Метро 2033: Кочевник

– Спрошу один раз. Потом положу тебя под танк. Понял? Почему вагоны пустые?

– Я не знаю точно… Нам не объясняли ничего. – Раненому слова давались с трудом. – Сказали, что скоро поедем домой. В разговорах солдат слышал только, что мы приманка для кого-то. И на обратном пути ждет хорошая заварушка, в которой наш бронепоезд покажет кому-то кузькину мать.

Иргаш кашлянул, в горле вдруг запершило. Медленно приходило осознание проигрыша.

– Суу-каа… – Он прикрыл глаза и глубоко вздохнул, поняв, что его обманули. Добраться до хранилища времени у каганатских было достаточно, но они ничего не предприняли. Почему? Потому что действительно нет никакого хранилища. Вот для чего они все это затеяли. Выманить и убрать его. За то, что слишком вредит Каганату.

Пазл постепенно сложился, и результат Иргашу не понравился. Очень. Он вдруг представил себе ухмыляющееся лицо генерала Ашимова. Переиграл, старый кээнбэшник. Значит, придется за это ответить. Кровью, сука.

– Разворачиваемся в Отар.



Сознание из небытия вырвалось резко, будто вынырнув из глубины, но тьма, сопровождавшая и в беспамятстве, не рассеялась. По частоте и неравномерной периодичности острых вспышек боли Шал понял, что кто-то мелкими частыми укусами гложет его плоть. Дернул покусанной рукой в направлении источника, причиняющего страдания, и почувствовал, как схватил что-то влажное, тотчас противно хрустнувшее в яростно сжавшемся кулаке. Пальцы оказались в чем-то липком, отчего раны на них отчаянно защипало, но и такой результат устроил вполне – укусы прекратились.

Он попытался понять, с какой именно стороны бытия находится его сущность. Перед глазами все еще стояли видения, сопровождавшие в забытьи. Просачиваясь сквозь толщу времени, события далекого прошлого накладывались на настоящее и перемешивали все до такой степени, что невозможно определить, где начинается нить воспоминаний, а где горячечный бред. Короткими проблесками памяти в черно-белом цвете вспыхивали лица знакомых людей, подернутые легкой дымкой тумана. Мир, сначала игравший всеми оттенками цветовой палитры, затягиваясь серой паутиной забвения, превращался в блеклую картинку, стремившуюся высосать еще оставшиеся жизненные соки. И самым частым сегментом в этом мелькающем калейдоскопе была темнота. Она накрывала внезапно, без предупреждения, сопровождаемая тупой ноющей болью. Сейчас она все так же обволакивала, словно кокон, не желая рассеиваться.

Постепенно глаза стали различать, что где-то вверху темнота теряет свою всепоглощающую антрацитовую черноту. Неизменным оставалось одно – боль. Она, подобно той же окружающей темноте, пропитывала собой каждую клетку его тела. Попытка ощупать ноющий затылок вдруг вызвала неожиданный вскрик – малейшее движение, как и слишком глубокий вздох, причиняли резкую боль в ребрах, что тотчас дало понять – жив. Это мертвые не чувствуют боли, а для живых она как подтверждение их существования. Стиснув зубы, стал шарить вокруг в поисках оружия, но пальцы натыкались только на камни и песок. Внезапно вспомнил, что автомат оставался в кабине «Камаза», и замер в недоумении. Какой еще «Камаз»?

С трудом перевернулся на живот, попытался встать, но резкая боль в правой ноге безжалостно опрокинула на землю, вызвав громкий стон. Когда он умудрился ногу сломать? Вот только этого и не хватало для полного счастья. Мало того, что неизвестно где находится, так и возможность выбраться ограничена. Оттолкнувшись от камней, что неприятно давили в больные ребра, вдруг почувствовал ощущение полета, и тело больно врезалось в какую-то преграду так, что перехватило дыхание. Когда снова смог нормально дышать, пальцы нащупали холодную, шершавую поверхность кирпича и горизонтальные прожилины задубевшего раствора. Кое-как примостившись в сидячем положении, оперся спиной о стену и прислушался. Что-то давило в позвоночник, но он не стал обращать на это внимания, сочтя временными неудобствами. Может, там выступ какой, свидетельство нерадивости неизвестных строителей…

К стойкому запаху сырости и затхлости примешивалась сильная вонь гниющей органики, разбавляемая слабыми потоками свежего воздуха, а обволакивающую тишину, кроме шума его движений и дыхания, нарушали еще какие-то звуки. Они были еле слышны и похожи на шепот, и сначала он не обращал на них внимания сквозь равномерно пульсирующий стук в голове, совпадавший с громкими ударами сердца. Но чем дольше вслушивался, тем больше это ему не нравилось – казалось, что непонятные звуки приближаются.

Шал пошевелил ступней. Ожидаемая резкая боль не пришла, значит с ногой все в порядке, не сломана. Попробовал согнуть в колене и застонал. Больно, но обратно она распрямляется без проблем, значит, просто вывих или банальное растяжение мышц. Если осторожно, то ходить, наверное, можно. Как и в случае с оружием в «Камазе», вдруг вспомнил, как голова бьется о землю, а его тащат куда-то за ногу. Может, поэтому они обе так болят?

С какой-то неясной надеждой ощупал одежду, не понимая, что именно ищет. Ладонь привычно легла на рукоять ножа, и несколько минут старательно вспоминал, что это такое. Видимо, сильно приложился лбом о какую-то твердую поверхность, что помимо сознания потерял и часть памяти. Но если после сильного удара головой еще осталась способность мыслить, значит, не все выбито из нее и постепенно вспомнится. Пока в памяти постоянно присутствовал только «Камаз», мчащийся по степи, и мелькающие справа опоры контактной сети вдоль железной дороги.

Нужное знание пришло внезапно: большой палец отстегнул хлястик с рукояти и рука уверенно вытащила нож из ножен. Вот как это работает, оказывается. Уже неплохо, значит, память возвращается. Пошарив еще по карманам куртки, в одном нашел какой-то округлый продолговатый предмет, во внутреннем нащупал пистолет, а в кителе несколько обойм к нему. Причем как только рука коснулась холодной ребристой рукояти, он сразу понял, что это оружие. Пистолет, пистолет, ваших валит, наших нет…

Пальцы привычно сунулись в карман, где лежали папиросы. Они оказались на месте, что было вообще замечательно. Тем более стало понятно странное жжение в груди – организм требовал отравы. Шал не стал ему перечить и, нащупав в измятой пачке более-менее плотную папиросу, закурил. Где бы он сейчас ни находился, неизвестно, сколько осталось жить, и курево пока оставалось единственной радостью, а приговоренным к смерти раньше всегда давали выкурить последнюю сигарету. Еще очень хотелось жрать и пить, но такого в карманах ничего не нашел. Подняв зажигалку над головой, огляделся, насколько тусклое пламя позволяло рассмотреть окружающую обстановку.

Груда земли и камней, что находилась посредине сводчатого коридора с кирпичными стенами – место, где, вероятно, до этого лежал без сознания. Там и длинная тушка с поджатыми лапами и раздавленной головой – смельчак, что начинал лакомиться его неподвижным телом. Таракан-переросток какой-то. В своде отсутствует часть кладки, образуя рваную широкую трещину в потолке, через которую, видимо, он и свалился сюда. Да, припоминалось падение в бездну, окончившееся темнотой и болью, только… перед этим, кажется, был еще один удар. Сильный удар лбом о… кажется, лобовое стекло. Или нет, между этими двумя событиями вроде вмещался момент, когда куда-то тащат за ногу. Вполне возможно.

Он погасил зажигалку. Это не свеча, чтобы постоянно держать ее зажженной, и не металлическая бензиновая «Зиппо», позволяющая не переживать за ее целостность. Обычная пластмассовая китайская зажигалка, выходящая из строя при долго горящем огне. Пластик начинал плавиться, и колесико над кремнем с веселым треском распрямившейся пружинки улетало в сторону, после чего и остальное можно отправлять «за борт». Такой роскоши себе позволить нельзя, поэтому единственный источник огня необходимо беречь.

Посматривая на с треском тлеющий кончик папиросы, охотник снова прислушался к окружающим звукам. Непонятное шептание все так же приближалось, не думая исчезать. Он уже почти уверил себя, что это не более чем шум в голове. Результат боли и сотрясений, без которых не обходятся ни удары о лобовуху, ни подпрыгивание затылка по земле, словно мяч, когда тело тащат, будто ненужный предмет…

Надо определить, где находится, и как-то выбираться. Все тело гудело, усталость скопилась в каждой клетке и хотелось просто свернуться калачиком, как эмбрион в утробе, и забыться сном. Сон лечит. Дарит отдохновение душе и телу. После сна в мышцах и сила прибавляется, и проблемы кажутся не такими неразрешимыми. Может, действительно нужно вздремнуть? Утро вечера мудренее, а об остальном лучше думать завтра и все такое в подобном духе. Почти согласился с мыслями, как почувствовал непонятное прикосновение.

Думал, показалось, но повторное шевеление у затылка чего-то тонкого, холодного, находящегося позади, где за спиной только кирпичная поверхность, заставило брезгливо передернуться, броситься наземь, удерживая рвущийся из глотки крик, и чиркнуть зажигалкой. В слабом огне мелькнуло что-то длинное и многоногое, тотчас исчезнув во тьме. Твою мать! Вот что тут шуршало и шептало! Выждав мгновение, снова зажег огонь, но уже переместил руку в другую сторону. Знакомая картина. Снова те же яйца, только в профиль.

Верная мысль пришла внезапно. Отполз от стены подальше, наткнувшись спиной на груду камней, прошелся руками по одежде, определяя материал, и остановился на накладном кармане кителя, расположенном на поясе. Пустой, класть туда нечего, значит, не нужен. Сунул зажигалку в зубы и на ощупь отпорол ножом необходимую сейчас ткань. Куртка кожаная, гореть не будет, а вот немецкий камуфляж запросто. Огонек, медленно разгораясь, затрепетал, нехотя разгоняя мглу. Подняв руку над головой, поднес импровизированный факел к стене и пораженно замер.

Вся кирпичная стена этого помещения оказалась сплошь усыпана неизвестными существами, избегающими попадать в отблеск неинтенсивного источника огня. Видимо, непонятная для них световая энергия привносила дискомфорт в привычную среду обитания, но продолжалось это недолго. Как только тусклый свет перемещался в другую сторону, лоснящиеся полуметровые тела возвращались на место, перебирая длинными членистыми лапками и шевеля хлыстообразными усами, которые и издавали тот самый громкий шорох.

На языке вертелось слово, но Шал его забыл. Вот-вот, казалось, вспомнит, кто это мог быть, но мозг упорно отказывался предложить верный вариант. Только чувство отвращения было знакомым. Что-то похожее уже видел когда-то, маленькое, но такое же длинное и многоногое. По всей видимости, обычное насекомое, за много лет изменившее свой размер. А если они выросли, наверное, и жрут побольше, и жертву выбирают покрупней. Шал ощутил себя мясом на витрине. Точного количества насекомых он не видел, но и того, что успел заметить, хватало представить, как множество фасеточных глаз изучают его с любопытством и ждут, когда можно приступить к трапезе. Интересно, они дождутся, пока помрет, и начнут есть уже остывшее тело, или предпочитают горячую плоть?

А вот хрен вам!

Он с трудом поднялся, поправил тряпку с разгорающимся пламенем и шагнул в сторону. Нужно успеть осмотреть место, пока огонь не дошел до пальцев. Тогда остатки ткани придется уронить и искать на себе новый источник света. Выставив в сторону руку с ножом, шагнул влево. Если наткнется на стену, то пусть между ними будет хоть какое-то препятствие. Прикасаться руками к поверхности, где находилось что-то живое, желания не было. Он всегда к таким гадам относился с отвращением, и все последние годы внезапной любви не прибавили. Нет уж. Давайте обойдемся без объятий.

Прихрамывая и морщась от боли в колене, сделал несколько шагов и увидел обычную пластиковую дверь. Перед войной повсеместно переходили на такие во многих учреждениях, отказываясь от деревянных, еще советского производства. Со временем те двери рассыхались, провисали на петлях, начинали задевать пороги, и заменить их на пластик оказывалось выгодней, дерево в стране степей и полупустынь с годами сильно поднялось в цене. И внешне они выглядели симпатичней, чем крашеные сотни раз полотна из клееной древесноволокнистой плиты.

Покрытая каким-то черным налетом, дверь не хотела открываться. Уронив на пол остатки уже тлеющей ткани, Шал остался в темноте и навалился на ручку, с трудом опустив ее вниз и чуть не взвыв от всколыхнувшейся между ребрами боли. Застывший механизм все же поддался, и он толкнул дверь плечом. Слегка дрогнув, она осталась на месте. Шелест позади не исчезал, он был рядом, и только протяни руку, обязательно наткнешься на что-то неприятное. Сдерживая крик, содрогнулся от отвращения и снова двинул дверь плечом. Со второго удара она жалобно скрипнула, поддалась, вздохнув лопнувшей задубевшей уплотнительной резиной, и что-то с треском сдвинула с той стороны. Выставив перед собой нож, Шал протиснулся в образовавшееся отверстие, вернул дверь на место и рывком дернул ручку вверх. Первый барьер взят.

Прижавшись спиной к стене, прислушался, но, к счастью, в этом помещении стояла тишина. Привычным уже движением отрезал второй карман, поджег, вращая ткань над огоньком, чтобы она скорее разгорелась, и когда стало немного светлее, понял, где находится. Обычный общественный туалет. Справа кабинки, слева раковины умывальников. Длинное зеркало над ними свет не отражало, и как дверь и кафель, белый цвет которого только интуитивно угадывался, было покрыто каким-то налетом. Опустив огонь ниже, увидел скалящийся череп и пустые глазницы сдвинутого дверью тела. Переступив через него, сделал несколько шагов и увидел еще скелеты, лежащие на полу туалета, оказавшегося для них последним убежищем перед смертью. Хорошо, Фань и Мейрам не видят, иначе потрясений им к уже имеющимся добавилось бы слишком много. Оп, стоп! Фань!

Напоминание о девушке оказалось подобно ушату холодной воды. Действительно же, с ним еще были спутники, ехавшие в том «Камазе», что вспомнился раньше. Девушка-китаянка, мальчишка с двойным глазом и дознаватель Сашке. Непонятно только, куда они девались. Вспомнились и преследователи, но их судьба волновала меньше. Все, хватит прохлаждаться. Он наклонился и подобрал берцовую кость с пола.

– Простите, если что, – обратился он к мертвецам, – мне она нужнее.

На всякий случай прочитал молитву по усопшим.

Положив кость на раковину рядом с догорающим куском ткани, скинул куртку и стал срезать подкладку с задней части. Если обмотать кость, получится какое-то подобие факела. Руки обжигать не будет, да и гореть должно подольше. Ткань подклада больше, чем карманы, которые скоро закончатся. Подумав, отрезал и рукав с кителя, разделив его на полосы. Времени потом на это может и не быть, а в темноте оставаться не хотелось совершенно.

Надев обратно куртку, Шал устало вздохнул. Можно было бы повторить слова одного киногероя из далекого детства: «вот теперь я спокоен!», только словами состояние не изменить. Предчувствие и ожидание чего-то еще более неприятного не проходило. Если он свалился в подсобку рядом с туалетом в подвальном этаже какого-то общественного здания, значит, выход наверх где-то рядом. А там может ждать что угодно. Или кто угодно, если учесть таракашек за хлипкой дверью, что стала ощутимо подрагивать, издавая пока тихие, приглушенные скрипы. Не собираясь больше задерживаться, он убрал нож, достал пистолет и передернул затвор. Чувствуешь себя немного увереннее, когда знаешь, что можешь выстрелить раньше, чем кто-то приблизится на расстояние, позволяющее вонзить кусок стали. Пуля – дура, нож – молодец, и вместе приблизят они чей-то конец. Главное, чтобы не свой, иначе это грех.

Запалив факел и припадая на правую ногу, медленно перешагнул через иссохших мертвецов. Колено болело, но сгибалось, наверное, сустав барахлит. За углом открылся длинный коридор, черной пастью уходящий в неизвестность, и, выставив перед собой пистолет, Шал, не раздумывая, свернул. Под ногами мягко пружинил какой-то мусор, стены влажно лоснились в отблесках тусклого и невероятно чадящего огня, а из швов между кафелем сочилась то ли мутная вода, то ли слизь, медленно сползая вниз. Дошел до ниши, в которой притаились гнилые обломки стола и металлический скелет офисного стула. Материалам, из которых раньше изготавливалась мебель, постоянная влажность противопоказана, это не пластик. По обе стороны ниши на уровне глаз имелись поблекшие таблички со стрелками и буквами «мэ» и «жо», а за столом, значит, собирали плату за посещение этого царства унитазов. Безбилетник мимо стража пройти не смог бы определенно, напротив как раз начинался широкий лестничный марш, ведущий наверх. Коридоры кончаются стенкой, а лестницы, как и тоннели, выводят на свет, говорят. По крайней мере, Шал очень на это надеялся. Темница эта уже утомляла, хотелось обратно, в степь.

Чем выше поднимался по ступеням, тем больше они становились скользкими, и пару раз чуть не упал, когда колено предательски дрогнуло. После чего опирался на него уже с большей осторожностью, а на площадке перевел дух, чтоб дать передохнуть многострадальному суставу. Подклад кожаной куртки отличался от немецкого кителя, грозил потухнуть в неподходящий момент, осыпавшись пеплом быстро сгоревшего материала, и Шал намотал на кость дополнительную ленту ткани. Огонь притих, нехотя поглощая новое топливо, но постепенно разгорелся ярче.

Непонятный нарост темного цвета топорщился на стене, привлекая внимание своей формой, по очертаниям похожей на кляксу, и выделялся на фоне открытых пятен в местах осыпавшейся штукатурки, обнажающей кирпичную кладку. С подобным сталкиваться не приходилось, и стараясь понять, что это за напасть, поднес факел поближе. Из трещины в стене торчал скрученный комок, похожий на корень дерева, покрытый толстой пленкой изумрудно-зеленого цвета и вкраплениями ярко-салатного оттенка. При приближении огня влажно поблескивающая поверхность вздрогнула и сжалась, отодвигаясь от источника тепла. Светлые оттенки поменяли окраску, быстрым движением съеживающихся клеток открывая серую плоскость обшарпанной стены, и осторожно вернулись обратно, как только Шал убрал факел.


На ум приходила только одна субстанция, когда-то виденная на протухшем сыре, зачерствевшем хлебе или сырых стенах непроветриваемого влажного помещения. Плесень. Обычная бело-зеленая плесень. Но, насколько знал, то были просто микроскопические колонии бактерий. Здесь же что-то иное. Показывающее осторожность и стремление к жизни, словно наделенное зачатками разума или чувством самосохранения. Но так не должно быть! Не может плесень стать разумной, у нее нет тела и, следовательно, мозга! В разумность лошадей легче поверить, чем в… это… эту… дрянь. Но вещество, видимо, считало иначе, потому как с тихим булькающим звуком вернулось на освобожденное место и стало увеличиваться в размере, поблескивая и испуская слабый рассеянный свет. Кроме того, от него исходил неприятный запах, вызывавший тошноту, и, брезгливо отвернувшись, Шал продолжил подъем по ступеням.

Откуда-то доносились очередные непонятные звуки, и как ни прислушивался, характер определить не смог. Адская смесь еле слышимых скрипов, шорохов и низкого гула, неравномерными периодами меняющая тональность, причиняла неудобство и вызывала чувство тревоги. Голова болела, и можно было списать эту какофонию на причуды организма и результат удара, но один раз он ему уже поверил. После чего оказался окружен непонятными существами, проявляющими к нему интерес. Так что спешить и валить все на последствия непредвиденного травматизма не стоило. Чревато неожиданностями, здоровья не прибавляющими, да и нервные клетки, вроде как, не восстанавливаются. Правда, насчет них имелась и другая информация. Года за четыре в норму они все же приходили, если верить давнишним английским исследованиям.

Размеры помещения, открывшегося за распахнутыми дверями, он ощутил кожей. А может, интуиция подсказала, что толстые колонны, исчезающие в высоте, истрескавшиеся панели на стенах и информационные стенды на них устанавливались ранее именно в больших залах. Это уже позже убедился в предположениях, когда отвел факел за спину. Привыкшими к темноте глазами разглядел на определенном расстоянии множество островков тусклого зеленоватого света, подозрительно напоминающего мерцание нароста на стене лестничной площадки. Еще плесень. Много плесени. Ну и запах тут. Как в степи, рядом с мертвой раздувшейся коровой, облепленной мухами. Эх, противогаз бы, да где же его взять.

Слева послышался то ли усталый вздох, то ли стон. Услышав повторение звуков, понял, что это было все вместе. Тяжелые вздохи человека, сопровождаемые стонами. Осторожно направился в ту сторону, напряженно всматриваясь в темноту, медленно отступавшую перед всполохами неяркого огня.

Случайно обратил внимание на неравномерное темное пятно на полу перед собой, и опустив факел ниже, по обнажившимся граням бетона, торчащей арматуре и едва видным ниже обломкам кирпича понял, что перед ним дыра, образованная частью обвалившегося перекрытия. Не хватало еще свалиться снова куда-то… Подняв огонь над головой, всмотрелся в тьму на противоположной стороне и вдруг вздрогнул. По спине пробежала холодная волна ужаса, бросающая в дрожь, а волосы на голове зашевелились. На краю этой широкой трещины начиналась гора человеческих тел, вырисовываясь из темноты неясными контурами переплетенных конечностей и застывших лиц и возвышаясь над полом метра на два-три. Снова послышался стон. Он звучал чуть дальше, немного в стороне, и шагнув туда, Шал заметил слабое движение.

На полу у самого основания кучи ворочался человек. Пытался приподняться на руках, падал, тыкаясь лицом в пол, стонал и снова начинал попытки отползти, отталкиваясь одной ногой. Она скользила по тонкой пленке, покрывающей когда-то мраморные плиты, оставляя человека на месте, вторая же нога была неподвижна и неестественно выгнута в ступне. Приближающихся шагов он не слышал, как и не видел источника огня.

Это был Лемке. Фуражка на окровавленной голове отсутствовала, и видеть дознавателя без нее было непривычно. Изодранный плащ все еще держался на теле, свисая неравномерными клочьями.

– Сашке, – позвал Шал тихо, – слышишь меня?

Дознаватель замер, прислушиваясь и всматриваясь в темноту, поднял голову. Подслеповато щурясь, заметил мерцание факела.

– Шал? – Обычно чистый голос дознавателя звучал сейчас громким хриплым шепотом.

– Да, Сашке, это я. – Шал подошел ближе и присел на корточки, медленно сгибая больное колено.

– Живой. – Лемке застонал и попытался улыбнуться потрескавшимися губами, но вместо этого вышел грустный оскал. В отблесках тусклого света его глубоко впалые глаза напоминали пустые глазницы черепа. – Я думал, ты подох.

– Хрен тебе! Где деваха и пацан? Ты их видел?

– Все тут. Ищи. Только тихо! Не шуми. Эти твари где-то рядом.

– Какие твари? – Шал оглянулся по сторонам, всматриваясь в темноту и прислушиваясь.

– Не знаю…

– А что это за люди?

– С поезда.

– Где мы?

– Хрен его знает. Притащили куда-то. Долго тащили. – Держать голову Лемке не мог и, застонав, уронил ее на руку.

– Кто?

– Хрен поймешь… Когда мы провалились… и «Камаз» завалился на бок… прибежали люди с поезда… – Дознавателю было трудно говорить, и, иногда постанывая, он словно выплевывал из себя короткие куски фраз. – Мы немного… не доехали до него… Достали они нас… трещина неглубокая оказалась… Но ты знатно долбанулся… и без сознания был, пацан твой тоже… но тут на станцию налетело зверье… много зверья, сука… Потом раздались выстрелы… Автоматы… Пулеметы… Пушка… Откуда тут пушка? Потом все стихло… С этой группой, что нас вытаскивали, добрались до поезда… раненых в вагоны стали собирать и ждать бронепоезд… А потом наступил вечер и пришли они… эти твари… Похожи на людей… Дальше я помню смутно… Меня долбанули по башке… Помню, что тащили… иногда на руках… но больше по земле… за ноги… Китаезу тоже видел… подохла она… или без сознания… не знаю. Все тут… наверно… раз ты тут… ты же в вагоне лежал…

Шал с трудом встал, подошел к куче и поднял факел. Хватит ли сил растащить тела и найти девушку и ребенка, он не знал. Но собирался проверить. Считать их мертвыми рано, пока не убедился в обратном. Достал еще одну ленту ткани и намотал на кость. Стало светлее.

– Шал, – тихо позвал Лемке. – Слушай… Воды нет?

– Нет.

– Пить хочу… Ты знаешь… Мне конец… Пока тащили… бок распороли… и череп проломлен, наверно… болит сильно… Думал, быстро помру… Но не умирается пока… Сука… жизнь поганая… людей убивать приходилось, а себя не могу… Пистолет есть… Нажать на спуск не могу… Боюсь…

– Чего?

– Убивать себя боюсь…

– Других не боялся убивать?

– Не помню… может, и боялся сначала… потом привык. Да и немного я убил… пару человек всего, но дело не в количестве… Иногда задумываюсь… Так ли они виноваты были, когда их судили в Каганате… Тех, кто украл муку с распределительного пункта… или кто в карман насыпал жменю риса… чтобы семью покормить лишний раз сытнее… или кто банку тушенки с завода вынес, а его в Ленгер… в шахты… неправильно это… вся система неправильная…

Шал прошелся вдоль тел, всматриваясь в застывшие лица, боясь узнать в них Фань или Мейрама. Ведь не заслужили они такой смерти, они слишком молоды, чтобы умереть вообще, а тем более так. Убрав пистолет в карман, он вцепился в одежду лежащего с краю человека и дернул на себя. Тот соскользнул вниз, открыв очередной пласт переплетенных тел и конечностей.

– Вся жизнь наперекосяк… – Лемке горько вздохнул и продолжил тихо исповедоваться, – ни жены… ни детей… все карьеру пытался строить… Хотя… может, и есть дети… баб куча была… Но я надеялся… в «Сырбар[48]» перевестись… за бугром поработать… как Академию закончу… а разведчику, сам понимаешь… нельзя семью… Да вот жизнь все расставила по-своему… ни Академии, ни Внешней разведки… пришлось выбивать показания из воров… и тех, кого наемники приводили… такие, как ты… Когда с Иргашем решили кончать, думал… вот мой шанс… если операция пройдет успешно… Ашимов в звании повысит и должность выше даст… он обещал… а вот хрен теперь… Помнишь песню… Я когда-то умру… мы когда-то всегда умираем… как бы так угадать… чтоб не сам… чтобы в спину ножом…

– Убиенных щадят, – продолжил, кивнув, Шал, – отпевают и балуют раем. Не скажу про живых, но покойников мы бережем[49]. К чему ты ее вспомнил?

– Убей меня… Я боюсь подохнуть от боли… Просто убей…

– Я не понял, ты в рай, что ли, собрался? Самый прошаренный? Нет, Сашке. Нас ждут в аду.

– Нет… мы живем в аду… а может, это чистилище? Тогда тем более после него мы должны попасть в рай…

– Меньше всего мне хочется вступать сейчас в теологические дискуссии, Сашке.

Вокруг стало заметно светлее, но это не могло произойти только от его факела, слишком мало огня, и Шал огляделся. Множеством колонн и едва заметными в темноте стенами обозначились границы помещения, а на значительном расстоянии от пола различались серые прямоугольники окон. Светает, вероятно. Наступит утро, станет легче глазам.