоверие к любым заявлениям о докловисских культурах6. Она повлияла на изыскания лингвистов, утверждавших, что многие индейские языки происходят от общего корня7. И митохондриальная ДНК, доступная на тот момент, вполне уверенно говорила об общем происхождении и последующей радиации подавляющего большинства нынешних индейских групп, хотя по тем данным, взятым отдельно от всего остального, невозможно было указать, когда происходило это центробежное движение – до или во время расселения людей кловис8.

Но в 1997 году концепция “кловисских первопроходцев” серьезно пошатнулась. Это было связано с раскопками (и последующей яркой публикацией) в местонахождении Монте-Верде в Чили, где обнаружились кости мастодонтов, остатки деревянных конструкций, веревочек с узлами, древних очагов и каменных орудий, и все это по стилю совершенно не походило на кловисские технологии в Северной Америке9. Радиоуглеродные датировки некоторых артефактов из Монте-Верде давали возраст 14 тысяч лет назад, то есть до времени открытия ледового коридора за тысячи километров на севере. В тот же год в Монте-Верде приехала группа скептически настроенных археологов, которые до того в пух и прах раскритиковали докловисские притязания, и хотя поначалу они не верили в столь древний возраст находок, но в конце поездки их сомнения полностью развеялись. За их признанием последовали и другие заявления о докловисских американцах, живших до открытия ледового коридора. К наиболее убедительным из них можно отнести Пэйсли, пещерное местонахождение в Орегоне на северо-западе США. Там датировка проводилась по остаткам экскрементов в ненарушенной последовательности почвенных слоев, из них же получены образцы древней человеческой митохондриальной ДНК10.

Как же могли люди оказаться южнее ледника до открытия ледового коридора? Ведь во время ледникового максимума ледники вдавались в море и тянулись вдоль западного побережья Канады на тысячу километров, а это серьезный барьер для миграции. Однако в 1990-х годах, когда геологи и археологи получили датировки времени отступления ледника, выяснилось, что часть побережья освободилась ото льда еще 16 тысяч лет назад. На побережье не найдено никаких археологических местонахождений этого времени, потому что с тех пор уровень моря поднялся на сотню метров и вода поглотила все, что было тогда поблизости от линии берега. А это означает, что отсутствие археологических свидетельств того времени не есть доказательство отсутствия поселений на берегу. И если верна гипотеза прибрежного маршрута, то люди именно в то время или немного позже (но все равно они успевали “вовремя” попасть в Монте-Верде) могли пройти по свободной ото льда прибрежной полосе и, преодолевая на плотах или лодках ледовые заслоны, оказаться к югу от ледника еще до открытия внутреннего ледового коридора.

Работы по древней ДНК теперь показали, насколько ошибочной была теория “кловисских первопроходцев” – она совершенно упускала из виду целую ветвь глубокой истории индейского населения. В 2014 году Эске Виллерслев с коллегами опубликовали полный геном детского скелета, найденного в Монтане: археологический контекст находки соответствовал культуре кловис, а радиоуглеродный возраст был чуть моложе 13 тысяч лет11. Анализ этого генома показал определенную связь с той же предковой популяцией, что дала начало многим нынешним группам индейцев. А еще он показал, что к тому времени популяции индейцев генетически уже давно разошлись на отдельные ветви. В кловисском ребенке преобладала одна из тех ветвей: львиная доля наследия оказалась тесно связана с индейцами Мезоамерики и Южной Америки. В оставшейся части выявилось родство с индейцами, живущими сейчас в Восточной и Центральной Канаде. Объяснить это можно только одним способом: если существовала какая-то популяция до кловисской и именно она дала начало большинству групп индейцев.





Не верим западной науке


Исследования древней ДНК, подобные тому, что было выполнено по кловисскому ребенку, помогают разобраться в противоречивой истории индейских групп. Но отношение нынешних потомков тех древних индейских групп к этим исследованиям далеко не радужное. Ведь в течение пяти веков они наблюдали, как люди европейских кровей со своей наукой в руках эксплуатировали коренное население Америк. Какое уж тут доверие к западной науке и ученым? Так что наши генетические изыскания оказались в трудной ситуации.

Когда в 1492 году на материке объявились европейцы, популяции индейцев резко сократились: сказались и принесенные европейцами болезни, и военные кампании, и экономический и политический захват местных природных богатств, и обращение индейского населения в христианство. Историю пишут победители, и в Америке это выразилось особенно полно, потому что историю составляли по мотивам походов конкистадоров, а индейцы до прихода европейцев, за исключением мезоамериканских племен, и письменности-то не знали. А те книги, что были, испанцы сожгли в Мехико, так что исконная индейская литература, можно сказать, сгорела синим пламенем. Да и с устной традицией не все было гладко. Менялся язык, людей обращали в христианство, преследовали местные традиции, и в результате статус индейской культуры оказался рангом ниже, чем европейской.

Современная геномика предлагает свои способы реконструкции прошлого. Афроамериканцы – еще одна популяция с украденным прошлым, их предки были некогда увезены из Африки и проданы в рабство. Теперь афроамериканцы вовсю используют генетику для поиска своих корней. Но если афроамериканца, как правило, действительно интересует собственная генетическая история, то совет племени у индейцев порой относится к этой теме враждебно. Они обычно опасаются, что генетические исследования индейской истории – это еще одна попытка европейцев втолковать им, кто есть кто. Раньше так и было: например, всех крестили или отправляли учиться на западный манер, и все это привело к потере культуры индейцев. Среди племен укрепилось убеждение, что западные ученые изучают те вопросы, которые интересны им лично, и их нисколько не волнует, насколько эти вопросы интересны самим индейцам.

Одним из ярких примеров такого неприятного взаимодействия было генетическое исследование индейцев каритиана в Амазонии. В 1996 году врачи получили образцы крови каритиана взамен на обещание медицинской помощи участникам исследования. Но никакой помощи племя так и не дождалось. Раздосадованные этой ситуацией, каритиана оказались в числе первых, кто начал протестовать против включения данных по их племени в международный Проект по изучению генетического разнообразия человечества (Human Genome Diversity Project), и их действия очень эффективно остановили финансирование всего проекта. Забавно получилось, потому что в дальнейших исследованиях родственных отношений индейцев с другими популяциями данные по каритиана использовались чаще, чем по всем остальным племенам. И образцы, вошедшие в последующие обширные исследования, были собраны не в том злополучном 1996 году, а раньше, в 1987 году, и тогда участников как раз информировали о целях исследования, и участие в исследовании было строго добровольным12. А уже после ученые выказали небрежение к интересам каритиана, бросившее тень на все изучение генетики этой популяции.

Еще один урок неприятия генетических исследований преподали индейцы племени хавасупаи, живущие в районе Гранд-Каньона на юго-западе США. В 1989 году ученые из Государственного университета Аризоны собрали анализы крови у представителей этого племени, сообщив, что пытаются выяснить причины высокой заболеваемости диабетом II типа у хавасупаи. Люди подписали бумаги о добровольном участии в изучении “причин поведенческих/ медицинских расстройств”, однако документы были сформулированы таким образом, что позволяли весьма широкие смысловые трактовки. Впоследствии аризонские специалисты передавали образцы многим другим исследовательским группам, занимавшимся самыми разными проектами, от шизофрении до древней истории хавасупаи. Представители племени возмущались, утверждая, что все это совсем не похоже на те цели, которые были оговорены с добровольцами и под которыми те подписались, и даже если в соглашении напечатано нечто иное, то все равно добровольцам ясно дали понять при подписании бумаг, что образцы нужны именно для изучения диабета. Споры привели к судебному разбирательству, образцы крови были возвращены, а университет обязали заплатить компенсацию в 700 тысяч долларов13.

Недоверие к генетическим исследованиям нашло отражение даже в племенных законах. В 2002 году навахо (а они, как и многие другие племена индейцев, обладают, согласно договору, частичной политической независимостью в США) приняли мораторий на генетические исследования, запрещающий членам племени участвовать в них, будь то исследования по медицине или по истории. В кратком виде суть дела изложена в подготовленном от имени народа навахо документе, а для университетских исследователей, планирующих свою работу, особо подчеркиваются некоторые моменты. В документе сказано: “Племя строго запрещает тестирование геномов. Навахов создала богиня Эстсанатлехи, Матерь перемен, так что навахи знают о своем происхождении”14.

Я узнал о моратории навахо в 2012 году, когда готовил финальную версию рукописи о генетической изменчивости среди различных индейских групп. Получив благоприятные отзывы на рукопись, я попросил всех соавторов, участвовавших в работе со своими образцами, еще раз проверить, что написано в соглашениях: там должно быть оговорено исследование популяционной истории; кроме того, годятся только образцы, полученные при личном участии соавтора работы. В результате пришлось отказаться от данных по трем популяциям, включая и навахо. Все три популяции были из Штатов, так что понятно, откуда взялась охватившая американских ученых тревога по поводу генетического изучения индейцев. На рабочем совещании, посвященном исследованиям генетики индейцев, куда я поехал в 2013 году, многие специалисты старались держаться в стороне, потому что, как они пояснили, из-за всех этих инцидентов с каритиана, хавасупаи, навахо и с другими племенами они лучше остерегутся затевать какие-либо работы по индейской тематике (включая и изучение болезней).

Неудивительно, что в таких обстоятельствах ученые, занятые генетикой индейских племен, оказались в растерянности. Да, европейцы и африканцы принесли опустошение в индейские племена, и я это хорошо понимаю и ясно вижу в любых данных, которые попадали ко мне и моим коллегам. Но чего я не могу понять и увидеть хоть какое-то подтверждение – так это как молекулярные исследования любого толка, включая и генетику (а расцвет этих дисциплин начался после Второй мировой войны), могут навредить каким-нибудь группам, пусть прежде и ущемленным в правах. Мы, естественно, имеем немало хорошо документированных примеров, когда биологический материал использовался в целях, о которых исходные носители даже не подозревали, и речь идет не только об индейцах. Например, раковые клетки, взятые из образцов Генриетты Лакс, чернокожей американки из Балтимора, были переданы после ее смерти в тысячи лабораторий, теперь эта клеточная культура стала во всем мире основой изучения рака15. Но ни сама Генриетта, ни ее родственники не подписывали никаких соглашений. Так или иначе, у современной генетики своя правда: сегодняшние исследования генетической изменчивости, и не только индейцев, но и других групп, таких как бушмены, евреи, европейские цыгане, племена и индийские касты, позволяют понять причины многих болезней и найти способы их лечения, разрушают устоявшиеся представления о расах, на которых держалась расовая дискриминация. Мне думается, что на мне, как и на каждом генетике, лежит ответственность: не только уважать права тех, кто не желает участвовать в генетических исследованиях, но и наглядно и четко показать людям ценность таких исследований.

Особенно обидно было изымать из нашего исследования данные по навахо, потому что именно они сопровождались соглашениями, составленными по всем правилам. Специалист, который их предоставил, сам собирал образцы в 1993 году в ходе проведения акции “день ДНК”, организованной колледжем Дине в землях навахо, так что в этом случае не было никаких передач через третьи руки. Во время проведения акции наш коллега просил людей о добровольном участии, говорил, что их материалы станут частью большого исследования истории популяций, а конкретнее – что в исследовании “особое внимание будет уделено идее о близком родстве и единстве происхождения всех людей”. И люди навахо согласились на участие, подписав бумаги. Однако все эти индивидуальные решения были перечеркнуты принятым девятью годами позже общим для племени мораторием.

И чьи же пожелания нам следовало уважать: желания студентов колледжей или желания членов совета племени? В данном случае мы решили избежать недоразумений, пойдя навстречу нашему коллеге – он был настолько обеспокоен, что попросил изъять его данные из работы. Мне это решение было не по душе. Я бы лучше встал на сторону личных желаний людей, решивших дать образцы для изучения своей истории. Но я понимал, что в разных культурах свои точки зрения. Среди этических толкователей и руководителей племен бытует мнение, что если исследование касается племени в целом, то соглашение должно быть одобрено советом племени, а не лично каждым участником16. В этой связи ряд международных проектов по генетической изменчивости населения вдобавок к индивидуальным договорам озаботился подписанием бумаг на общих советах17. И те очень немногие специалисты, что все еще продолжают изучение генетического разнообразия индейцев, при подготовке плана работ стараются заручиться поддержкой племенных вождей, а иногда даже получить их письменное согласие, хотя по закону ничего такого не требуется.

Вопрос об этической стороне генетических исследований носит общий характер. Когда я изучаю геном отдельного человека, то получаю информацию не только об этом конкретном человеке, но и о его семье и предках. А еще обо всем сообществе – о других потомках тех же родоначальников. Тогда перед кем я несу ответственность? Перед ближайшими родственниками, перед всеми дальними родственниками, перед всей популяцией, перед всем нашим видом? Если принять крайнюю позицию, что для участия в исследованиях каждому нужно сперва проконсультироваться, то все генетические проекты, включая и медицинские, станут невыполнимыми. У небольших лабораторий вроде моей просто не хватит времени и ресурсов на ведение предварительных переговоров с каждым племенем, которое в принципе может быть заинтересовано в работе.

На мой взгляд, научное сообщество должно принять какую-то промежуточную позицию, чтобы не нужно было получать отдельное разрешение от каждого племени. Но с другой стороны, учитывая недоверие племенных властей, оправданное долгой историей потребительского отношения к индейцам, мы, ученые, занимающиеся историей индейских народов, должны разъяснять смысл своей работы, убеждать людей, что мы на стороне коренных народов Америки. Нужно, естественно, разрабатывать конкретные детали подобных договоренностей, но, по моему убеждению, мы никогда не сможем найти решение, которое удовлетворит всех. И все равно решение искать нужно, потому что мы, ученые, столкнулись сейчас с ситуацией, когда многие из нас не осмеливаются даже приступить к изучению генетической вариабельности индейских народов, во-первых, из-за боязни социальной критики, во-вторых, из-за слишком долгих проволочек с рекомендованными для таких исследований соглашениями с руководством племен. И в результате вся область исследований генетики индейских народов оказалась в глубокой яме, проектов ведется существенно меньше, чем хотелось бы всем, кроме тех, кто настроен против науки вообще.