Неумерший

Немало времени ушло на то, чтобы пожарить мясо, не предназначавшееся богам, однако Тигерномагль вознамерился чествовать своих гостей без промедления. Он приказал подать нектар, уготованный для принцев и героев. Двое кравчих принесли огромную пузатую вазу, которую держали за две фигурные ручки. Подобная утварь с покрытием из бледной керамики и изящной резной отделкой была мне в диковинку, ибо ничем не была схожа с нашей тёмной глиняной посудой ручной работы. Не смейся надо мной: моё детство прошло в невежестве, да и амфор у нас не водилось. Богатыри же знали ценность роскошного подношения и воздали должное щедрости государя. Гром рукоплесканий прокатился по лагерю с каким-то радостным предвосхищением, что ещё больше распалило моё любопытство. Виночерпии с осторожностью водрузили амфору на треножник перед Тигерномаглем. Ваза явно притягивала жадные взгляды воителей, и, если приглядеться, её телесный цвет, округлые бедра, на которые опирались две тоненькие ручки, напоминали принесённую в дар обнаженную женщину. Звучно выдохнув, король достал из ножен длинный меч, и герои загомонили пуще прежнего. Резким ударом клинка он отсёк глиняное горлышко, и из обезглавленного тела амфоры хлынула «чёрная кровь». Божественный букет тут же разлился по округе, заглушая собой все другие запахи и миазмы. Впервые я вдохнул душистый аромат этого солнечного напитка с лёгким бальзамическим оттенком, повеявшим благоуханием роскоши, цветов и пряностей.

На безрыбье и рак рыба. Ты считаешь меня варваром, но Тигерномагль показался бы тебе ещё большим дикарём. У него не было крате́ра, поэтому он приказал выплеснуть вино в деревянную кадку. Тягучий тёмный нектар с напевным журчанием перелился в неё. Вопреки вашим обычаям, не разбавляя напиток, виночерпии погрузили в него бронзовые ковши и стали потчевать гостей. Они начали с короля, затем поднесли нектар Амбимагетосу, следом – самым прославленным героям. Тигерномагль гордо размахивал красивым кубком о двух ручках, из которого он пил на пару с битурижским принцем. На всех остальных пришлось только три горшка, которые передавались из рук в руки. Когда Сумариос утолил жажду, он протянул сосуд мне.

– Отведай, – промолвил он. – Это врата к богам.

Мне хотелось пить, и я отхлёбывал большими глотками. Меня, привыкшего к корме и элю, поразила эта сладкая атака вина, его маслянистая округлость и тонкие землистые нотки. Это был новый, терпкий и сбивающий с толку вкус. Несколько глотков, которыми я запил дни лишений и солнцепёка, сразу же ударили мне в голову. Мир закружился вокруг, и мне захотелось смеяться и кричать вместе с остальными. Я оставил брату вина лишь на донышке, и тот с жадностью проглотил остаток.

– Да уж, – пробормотал он, – по мне так лучше эль.

– Ты просто несмышлёный болван, – ответил Сумариос.

В лагере пир шёл горой, и во всеобщем ликовании каждый взахлёб расхваливал щедрость короля. Груды мяса, пожертвованные богу, догорели на главном костре. Никто не оспаривал «кусок героя» у Буоса. Великан оторвал его от ещё сырой туши и приказал своему оруженосцу его пожарить. Странную речь слышал я со всех сторон, не в силах разобрать, было ли то несвязной пьяной болтовнёй или говором других племён. Воины разных народов отозвались на призыв Тигерномагля: кроме битуригов и арвернов, на выручку лемовисам пришли также богатыри из племени петрокоров, сантонов и сегуславов. Большинство из них знали друг друга с давних пор. Одни со смехом вспоминали бои, где они сходились друг против друга, другие с пеной у рта спорили, какая из совместных пирушек была самой изобильной. Шумное веселье бурлило вокруг костра, где жарилась туша, и никто не вспоминал о войне, на которую пришёл воевать.

Появились два амбакта из отряда Таруака и, казалось, хотели примкнуть к кругу. На самом же деле они принесли известие для короля:

– Мы поймали последнего! Он брёл один вдоль реки!

Комаргос наклонился к Тигерномаглю и что-то шепнул ему на ухо. Государь лемовисов кивнул, а затем, повелительно взмахнув рукой, приказал своим воинам:

– Приведите его сюда! Да не распускайте руки! Мы сами им займёмся.

Появление отставшего воина произвело большое волнение в толпе, которая встречала его улюлюканьем, насмешками и свистом. Наконец мы увидели безоружного Ойко, которого пихали со всех сторон. Его нижняя губа треснула, он казался изможденным, но всё ещё держался на ногах. Комаргос рявкнул что-то, чего я не расслышал посреди этого шума, и Тигерномагль вслед за этим закричал:

– Оставьте его в покое! Подойди ко мне, воин!

Страдалец, шатаясь, приблизился к королю лемовисов. С пустыми руками и в разорванной рубахе он выглядел ещё более нагим, чем воины с голыми волосатыми торсами.

– А оружие его где? – взревел Тигерномагль. – Будь вы неладны! Это же трофей! Оно должно быть освящено!

– Я этим займусь, – бросил Таруак.

Воитель быстро покинул круг. Надо полагать, он подозревал своих воинов в причастности к краже и хотел вовремя поправить дело.

Тигерномагль положил свои огромные лапы на плечи Ойко, пытаясь немного утешить его.

– Не волнуйся, – промолвил он, – мы всё уладим.

Затем он распорядился, чтобы всем наполнили чаши, увлекая больного на почётное место между собой и Амбимагетосом. Король стремился оказать особые почести храброму воину. Ойко с благодарностью принял предложенное ему вино, пытаясь, по-видимому, унять снедающую его лихорадку. Тигерномагль громко рассмеялся, наблюдая за тем, как Ойко залпом поглощает нектар. Похоже, в этом он усмотрел желание в последний раз насладиться жизнью, если только не попытку отогнать страх. Он прикрикивал на виночерпиев, чтобы кубок Ойко не переставал наполняться. Когда пожарилось мясо, он проследил за тем, чтобы отставшего хорошенько накормили. Больному, однако, есть не хотелось. Тогда король стал сердиться, что тот не уважает его гостеприимства, и Ойко пришлось проглотить несколько кусков. Меж тем неспешным шагом возвратился Таруак и, прежде чем занять своё место, положил перед Ойко его копьё и щит. Теперь всё было готово к обряду, но никто не торопился. Мы продолжали веселиться ещё какое-то время. Тигерномагль потчевал своих гостей от души, в особенности того, которому предстояло умереть. Комаргос, в свою очередь, уже долго затачивал лезвие меча о камень.

Когда день стал клониться к вечеру, Ойко сам подал знак о начале обряда. Он желал покинуть мир с ещё ясным умом, созерцая свет дня. Комаргос поднялся и подошёл к нему.

– Ойко, сын Карердо, – провозгласил он так, чтобы его слышали все присутствующие, – я дарую тебе десять коров и обязуюсь вооружить твоих сыновей, когда они достигнут возраста воинов. Я беру в свидетели седовласого Огмиоса, короля Тигерномагля, принца Амбимагетоса и всю честную компанию героев! Если же я погибну в этой войне, то обещаю, что десять коров из моего стада и оружие из моей залы будут доставлены к твоему дому. А ты, Ойко, сын Карердо, что дашь мне взамен?

– Мне нечего предложить тебе, – слабо ответил воин.

– Тебе нечем отблагодарить меня?

– В этом мире мне нечего тебе дать. Я отплачу тебе позже, когда мы оба будем на острове Юности.

– Значит, пришло время тебе оказаться там, чтобы приготовить дары, которые ты мне отныне должен. Я отправлю тебя туда. В качестве залога я оставлю у себя твою голову, а тело принесу в дар королю Тигерномаглю. Оно освятит начало войны.

Ойко вяло кивнул военачальнику. Он поднялся, взял свой щит и поместил его в центре круга неподалёку от костра. Затем лёг на него, прижав затылок к умбону. Его потрясывала мелкая дрожь, а хворые глаза взирали на бледно-голубое вечернее небо, исчерченное прожилками дыма. Комаргос опустился на колени позади него. Страдалец пробормотал что-то вполголоса, и одноглазый ответил: «Я припасу для тебя чарку во время ночей Самониоса». Тогда воин положил меч на шею своей жертвы и, словно ножом, перерезал ему горло. Ойко затрясся в сильных конвульсиях, пока жизнь покидала его потоками, тёмными, как вино. Земля насыщалась его кровью так же, как впитывала кровь быка. Когда наш товарищ испустил дух, король и воины подняли чарки, чтобы выпить за его смерть. Комаргос вытер лезвие меча и убрал его в ножны, а затем, склонившись над телом, перевернул его на живот. Он выхватил кинжал, прикрепленный к ножнам меча, и стал отделять голову от туловища, подрезая сухожилия. Когда шея покойника была переломлена, одноглазый завершил ритуал, отсекая мышцы и связки, и поднял голову за волосы.

– Его тело и оружие твои, – бросил он Тигерномаглю.

По мановению руки государя двое амбактов подхватили останки и вынесли их из круга. Я не ведал тогда, что они намеревались с ними сделать, но мне предстояло узнать это на следующий же день. У ворот в пирующий лагерь, неподалёку от черепов жертвенных быков, они воткнули кол и насадили на него обезглавленное тело, а копье и щит привязали к повисшим рукам. Оно ознаменовало собой первый трофей грядущей войны.

Комаргос вернулся на своё место в кругу героев, чтобы продолжить праздник. Усевшись на скрещенных ногах, он положил отрезанную голову подле правого колена. Лицо покойника созерцало пир запавшими очами – вот так вот Ойко, несмотря ни на что, остался с нами.

Когда наступила ночь, веселье было в самом разгаре. Мы набивали брюхо до отвала, чтобы отвратить от себя дыхание смерти и пополнить истраченные в дороге силы. Отшвырнув выпитую до последней капли первую амфору, король громко потребовал две других. Все мы уже изрядно набрались, но праздник только начинался.

Принц Амбимагетос, поднимая кубок, который делил с Тигерномаглем, плеснул из него на землю вина в знак жертвенного возлияния богам и Ойко и вдохновлённо крикнул:

– За войну, братья мои! За войну!

Хмельной рёв, который постепенно охватил весь лагерь, хором вторил ему. Он покатился по холмам, вниз по долине над тёмной рекой и грохотал под первыми звездами. Амбимагетос пил жадными глотками, а затем, когда гам поутих, обратился к Тигерномаглю:

– Все откликнулись на твой призыв, король лемовисов! Обряды были соблюдены! Ты потчевал нас как принцев, коими мы и являемся! Ну же! Хватит томить нас! Поведай нам о войне! Назови имена тех, кого мы будем убивать, и города, которые сожжём дотла!

На его речь толпа откликнулась громким смехом, ликованием и хвастливой удалью. Король Аржантаты поднялся и провозгласил:

– Я Тигерномагль, сын Кономагля, и все вы знаете, как тяжела моя рука! Мой отец, после того как стал ставленником Верховного короля Амбисагра, завладел землями по левую сторону от Дорнонии. Позднее, с моей помощью, отец завоевал эту долину, и мы основали этот город вместе! Неустанно я продолжал его дело! Вот уже десять зим как мы, лемовисы, держим под надзором реку и можем спускаться по ней аж до большого лимана, который открывает выход в Эстимникское море. Не проходит и года без того, чтобы я не переправлял своих воинов на другой берег, опустошая земли амбронов и оттесняя их всё дальше к правой стороне света. Многие из вас не раз сражались со мной плечом к плечу, а есть и такие, как Троксо арвернский, которые сопровождали меня до самого Олта! Но всеми своими завоеваниями мы, как видно, потревожили богов – быть может, тех, кто дремлет в каменных домах Древнего народа. Прошлой зимой все изменилось…

Его обезображенное шрамом лицо искривилось в гримасе отвращения. Резким движением руки он указал на Таруака.


– Поведай им сам, что случилось, – приказал он. – Мне даже думать об этом тошно!

Он снова сел на своё место и приказал виночерпию наполнить кубок, пока богатырь держал речь.

– Этой зимой в одну из ночей тёмной половины месяца[63] оскский принц Мезукен напал на нас. Он захватил крепости, которые мы построили на другом берегу Дорнонии, но этого ему оказалось мало: переправившись через реку, он коварно подкрался и завоевал Укселлодунон.

Многим из собравшихся новость была уже известна, но она вновь вызвала возбуждение среди приближённых ко двору лемовисов: брань смешалась с сетованиями и порицанием богов. Для нас с братом, как и для большинства битурижских богатырей, это сведение ничего особо не значило, поэтому Таруак позаботился о том, чтобы внести пояснения.

– Укселлодунон – это крепость в одном дне пути от Аржантаты вниз по реке. По размеру она меньше, чем город, но возведена на отвесном неприступном утёсе. Нам не ведомо, каким образом Мезукену удалось взять её: быть может, с помощью предателей, а возможно и с помощью колдовства. Ходит молва, что один чародей, желающий отомстить кельтским народам, якобы посодействовал амбронским военачальникам. В одном можно быть уверенными – никто из наших людей не спасся при штурме крепости. Либо все они отданы в кабалу на другой берег, либо мертвы.

– Но вот что ещё хуже: Укселлодунон перекрывает вход в долину Дорнонии, и пока крепость в руках амбронов, они отрезают нам выход к низовью реки. Мы больше не можем торговать в устье, а значит, потеряли доступ к товарам, привезённым из-за морей, из Ареморики[64], с острова Иктис[65] и Белого острова. Как только мы поняли, что крепость пала, король собрал своих воинов, чтобы отбить её. Случилось это в самый разгар месяца думаниоса[66], дни были короткими, и стоял трескучий мороз. Мы ожидали, что воины Мезукена будут укрываться в Укселлодуноне, который мы надеялись вернуть себе в ходе ответного штурма, но мы заблуждались.

Шайки амбронов совершали набеги по всему нашему краю, в особенности в низовьях Дорнонии. Они захватывали фермы и деревни. Никогда ещё мы не видели такого засилья врага. Нам всё-таки удалось прорваться сквозь их заслон, чтобы подступить к крепости, но мы попали в западню: враг на стенах, враг в тылу, да к тому же снег повалил стеной. Нам пришлось отступать, чтобы защищать Аржантату, оказавшуюся под угрозой захвата. Мы были вынуждены давать бой дважды, прежде чем добраться до города, и нам потребовалось целых три дня на обратную дорогу. Наше собственное королевство превратилось во вражеские земли. Среди воинов, с которыми мы сражались, лишь немногие были осками, большинство же из них иноплеменники. К счастью, во втором бою мы взяли пленников, но эти ироды не говорят на нашем языке! И только вернувшись в город, с помощью оскских рабов нам удалось их понять. Тогда, по крайней мере, мы смогли представить себе, что на нас обрушилось…

– Это больше не война против одного племени, – гневно заговорил Тигерномагль. – Мезукен заключил союз со всеми амбронскими народами, королевства которых лежат между Дорнонией и Грозовыми горами. Отныне мы воюем против тарбеллов, сардонов, бебриков и элизиков.

В исступлении он замотал головой:

– С тех пор я потерял покой, стремясь разузнать об этом союзе. Я приносил жертвы богам. Я просил совета у друидов и прорицателей. Я пытал заключённых. Я приглашал беглецов и купцов за свой стол. Я не гнушался слухами и сплетнями, пытаясь разобрать предсказания оракулов. И вот что я понял: Мезукен – не единственный, кто стоит за этим вторжением. О нет! Конечно, этот ирод полон мужества, этот враг под стать мне по удали и отваге, и я восславляю богов, чтобы одолеть его. Однако по правую сторону света против нас затеваются и другие козни, которые проливают свет на причину единения амбронов, на их силы и бесчинства. Поговаривают, что чужеземцы из других миров пристают к берегам амбронов. Они плавают на чёрных судах и обменивают зелья и драгоценные ткани на металл, зерно и людей. Якобы Аргантониос, правитель Тартесса, предоставил им покровительство и пристанище в своём королевстве за пределами Грозовых гор. Из этого лагеря они разбегаются, точно блохи, и разжигают алчность амбронов. Для своей торговли им нужно всё больше и больше товаров – вот что подстрекает амбронские народы к войне. Они хотят вернуть потерянные отцами земли, чтобы прибрать к рукам наше продовольствие и людей для обмена с чужеземцами на чёрных кораблях. Вот почему стоило только Мезукену попросить подмоги, как тарбеллы, сардоны, бебрики и элизики тут же слетелись. Они хотят разграбить наши богатства, чтобы обменять их на заморские диковинки.

Король лемовисов поднялся, набрал в грудь воздуха, так что жилы вздулись на его шее, и взревел:

– Но разве на роже у меня написано, что я позволю разграбить себя?

– Нет! Нет! Нет! – завопили герои, – хотя в толпе всё же нашёлся один шутник, возможно, это был Троксо, который выкрикнул: «Да!»

Военачальники, богатыри и их солдуры[67] повскакивали с мест. Подняв вверх кулаки, мечи или горшки с вином, они стали изрыгать в ночь гром чудовищной ненависти. Красные отблески пламени обагряли вздёрнутые подбородки, перекошенные лица и гневный взгляд, сверкавший на обнажённой стали. Тигерномагль широко развёл свои сильные руки, чтобы поприветствовать эту воинственную ярость, и рассмеялся во всё горло. Не дожидаясь, пока утихнет гвалт, он продолжил свою пламенную речь, и нужно было иметь поистине лужёную глотку, чтобы перекричать эту бурю.

– Этот сброд считает себя удальцами? Они воображают, будто смогут так легко меня поиметь? Мы зададим этим ублюдкам! Мы начистим им рыла! Мы намнём им бока! Они хотят поиграть в войну? Мы разнесём их в пух и прах! И когда мы с ними управимся, я развешу их жалкие тела на кольях вдоль своих границ! Чтоб другим неповадно было!

Каждое его проклятие поднимало всё новую волну воплей. Гвалт оглушал, как чистое вино, и пробирал до самого нутра. Казалось, что неистовство героев подпитывало само себя, и вскоре королю лемовисов оставалось только весело созерцать обезумевших пьяниц, которые клялись опустошить все королевства до самых Грозовых гор.

Комаргос, однако, не участвовал в общем разгуле. Спустя некоторое время и он сказал своё слово, не напрягая голос, но достаточно громко, чтобы король мог его услышать:

– Добрый бой мне всегда по душе! Но лишь глупцы прут напролом. Вообрази себе на минуту, что амброны удерут от нас – и ищи-свищи ветра в поле. Каким бы большим ни было наше войско, если они схоронятся в своих крепостях, то ты вернёшься домой несолоно хлебавши. Ты уверен, что сможешь достать этого Мезукена?

Тигерномагль зловеще ухмыльнулся:

– Скажи-ка мне, сын Комбогиомара, намекаешь ли ты на то, что я полагаюсь на авось?

Калека ответил ему со сдержанной улыбкой:

– Я был бы полным остолопом, если бы подразумевал подобное.

– Ну, ладно. В таком случае мы оба с тобой хитрецы.

– Раз уж мы с тобой, как ты говоришь, хитрецы, то ты без труда поймёшь, почему полководец Верховного короля битуригов хочет разведать план короля лемовисов.

– Куда уж мне! Мне этого и вовек не понять.

Мне было всё труднее и труднее разбирать, о чём они говорили, потому что вокруг нас горланили воины, к тому же богатыри из окружения Амбимагетоса подошли поприветствовать Сумариоса, похлопывая его по плечу. Но пока я ещё мог слышать обрывки разговора между военачальниками.

– Большой армии нужно много провизии, – рассуждал Тигерномагль. – Чтобы выстоять на этих землях, придётся разделить войско.

– Ты хочешь устроить несколько набегов одновременно?

Король лемовисов кивнул и добавил:

– Мы разделимся. Трогимар со своими воинами останется стоять на страже Аржантаты. Мы с Таруаком, моими солдурами и отрядами сантонов, петрокоров и сегуславов отправимся в Дорнонию, и я предам огню и мечу сердце оскских земель. Амброны подумают, что я буду действовать, как в предыдущие годы. Пусть потешатся надо мною напоследок. Я надеюсь, что Мезукен со своими подкреплениями поведутся на эту уловку и вообразят, будто смогут победить меня на своей земле. Так он станет менее внимателен к этому берегу реки. Вы с Амбимагетосом и вашими воинами нападёте на Укселлодунон и завладеете осаждённой крепостью. Мезукен не знает вас, чужеземных битуригов. Вы застигнете его врасплох.

– Мы никогда не были в Укселлодуноне, – заметил одноглазый. – Если эта твердыня столь неприступна, как ты говоришь, взять её будет не так-то просто.

– Укселлодунон – это самое что ни на есть орлиное гнездо на скале, чтоб его, – рявкнул король лемовисов. – Но если амброны смогли его захватить, мы должны найти способ отвоевать его. Я попрошу Троксо пособить тебе. Он часто ходил сражаться вместе со мной и хорошо знает местность. Он будет вам проводником.

Следующие слова потонули в грохоте пиршества, и вскоре Комаргос и король переключили своё внимание на потасовки и сумасбродные выходки воинов. Одни наперебой горланили песни, другие забавлялись тем, что разбивали пустые амфоры, пока виночерпии Тигерномагля удалялись за новыми. Королевские псы грызлись с собаками Троксо из-за очередной брошенной кости, и арверны и лемовисы ещё больше натравливали их друг на друга. Несколько поединков завязалось меж захмелевшими героями; и если дело не заходило дальше первой крови, виновниками которой порой бывали сами нерадивые зрители, то это лишь оттого, что противники не могли крепко стоять на ногах, чтобы биться и дальше.

Ночь состояла из одних только криков. В темноте, продырявленной кострами, колыхались толпы шатающихся теней. Пламя то тут, то там выхватывало из темноты золото украшений, цепь поясного ремня, глянец потного тела. Эти отблески кровоточили винными пятнами, перед тем как раствориться в сумрачных тенях. Пили все, жадно припав к своим чашам, так, что лилось мимо рта, в этом душном мраке, напитанном хмельными парами. Все шатались, и всё смешалось воедино. Бесшабашная пирушка превращалась в испытание: охваченные радостным безумием, мы всё дальше катились под откос, погрязая в беспорядке, мешанине, неистовой весёлости.

Мне показалось, что я был слегка нездоров. Моё сознание плыло, а душа распахивалась для познания высших реалий. Я отстранялся от земной суеты: праздник вокруг себя я больше не воспринимал как нечто непрерывное. Для меня он превратился в череду следующих друг за другом моментов, более или менее последовательных; и я узрел в них скрытую истину мира – будто с каждой потугой богини на моих глазах рождалась новая Вселенная.

Мне потребовалось время, чтобы понять, что происходило рядом со мной. Сумариос исчез – скорее всего, его увели куда-то старые знакомые. Его место занял огромный воин, настоящий исполин. Он сел рядом с моим братом и обнял его за плечи своей мясистой рукой. Сеговез хоть и был крепышом, но, задавленный мощной грудиной и увязший в его мохнатой подмышке, казался совсем крошечным. Пузо великана сотрясалось от смеха, когда тот поил моего брата. Его огромная ладонь, с пальцами, толстыми, точно колёсные спицы, порой спускалась Сегиллосу на талию и с жадностью хватала за бедро. Меня затрясло от приступа тошноты – я узнал это грязное животное. Это был Буос, лучший богатырь Амбимагетоса.

Я тут же протрезвел. По крайней мере, мне так показалось, ибо мои действия говорили об обратном. Я резко подскочил – чуть не распластался по земле, так как шатко стоял на ногах – и изо всех сил ударил Буоса кулаком в ухо. Великан посмотрел на меня слегка удивленно.