Нехорошее место

— Он не появлялся здесь пять лет. Сегодня, когда он возник здесь вместе с вами, Дакота, я был просто потрясен. Мне-то казалось, что я больше никогда его не увижу. А когда он материализовался в моей библиотеке около семи часов вечера…

Френк по-прежнему не мог сфокусировать взгляд, но чуть склонил голову набок. Рот оставался открытым, как дверь в комнату, жилец которой торопливо выбежал из нее.

Фогерти продолжил, зло поглядывая на Френка:

— И в таком виде я его тоже никогда не видел. Я не хотел прикасаться к нему и раньше, не то что теперь, когда он наполовину превратился в растение. Хорошо, мы поговорим. Но после того, как разговор закончится, отвечать за него будете вы.

Фогерти прошел за стол из красного дерева, сел на стул, обитый темно-бордовой кожей, как и кресло, в котором сидел Френк.

Хотя Фогерти не предложил им сесть, Бобби двинулся к дивану. Джулия последовала за ним, в последний момент обогнала и заняла ближний к Френку край. Взгляд, брошенный на Бобби, говорил следующее: «Ты слишком импульсивный, если он застонет или начнет пускать пузыри, ты протянешь руку, чтобы успокоить его, а потом отправишься в Хобокен или в ад. Так что держись от него подальше».

Сняв очки для чтения и положив их на стол, Фогерти закрыл глаза, указательным и большим пальцами потер переносицу, будто хотел усилием воли подавить головную боль или собраться с мыслями. Потом открыл глаза, посмотрел на них через стол и заговорил:

— Я — тот самый врач, который принимал роды у матери Розель Поллард, появившейся на свет сорок шесть лет назад, в феврале 1946 года. Я также принимал роды у нее самой. Френка, близняшек и Джеймса… или Конфетки, как он теперь предпочитает себя называть. Потом я не один год лечил Френка от разных болезней, свойственных как детям, так и подросткам. Вот почему, думаю, он приходит ко мне в час беды. И напрасно. Я — не чертов доктор из телевизора, который хочет быть для всех и добрым дядюшкой, и кладезем полезных советов. Я их лечил, они мне платили, на том наши отношения и заканчивались. Дело в том, что лечил я только Френка и его мать, поскольку девочки и Джеймс никогда не болели, если не брать в расчет психическое заболевание, с которым каждый из них появился на свет, да так и не излечился от него.

Френк сидел со склоненной набок головой, и из правого уголка рта по подбородку потекла серебристая струйка слюны.

— Вы, очевидно, знали о необычных способностях, которыми обладали ее дети.

— Откровенно говоря, не знал, до того дня, как Френк убил мать, семь лет назад. К тому времени я уже ушел на пенсию, но он явился ко мне, рассказал намного больше того, что я хотел бы знать, затянул меня в этот кошмар, хотел, чтобы я ему помог. Как я мог ему помочь? Как кто-нибудь может ему помочь? В любом случае это уже не мое дело.

— Но откуда у них появились такие способности? — спросила Джулия. — Есть у вас какие-то предположения, версии?

Фогерти рассмеялся. Резким, неприятным смехом, который развеял бы у Бобби последние иллюзии относительно этого человека, если бы эти иллюзии не испарились у него буквально через две минуты после того, как Фогерти пригласил их войти.

— Да, конечно, у меня есть версия, есть и сведения, обосновывающие эту версию, мне много чего известно, и, боюсь, вы пожалеете, что слушали меня, если я поделюсь с вами этой информацией. Я не хотел влезать во все это, будьте уверены, но теперь уже ничего не поделаешь. Сначала влез, потом пришлось задуматься, что к чему. И сделать выводы. Любой другой на моем месте поступил бы так же. Так вот, моя версия начинается с отца Розель. Вроде бы ее мать обрюхатил какой-то бродяга, но я всегда знал, что это ложь. Ее отцом был Ярнелл Поллард, родной брат матери. Розель — плод насилия и инцеста.

На лицах Бобби и Джулии отразилось страдание, а Фогерти вновь холодно рассмеялся. Его определенно забавляло их сочувствие жертве.

— Это еще цветочки, — хмыкнул старый врач. — Ягодки будут впереди.





* * *


Бесхвостая серая, по кличке Зита, взяла под контроль парадную дверь, улегшись под растущим неподалеку кустом азалии.

В старом испанском доме подоконники были не только изнутри, но и снаружи, и вторая кошка, темная, как полночь, по кличке Чернушка, поочередно запрыгивала на каждый, пока не нашла комнату, в которую старик отвел более молодых мужчину и женщину. Жалюзи за окном, конечно, мешали обзору, но повернутые под углом широкие пластиковые полосы не перекрывали друг друга, поэтому кошка могла заглядывать в зазоры, опуская и поднимая голову.

Услышав имя Френка, кошка застыла, как застыла на кровати и Виолет в своем доме на Пасифик-Хилл.

В комнате, заставленной стеллажами с книгами, кошка и соответственно Виолет видели и старика, и молодую пару. Когда все расселись, Зита опустила голову, чтобы посмотреть в зазор между двумя другими пластиковыми полосами. И увидела, что о Френке не только говорят, он сам находится в комнате, сидит в темно-бордовом кресле, склонив голову набок, положив руку на широкий, обитый темно-бордовой кожей подлокотник.





* * *


Наклонившись над столом и невесело улыбаясь, Фогерти напоминал тролля, выбравшегося из своего логова под мостом, чтобы не только попугать ничего не подозревающих детей, но и ухватить одного из них и сытно пообедать.

Бобби напомнил себе, что должен держать свое воображение в узде: только холодный ум мог оценить, что в рассказе старика правда, а что — домыслы. От точности этой оценки, возможно, зависела их жизнь.

— Этот дом в тридцатых годах построили Дитер и Элизабет Поллард. Он заработал какие-то деньги в Голливуде, продюсируя дешевые вестерны и прочие низкопробные фильмы. Не стал богачом, но денег хватило, чтобы забыть про киноиндустрию и Лос-Анджелес, который он ненавидел, переселиться сюда, заниматься всякой мелочевкой и до конца своих дней не беспокоиться о хлебе насущном. У них было двое детей. Ярнеллу исполнилось пятнадцать, когда они поселились здесь в 1938 голу, а Синтии — только шесть. В 1945 году Дитер и Элизабет погибли в автомобильной катастрофе. В долине Санта-Инес в их легковушку на полном ходу врезался грузовик с полным кузовом капусты. Водитель был пьян. В возрасте двадцати двух лет Ярнелл стал главой семьи, официальным опекуном тринадцатилетней сестры.

— И… как вы говорите, взял ее силой? — спросила Джулия.

Фогерти кивнул:

— Я в этом уверен. Потому что очень скоро Синтия стала замкнутой, часто плакала. Люди думали, что она никак не может пережить смерть родителей, но, я думаю, причина была в Ярнелле. И дело не в том, что он так уж хотел спать с ней, хотя она и была очень симпатичной девушкой. Нет, в отсутствии вкуса его упрекать не стоило. Но здесь причина была в другом. Ему нравилась роль главы семьи, нравилась власть. И он относился к тем людям, которые считают, что власть должна быть абсолютной. Без всяких ограничений.

Бобби ужаснули слова «в отсутствии вкуса его упрекать не стоило». Они показывали глубину той моральной пропасти, в которой жил сам Фогерти.

А доктор продолжал, не замечая отвращения, которое вызывал у слушателей:

— Характер у Ярнелла был не сахар, при жизни родителей он доставлял им немало хлопот, и прежде всего речь шла о наркотиках. Пейоте, мескалине… всех природных галлюциногенах, которые можно получить из определенных видов кактусов, грибов и некоторых других растений. Тогда не было такого разнообразия наркотиков, как теперь, но все равно выбор был. К галлюциногенам он пристрастился через одного характерного актера, который снимался во многих фильмах отца. Начал лет в пятнадцать, и рассказываю вам об этом только потому, что, по моему разумению, это ключевое звено версии, которую я вам излагаю.

— Тот факт, что Ярнелл был наркоманом? — уточнила Джулия. — Это ключевое звено?


— Да, плюс другой факт: он обрюхатил свою сестру. Галлюциногены привели, скорее всего, к изменениям на генном уровне, и очень существенным к тому времени, когда ему исполнилось двадцать два. Обычно они приводят. Но в случае Ярнелла изменения произошли очень странные. А потом, если учесть ограниченность генного фонда, поскольку Синтия была его родной сестрой, можно с большой вероятностью ожидать, что такие родители произведут на свет какого-нибудь выродка.

Френк что-то прорычал, потом вздохнул.

Все посмотрели на него, но Френк пребывал в своем мире. Несколько раз моргнул, но взгляд так и не сфокусировался. Струйка слюны по-прежнему вытекала из правого уголка рта на подбородок.

И хотя Бобби хотелось взять бумажную салфетку и вытереть Френку лицо, он сдержался, прежде всего потому, что опасался реакции Джулии.

— Примерно через год после смерти родителей Ярнелл и Синтия пришли ко мне. Синтия была беременна. Они рассказали историю о том, что ее обрюхатил какой-то бродяга, но я, глядя на их отношение друг к другу, быстро понял, кто отец ребенка. Она пыталась скрыть беременность, носила свободную одежду и несколько последних месяцев практически не выходила из дома, и я так и не понял, почему они избрали такой путь. Может, думали, что в один прекрасный день все рассосется. В общем, когда они обратились ко мне, об аборте речи уже быть не могло. Черт, у нее, можно сказать, уже начинались схватки.

Бобби казалось, что по ходу рассказа Фогерти воздух сгущается, становится все более влажным, обретает кислый запах пота.

— Заявив, что хочет оградить Синтию от общественного презрения, Ярнелл предложил мне кругленькую сумму за то, что я не буду отправлять Синтию в клинику, а приму роды в своем доме. Роды в домашних условиях сопряжены с риском, особенно в случае осложнений. Но я нуждался в деньгах, а если бы что-то пошло не так, я не сомневался, что смогу выкрутиться. И у меня была медсестра, Норма, на которую я мог положиться.

«Просто отлично, — подумал Бобби. — Социопат-врач нашел медсестру под стать себе. Эта парочка наверняка отлично бы себя чувствовала среди медперсонала Дахау или Освенцима».

Джулия положила руку на колено Бобби, сжала, давая понять, что и ей ясно, с кем они имеют дело.

— Вам следовало посмотреть, что появилось из чрева этой женщины. Выродок, как и следовало ожидать.

— Подождите, — подала голос Джулия. — Вы же говорили, что Синтия родила Розель. Мать Френка.

— Именно так, — кивнул Фогерти. — И Розель могла стать звездой любого ярмарочного «Шоу уродов», если бы кто-нибудь решился ее показывать. — Он выдержал театральную паузу. — Она была гермафродитом.

Бобби потребовалось несколько секунд, чтобы переварить информацию.

— Вы хотите сказать, что она была двуполой, мужчиной и женщиной одновременно?

— Да, разумеется. — Фогерти поднялся со стула, начал вышагивать по кабинету, собственный рассказ, похоже, зарядил его энергией, которую требовалось израсходовать. — Гермафродитизм у людей встречается крайне редко, считаным врачам удается принимать такие роды. Есть перекрестный гермафродитизм, когда наружные органы одного пола, а внутренние — другого, латеральный гермафродитизм… несколько других видов. Но здесь… Розель являла собой редчайший случай. Она родилась с полным набором внутренних и наружных органов обоих полов. — Он взял с полки толстый медицинский справочник, протянул Джулии. — Откройте страницу сорок шесть. Там есть фотографии, иллюстрирующие сказанное мною.

Джулия передала справочник Бобби с таким видом, будто это не книга, а змея.

Бобби, в свою очередь, положил справочник на диван рядом с собой, не открывая. Меньше всего ему хотелось, с учетом собственной впечатлительности, разглядывать фотографии из медицинского справочника.

Руки и ноги у него похолодели, словно кровь, забыв про конечности, поступала только в голову, чтобы обеспечить необходимое питание лихорадочно работающему мозгу. Ему очень хотелось перестать думать о том, что рассказывает им Фогерти. Его уже пробирало до костей. А главное, судя по усмешке, гуляющей по губам врача, он добрался только до верхнего хлебца сэндвича ужаса: о мясе речь еще не шла.

Фогерти вновь зашагал по библиотеке.

— Вагина находилась на положенном месте, мужской орган был несколько смещен. Мочеиспускание происходило через мужской орган, женскому остались только репродуктивные функции.

— Я думаю, смысл мы уловили. А технические подробности нам ни к чему, — выразила общую мысль Джулия.

Фогерти подошел к ним, посмотрел сверху вниз, глаза его радостно сверкнули, словно он вспомнил отменный медицинский анекдот, которым долгие годы смешил гостей на многочисленных вечеринках.

— Нет, нет, вы должны знать про эти особенности ее организма, чтобы понять, что произошло потом.





* * *


Хотя разум Виолет разделился на множество частей, находясь в телах Вербины, всех кошек и совы на крыше крыльца дома Фогерти, она воспринимала всю информацию, поступающую от Чернушки, которая расположилась на наружном подоконнике одного из окон библиотеки. Благодаря острому слуху кошки Виолет не упускала ни единого слова, несмотря на разделяющую кошку и людей стеклянную панель. Рассказ Фогерти увлек ее.

Она редко задумывалась о матери, хотя по многим признакам в старом доме по-прежнему чувствовалось присутствие Розель. Она вообще редко задумывалась о человеческих существах, разве что о себе и сестре- близняшке (о Конфетке и Френке реже), потому что имела так мало общего с людьми. Она предпочитала жить среди зверей. Эмоции у них были более примитивные и сильные, удовольствие достигалось быстрее и не глушилось чувством вины. Она практически не знала мать, не была с ней близка и, наверное, не смогла бы сблизиться с матерью, даже если бы та хотела разделить свою любовь с кем-либо из детей, помимо Конфетки.

Но теперь Виолет вслушивалась в рассказ Фогерти не потому, что слышала все это впервые (пусть так оно и было). Причина была в другом: все, что повлияло на жизнь Розель, оказало существенное воздействие и на ее жизнь. Она получила возможность воспринимать ощущения мириада живых существ, в мозг и тело которых вселялась, и собственные способности зачаровывали ее. Как и любого зверька, ее занимали только собственные желания и потребности. С точки зрения Виолет, в этом мире интерес для нее представляло только то, что служило ее потребностям и желаниям, удовлетворяло их, способствовало обретению счастья, как его понимала она.

Смутно Виолет отдавала себе отчет в том, что должна найти брата, сказать ему, что Френк находится в каких-то двух милях от их дома. Не так уж и давно она слышала ветер-музыку возвращения Конфетки.





* * *


Фогерти отвернулся от Бобби и Джулии, вновь обошел письменный стол, прошелся вдоль стеллажей, проводя пальцем по корешкам книг.

Пока врач рассказывал об этой семье, навлекшей на себя генетическую катастрофу, Джулия не могла не подумать о болезни Томаса, хотя его родители вели здоровый образ жизни и никогда не употребляли галлюциногенов. Судьба жестоко обходилась как с невинными, так и с виноватыми.

— Когда Ярнелл увидел, с какими отклонениями от нормы родился ребенок, я думал, он тут же убьет его и выбросит на свалку… или, по меньшей мере, отдаст в приют. Но Синтия не хотела об этом и слышать, сказала, что это ее ребенок, нормальный он или нет, и назвала младенца Розель в честь своей умершей бабушки. Думаю, она решила оставить ребенка прежде всего потому, что видела, какое отвращение вызывает он у Ярнелла. Хотела, чтобы Розель постоянно напоминала ему о том, каковы последствия того, что он с ней сделал.

— Разве хирургия не могла убрать признаки одного пола? — спросил Бобби.