Лука, или Темное бессмертие

Пахло селитрой и сырым цементом. Перед ней остатки бывшей гостиной. Массивный каменный камин, на полу терракотовая плитка под старину, балки. Так и оставленная стоять мебель. Разодранный диван. Она обратила внимание на стол, сдвинутый в угол, – тот самый, который использовали, чтобы привязать Эмилию Робен. Не заметила никаких следов крови на полу. Эти ублюдки наверняка все вымыли.

Она выключила фонарь, снова включила, снова выключила. Вспышка, белые маски… Вспышка, свечи… Вспышка, шайка, сгрудившаяся вокруг привязанного тела… Безусловно, именно здесь, где она сейчас находилась. Она наклонилась и распылила вокруг Bluestar. Вещество реагировало на присутствие крови на вымытом полу даже много лет спустя.

Смерть распростерлась у ее ног гробовым саваном, и на долю секунды она увидела жертву, вспоротую от пупка до грудины. По коже пробежал озноб. В темноте нажимая на пульверизатор маленькими пшик!, она следовала потоку светящейся реки, которая перетекала из комнаты в комнату: бывшая кухня, бывшая столовая, коридоры… Труп Робен наверняка тащили за волосы через весь дом, словно помечая территорию или празднуя великую победу. Люси видела жаждущую крови и смерти, испускающую животные крики свору. Маршрут завершился в ванной. Ее положили туда и спустили всю кровь, прежде чем куда-то погрузить, расчленить или растворить в кислоте прямо на месте.

А потом все убрали, как прилежные домохозяйки.

Скоты.

Люси быстро открыла окно и вдохнула воздух морского простора. Этот дом провонял смертью и хранил в своей утробе стигматы убийства. Немного придя в себя, она продолжила осмотр. Свечение Bluestar ослабло, прошлое вновь становилось прошлым. Она поднялась на второй этаж, прошла мимо детской – остатки обоев с картинками, большой разодранный плюшевый медведь в углу, сломанная кроватка с перекладинами… Потом еще одна комната, напомнившая ей декорации первого фильма, «Atrautz». В этих стенах ложная Анна Шуграни позволила изнасиловать себя, избить и отрезать себе фалангу, чтобы ее приняли в стаю. Химический проявитель подтвердил ее предположение.

Старая кровать осталась на месте. Комоды и ночные столики – в приличном состоянии; она порылась в ящичках. Пустой платяной шкаф. Почему в брошенном доме осталась мебель? Переходя из комнаты в комнату, Люси представляла себе жизнь здесь. Вид на морской простор, природа, большие пространства… А потом срыв, превративший живое жилье в пристанище пыли и старых призраков, сцену худших кошмаров.

Кто обитал в этих стенах? Люси решила сделать именно то, что написала Франку: найти гостиницу, чтобы поспать, а завтра с утра расспросить обитателей мыса. Она обязательно найдет кого-то, кто в курсе.

В коридоре она обнаружила люк в потолке, но подобраться к нему было невозможно. Ей захотелось заглянуть туда перед уходом. Придвинув ночной столик и вскарабкавшись на него, она сумела открыть люк. Там был шнур, позволяющий опустить лестницу, которая с диким грохотом обрушилась к ее ногам.

Люси просунула в люк голову, посветила вовнутрь фонарем. Под крышей простирался заваленный старым барахлом чердак. Серебряная пыль танцевала в луче. Люси решила подняться и оглядеться. Она перешагнула через последнюю ступеньку и ступила на черный, как сажа, пол. Когда паутина задела ее по лицу, она вскрикнула, поддавшись глупому рефлексу, и отчаянно замахала руками.

– Возьми себя в руки, черт!

Она тяжело дышала. Под черепицей свистел ветер. Пространство было огромным и наверняка покрывало всю площадь дома. Необъятная кладовка, заставленная старыми чемоданами, просевшими картонными коробками, стопками книг и журналов, громоздящимися электроприборами: раклетница, ростер, вафельница… Люси продвигалась, остерегаясь серых полотнищ паутины и их черных обитателей, чернильными пятнышками маячивших в облаке тумана.

Чуть дальше она сняла большие куски брезента, которым была укрыта детская одежда и игрушки: лошадка-качалка, набор игрушечной посуды, мобили, плюшевые звери и даже еще одна кроватка с перекладинами… Значит, в доме жила семья с одним или несколькими детьми – в возрасте не больше трех-четырех лет, судя по игрушкам и одежде.

Она не смогла бы объяснить, откуда такая уверенность, но чувствовала, что здесь разыгралась трагедия еще в то время, когда дом был обитаем, задолго до жестокого убийства. Жильцы покинули его в спешке, бросив часть памятных вещей.

Она переступила через стопку тарелок, стаканы, лежащие в фирменных упаковках, откуда их так никогда и не достали. Чем дальше она шла, тем дальше возвращалась во времени и тем теснее смыкалась вокруг нее темнота – люк, казалось, теперь отдалился от нее на световые годы. Скат крыши становился ниже, и Люси пришлось пригнуться, чтобы добраться до самой глубины.

Прислоненный к стене мольберт. Рядом на полу пришедшие в негодность кисти, приклеившиеся краской к палитре или завернутые в тряпки. Рамы различного размера, пигменты в банках. Накрытые простыней полотна. Люси встала на колени, сдула пыль и посмотрела на картины. Море, корабли, пляж, зонтики. Потом цветущие гортензии, обрамляющие фасад красивого дома: этого самого, до того, как его бросили. Люси ощутила меланхоличность манеры, явную печаль, исходящую от этих произведений. Она направила луч фонаря на левый угол внизу полотен. Подпись Мэгги и всякий раз название: «Бухта ангелов», «Печаль небес», «Нега и Одиночество».

– Мэгги, – повторила Люси.

Она сняла другую старую простыню и обнаружила еще две картины. На той, что была сверху, парусник резал волны под алым пылающим солнцем, заливающим все небо. На белом корпусе темно-синими буквами было выведено его название, от которого у нее по коже побежали мурашки:

ЛУКА

Она различила хлопанье крыльев на крыше. Воркование. Птицы гнездились там или прятались от ветра. Люси вернулась к картине, но теперь ей нестерпимо хотелось лишь одного: уйти отсюда. Она быстро раскрыла второе полотно. Лицо, повернутое на три четверти. Оно подействовало, как удар хлыстом по лицу.

«Мэгги, автопортрет».

Два больших синих глаза, на которых лежала пелена слез, форма носа, очертание губ… Люси не верила своим глазам. Она кинулась к банкам с краской, посмотрела на этикетки. «Свинцовые белила», «Медное золото», «Синий кобальт». Окиси… Те самые, которые в малых количествах были обнаружены в волосах трупа из Манси.

Сомнения невозможны.

Она нашла биологическую мать Луки.





67




Одри продолжила спуск. За поворотом издалека донеслись вопли женщины, истошные, пронизанные смертью. Из глубины шел резкий свет, и чем ближе она подходила, тем больше липкая влажность обволакивала блестящие стены – адская слюна зверя.

Приотворенная дверь, которую она толкнула. Жара как в печи.

Плотная, странная толпа – некоторые стоят, другие сидят – заполняла зал, стены которого Одри не могла различить. Слепящие прожектора сошлись на сцене, где на кончиках пальцев стояла женщина со связанными впереди руками и скользящей петлей на шее. Стоило ей чуть расслабиться, и она сама себя душила. На ней был красный браслет. Бородач в спецовке и строительной каске кружил вокруг нее, нанося легкие порезы бритвой. Стекали алые слезы.

Одри протиснулась вправо и нашла себе место. Вокруг – черепа, похожие на яичную скорлупу, кожаные куртки, полуголые женщины. Ухо одного типа мерцало как гаджеты, которые продают в вечера праздничного салюта. В голову была встроена микрокамера. На шее другого была татуировка с подсветкой. Одри решила, что бредит, когда увидела, что в рыжую шевелюру женщины вживлено растение. И множество изувеченных тел. Плоть, подвергшаяся истязанию, вся в проколах, порезах, укусах… Много красных браслетов. Завсегдатаи. Настоящее шоу уродов.

Перформансы с добровольцами, которых выбирал бородач, продолжились. Номера «артистов» следовали один за другим. Подвешивание за груди, бичевание, открытые раны. Мощные удары, пощечины, кровь. Одри смотрела на лица и руки, но среди ее окружения не было ни одной отрезанной фаланги.

Вдруг ее взгляд задержался в глубине зала, слева. В темноте выделялась лаковая белизна маски Гая Фокса. Она плыла в воздухе, как привидение. Одри застыла и снова посмотрела на сцену.

Один из них был здесь и наблюдал за публикой.

Офицер полиции постаралась сохранять спокойствие. Если бы только она могла предупредить Николя.

Внезапно наступила полная темнота. Ропот голосов. Хлопанье двери. Одри почувствовала электрическое потрескивание, растущее напряжение. Тишина. По сцене кто-то бегал, передвигал предметы. Потом дыхание, возникшее непонятно откуда, но пробравшее ее до самого нутра. Словно тот, кто дышал, прикасался губами к ее уху. Как если бы она ощущала собственное дыхание. Потом быстрое биение сердца, отчетливое, будто услышанное через стетоскоп. Диастола, систола, бег крови в артериях, пульсация в висках. В ней.


Белый экран на сцене, титр: «ПРОМЕТЕЙ».

Рассеянный свет, приглушенная атмосфера. По обеим сторонам экрана – горный пейзаж, перед ним – искусственная скала. Вспыхнул факел. Огонь как в мифе. В центре сцены женщина в одном белье, на запястье красный браслет. Черная маска скрывает нижнюю часть ее лица, как у Ганнибала Лектера в «Молчании ягнят». Значит, шум дыхания доносится из усилителя. Ее грудь и руки с насечками утыканы датчиками. На голове шлем, похожий на велосипедный, который снимает изнутри ее лицо и улавливает мозговые волны. На экране изгибаются кривые линии. «Сердечный ритм», «кровяное давление», «степень боли». Появилось ее лицо крупным планом.

Интерактивный опыт, подумала Одри, дьявольский экскурс в боль этой женщины…

Сердце билось учащенно, дыхание было прерывистым, и Одри почувствовала, как ее собственные показатели подстраиваются под состояние женщины. Добровольной жертве было страшно, и через органическую связь ее страх проникал в Одри. Как такое возможно?

Появился мужчина с оранжевым клювом, огромными металлическими когтями на кончиках пальцев, в костюме, покрытом черными перьями. Он встал рядом со скалой, пока две женщины в белых платьях, с длинными волосами – богини, подумала Одри, – выносили цепи и выкатывали поднос на колесиках с повязками и пузырьками.

Женщину приковали к скале, разведя руки и ноги. Ее лицо напряглось. Орел махал черными крыльями. Их шум пронзил Одри, ее дыхание смешалось с дыханием женщины, и она почувствовала себя словно под гипнозом. Акустика, жара, пульсация стробоскопов… все вместе создавало эффект невесомости. Одри пыталась оставаться сосредоточенной, не терять из вида маску. Место она выбрала неудачно. Невозможно шевельнуться, не привлекая внимания. Она незаметно сделала несколько шагов назад и скользнула вдоль одной из опор. Маска по-прежнему наблюдала.

Ритм пульсаций нарастал. На сцене орел водил когтями по голому плечу. Дыхание участилось, когда лезвие оставило борозду на левой груди. Одри стало больно, как той женщине. Вспышка осветила помещение. На экране кривая боли выписала пик. Сердце выплескивало кровь. Бум, бум, бум…

Орел терзал, жертва кричала – звук сверлил барабанные перепонки, – ее кривые метались. Руками в перчатках богини-сообщницы промокали раны, накладывали марлевые повязки и снадобья, а четверо мужчин-роботов танцевали на сцене и изрыгали огонь.

Страдание, разделенное со всеми, подумала Одри. Жестокая, отвратительная постановка, рассчитанная на посвященного зрителя, но всего лишь фреска со звуковыми и визуальными эффектами, демонстрирующими мифологию и технологию. Она даже была почти уверена, что с точки зрения закона все оставалось в рамках: ведь те, кого пытали или резали, всегда были добровольцами.

Она снова тайком бросила взгляд назад. Маска исчезла. Дверь только что закрылась. Она начала проталкиваться сквозь толпу, с трудом вырываясь из массы плоти, но все же добралась до двери. Тень неслась бегом по коридору, уже почти в самом конце.

Она кинулась по узкому туннелю, освещенному огнем факелов, который лизал ей волосы. По спине бежали струйки пота. Неужели он ее засек? Дальше, в альковах, передвигались тени из сумерек, потрескивали аппараты, прохаживались любопытные.

– Белая маска, – задыхаясь, спросила она. – Вы не видели?

Мужчина мотнул подбородком вправо. Одри метнулась вверх. Регистраторша в латексе стояла опираясь о стойку и уткнувшись в свой телефон. Одри вихрем промчалась мимо, нашла дверь с надписью «ВЫХОД». Торопливо поднесла запястье. Щелчок, проход открыт. Порыв свежего воздуха в лицо. Она оказалась позади зданий, окруженная темными массами смятых и сплющенных машин, образовавших железный лабиринт в ледяном воздухе ночи. Она бросилась вперед, свернула направо, когда в ее черепе внезапно взорвалась бомба.

Секунду спустя Одри ударилась о землю. Туман перед глазами. Звон в ушах. Мир раскачивался, как в ватном море. У нее не было сил застонать. Она уже чувствовала вкус крови на языке. Ценой невероятного усилия она дернулась и перевернулась на спину. На нее рушился черный прут. Рефлекторно она откатилась и почувствовала, как дерево рассадило ей ухо. Маска вытанцовывала над ней, колеблясь, как ущербная луна. Прут со свистом взвился снова. Одри была прижата к железу. Она закрыла руками лицо и зажмурилась, в горле умирал предсмертный хрип.

Ничего не произошло. Она снова открыла глаза и увидела лица двоих склонившихся над ней мужчин. Один из них подсунул ладонь ей под затылок:

– Все нормально?

В голове гулко звучали удары гонга. Она глубоко вздохнула, попыталась подняться, зашаталась и упала на метр дальше. Увидела над собой звезды, и последней ее мыслью было, что небо, если смотреть отсюда, необычайно красиво.





68




Холодная осенняя ночь среди равнин, одна из тех, когда ветер, набрав силу после долгого беспрепятственного полета, метет по нетронутым землям и колет вам кожу тысячью иголок. Одри стояла, прислонившись к их автомобилю и кутаясь в куртку. Открытой раны на голове не было, она не теряла сознания и отказалась от поездки в больницу.

После нападения ей потребовалось минут десять, чтобы отыскать Николя. По всей видимости, типу с палкой удалось смешаться с толпой – возможно, избавившись от маски, – выбраться на паркинг и сбежать еще до того, как удалось предупредить вторую группу.

В половине второго ночи музыка смолкла. Последние гости пускались в дорогу под внимательными взглядами копов, стоявших неподалеку от решетки въездных ворот. Только огни старой фабрики еще сияли в полях, как последние брандеры[102] колонии повстанцев.

Николя вернулся к тачке с сигаретой в зубах:

– Как себя чувствуешь?

– Выживу.

Он выдохнул дым в небо:

– Последние посетители забрали свои мобильники из камеры хранения. Больше ни одного не осталось. Возможно, у нападавшего сотового с собой не было.

Николя посмотрел на нее, потом кивнул на коллег:

– Они увезут Доллза и обеих его подельниц на допрос в Бастион. Те вроде готовы сотрудничать, и, конечно же, если их послушать, им не в чем себя упрекнуть: все совершенно законно, у типов, которые работали внизу, есть все разрешения и дипломы, и прочий треп.

– Законно? А парень, который предлагал удалить половые органы?

Николя щелчком выкинул окурок:

– Исчез до нашего появления, разумеется. Во всяком случае, те, кто исполнял на сцене «Прометея», – французские перформеры; они дают здесь представления два раза в неделю. Так называемые «Черные ходоки». Они используют все самые последние разработки в области биотехнологии: шлемы, способные улавливать мозговые волны, бинауральные звуки для полного погружения, стробоскопы с резонансным эффектом… Это создает впечатление, что ты ощущаешь боль другого, какая-то история с зеркальными нейронами, я ничего не понял. Зато я выяснил другое: они выбирают добровольца с красным браслетом за час до «спектакля», инструктируют его и удостоверяются, что он привык иметь дело с такими экстремальными практиками.

– А ты спросил у Доллза и его пособниц о масках Фокса?

– Они ничего не знают и говорят, что не имеют к этому никакого отношения. Здесь постоянно можно увидеть человека в маске, или в немецкой остроконечной каске, или в перчатках а-ля Фредди Крюгер, такое тут на каждом шагу. Так что да, они видели маски Гая Фокса, но нам это мало что дает. Что до чипов…

Николя заметил, что ее бьет дрожь, поэтому сел в машину. Одри обошла вокруг и забралась на пассажирское место. Захлопнула дверцу и повернула регулятор обогрева.