Неумерший

– Чёрт побери, Троксо, да ты просто шут гороховый! Ты вымотал меня своим ребячеством.

Рыжеволосый выпятил грудь и оттопырил губу, весьма неуверенно покачиваясь:

– Неужто это был вызов? Последний, кто устоит на ногах?

Буос рассмеялся, обозвал Троксо пьяницей на все лады, которые знал, и они отправились пить дальше уже вместе.

– Нам повезло, – сказал подошедший Сумариос. – Троксо вспомнил об узах гостеприимства, которые связывают его с вашей матерью и со мной, – вот почему он спас нас от поединка. Отныне, Белловез, мы перед ним в долгу.

Сумариос опасался, что мы вновь можем обозлить Буоса, попавшись ему на глаза, и приказал нам держаться в стороне от круга героев до конца ночи. Куцио оттащил нас с братом к костру, где пировали воины Нериомагоса. Дабы забыть это бесславное происшествие, я продолжил пить. Для простых воинов виночерпии Тигерномагля разносили эль, и, смешавшись с вином, мутная волна поднялась из моего желудка. Я был сыт хмелем по самую макушку, и меня стошнило, как только я доковылял до первого укромного угла и оперся о колесо повозки.

И только когда я поднялся, заметил, что был не один.

Кто-то смотрел на меня в упор. На двуколке в сидячей позе со скрещенными ногами застыла фигура, точно каменное изваяние. Незнакомец находился прямо напротив меня, однако вдали от костров я мог разглядеть лишь тёмные очертания. На его широких плечах болтались рубаха и плащ из грубого полотна, а под нахлобученным капюшоном зияла бездна чернее колодца. Мне показалось, что на коленях у него лежало первобытное оружие – короткая и крепкая палка вроде палицы. Сначала я подумал, что это был Бебрукс, солдур Троксо, но странник заговорил глубоким и настолько низким голосом, что он гулким эхом отдавался у меня внутри и пробирал до самых костей. Это точно был не Бебрукс.

– А ведь ты был на волоске, маленький король.

Я оцепенел, испугавшись как его замогильного баса, так и титула, которым он меня окрестил, а призрачный глас заговорил нараспев, словно читая псалом:

– Этим вечером Сумариос и Троксо поставили свои жизни на кон, дабы спасти твою шкуру. Ты пока ещё не осознал, что и Ойко умер из-за тебя. Кровь, всюду кровь! О, каким дурманящим ароматом веет от тебя, жалкий ты королёк!

– Ты ошибаешься, – запинался я. – Я не король.

– Ты не король? Разве ты не Белловез, сын Сакровеза, короля туронов, сына Белиноса, короля туронов? И ты не король?

Вот уже во второй раз я потерял дар речи. Дело было не в том, что кто-то мог знать мою родословную. Поразительным было то, что в этой армии, среди битуригов и их союзников, кто-то величал меня королевским титулом, которого лишил меня мой дядя Верховный король. Как только я опомнился, то выпалил на одном дыхании:

– Я не знаю тебя. Кто ты такой?

Он не шелохнулся, но во тьме капюшона мне почудилась язвительная ухмылка, а в интонации зазвучали нарастающие раскаты грома.

– Я – сила и слабость. Я – лёд и пламень. Я – жизнь в недрах земли. Я тот, кто нашептывает старинные песни:



Три хохлатых ворона скачут в мураве,

Три коня распряженных резвятся на лужке,

Три кабана свирепых мчатся по тропе.





Эта детская песенка обрушилась на меня с сокрушительной силой. У меня перехватило дыхание, глаза заволоклись слезами, и я попятился на два шага.

– Видишь, маленький король, ты её не забыл, – прохрипел каменный голос. – Я есть память лесных глубин.

Тут самое высокое пламя ближнего костра запустило в чёрное небо пригоршню искринок. Мимолетный проблеск осветил повозку. Под обтрёпанным капюшоном я мельком увидел косматую свалявшуюся бороду. Плащ и рубаха, изрядно изношенные, были сплошь усеяны колючками и запачканы чёрными пятнами. Орудие на коленях тени не было палкой: огонь выхватил из темноты тусклый блеск лезвия бронзового топора. Внезапно меня пробрал сырой холод ночи.

– Как же долго ты просыпался, – продолжало видение, снова теряясь во мраке. – Я уж было подумал, что ты умер, так и не разгадав вещих знамений.

Я не мог понять, о чём он толкует, но в этом был какой-то скрытый смысл. Волосы у меня на загривке встали дыбом, руки дрожали, как листья на ветру, а сердце бешено трепетало в груди.

– Слышишь? – спросила тень.

– Что? – пробормотал я. – Что мне нужно услышать?

– Песню флейт. Ты её слышишь?

Я был настолько потрясен таинственными вещами, происходившими со мной, что даже буйство пиршества слышалось мне приглушённо.

– Нет, не слышишь, – усмехнулся незнакомец с топором. – Да слышишь ли ты хоть ужа, ползущего к полевой мыши? Дыхание спящего зубра в глубине рощи? Журавлей, парящих под луной меж тучами и тенями усопших? Значит, у тебя не такой уж хороший слух…

Затем он как будто отвлёкся и на какое-то время оставил меня в покое. Пока я переводил дух, чувствуя себя так, словно гора свалилась с плеч, он, похоже, к чему-то прислушивался.

– А я слышу эти флейты, – вновь заговорил он. – О, они ещё далеко, так далеко! За пределами кельтских королевств! За широкой рекой, по которой идёт длинная ладья с кабаньей головой на переднем штевне! За пределами малых королевств Древнего народа, за острыми вершинами и могучими ледниками Белых гор, за великими озёрами, окружёнными лесами! Они поют, всё поют свои звонкие, протяжные песни, там, вдоль болотистых берегов и белых бухт в ночи, где ярче светят звёзды. Они играют мелодии из других миров, завезённые алчными душами на чёрных ладьях. Они поют о чужеземной жадности и коварных умах, о странствующих богах и краденых землях, о старых распрях и грядущих сечах. Неужели, маленький король, ты их не слышишь?

Я не ответил. Я слышал лишь его замогильный голос, который гудел внутри меня:

– Взбодрись, маленький король. Времени у тебя немного, а наставник я нетерпеливый.

Изо всех сил я пытался сбежать от него, но ноги не повиновались. Я пытался выкинуть из головы его слова, но он всё продолжал свою проповедь. К слову сказать, дальнейшая его речь была такой мудрёной, что я ничего не запомнил. Я был настолько пьян и изнурён, что мысли путались. Я ощущал лишь непонятную слабость, такую же зыбкую, как те болота, в которых вязнут кошмарные сны. Быть может, ночное видение было просто кошмаром, но от этого мне не становилось легче.


Ибо у нас, как и у вас, мой ионийский друг, именно во сне боги склоняются над дыханием смертных.

Войско под командованием Тигерномагля отбыло на следующий же день. По просьбе короля Комаргос провожал выходившие строем отряды. Это не являлось особой почестью одноглазому герою, скорее, соблюдением воинских обрядов. Комаргос сидел верхом. На грудине его коня, прикреплённая к сбруе рядом с фалерой, висела голова Ойко. С другой стороны дороги её дополнял вооруженный труп Ойко. Таким образом, перед тем как отправиться на битву, король, вожди и воины прошли между двумя частями его тела. Они пересекали черту, входили в священное пространство – в край кровопролития и смерти. Они вступали в войну. Дойдя до амбронских земель, Тигерномаглю оставалось лишь воткнуть копьё во вражескую землю, и все обычаи будут соблюдены.

Со склона Аржантаты мы наблюдали, как войско лемовисов и их союзников переправлялось на кораклях и плотах через Дорнонию, над которой разлился беспорядочный многоголосый гам. Большого труда стоило переправить колесницы и лошадей, однако в полдень Тигерномагль собрал свою армию на противоположном берегу. Среди взметнувшихся копий развевались боевые знамёна с бронзовыми изображениями кабанов и лошадей, а также петухов, медведей и колёс. Король лемовисов приветствовал свой город громким рёвом карниксов, которому вторили все медные трубы в отрядах. Затем войско стало медленно удаляться по извилистым тропкам в направлении оскского леса и холмов и скоро скрылось из виду.

В течение трёх последующих дней наш отряд продолжал стоять у ворот Аржантаты. Мы смолотили оставшуюся часть провизии, собранную для нас лемовисским королём, устроив унылый кутёж, окрашенный печалью, присущей окончанию празднеств. Каждую ночь за Дорнонией горизонт озаряли пожары. Воины подолгу созерцали эти огни на холмах, пылающие подобно алой зарнице. Они устраивали возлияния в честь богов войны и пили за успех Тигерномагля.

– Да, тяжёл он на руку, – говорил нам Сумариос. – Вряд ли эти пожарища только от горящих ферм и селений – там их не так уж много, негде так разгуляться, – король, верно, выжигает поля и леса. Коли так пойдёт и дальше, он оставит позади себя одно сплошное пепелище. Если Мезукен располагает таким огромным войском, как мы думаем, он не сможет устоять перед этой дерзостью.

На четвёртое утро настал наш черёд покинуть лагерь и отправиться на войну.

Наше войско казалось мне сильным. Для того, чтобы забрать нас из Аттегии в сопровождении Сумариоса, Комаргос взял с собой лишь небольшую охрану. Войско же битуригов, которое принц Амбимагетос привёл в Аржантату, насчитывало несколько сотен воинов. Если прибавить наш отряд и бойцов Троксо, набиралось уже под тысячу человек. Мне это казалось бесчисленной ратью. Когда мы вышли из лагеря, я не мог и подумать, что можно противостоять такой мощной силе. Какая наивность! Я ещё не догадывался, какую армию способен собрать такой правитель, как мой дядя.

Первые сомнения относительно нашей численности закрались мне в душу, когда мы отдалились от Аржантаты. Столь внушительное войско растянулось по узеньким тропкам тонкими разрозненными цепочками. Оно почти растворилось в зелени. На фоне массивной громады холмов и лесов колонны смотрелись жидкими нитями. Целые группы воинов застревали порой позади увязшей телеги, всадники всё больше рассеивались в пути, пехотинцы присаживались на склонах в ожидании отставшего товарища, наблюдая, как проходят другие отряды. Всё это казалось крайне расхлябанным, но поскольку Сумариоса это, похоже, не тревожило, то мы с Сеговезом и подавно об этом не беспокоились.

По сравнению с изнурительной гонкой, которая привела нас в Аржантату, этот подъём по кручам был сущей безделицей. Отныне наше войско было чересчур многочисленным, чтобы гнаться галопом. Тигерномагль выделил нам оружейников и колёсников с гружёными повозками и стадом коров в придачу. Они плелись в хвосте колонны, и хотя мы быстро потеряли их из виду, бросить их совсем всё же не могли. Всё дальше и дальше позади слышалось мычание коров, напоминавшее нам, что они тянулись следом.

Мы дышали полной грудью. Бесконечные пиршества, несмолкаемый гвалт, пьяная кутерьма, призраки, промелькнувшие в глухой ночи, превратили лагерь в бурлящий котёл. Теперь мы бодро шагали на свежем воздухе, чувствуя приятное дуновение ветра, раздвигая перед собой ветви. Тем более что пошли мы не самым коротким путём. По словам Тигерномагля, Укселлодунон расположен в долине Дорнонии, в дне ходьбы от Аржантаты вниз по реке. Однако пустившись в путь, мы отклонились от русла, поднялись в горы и пошли в направлении, противоположном ходу армии лемовисов, как если бы возвращались домой. Таково было решение Троксо и Комаргоса: двигаясь вдоль Дорнонии, войско могло натолкнуться на амбронский отряд, идущий на Аржантату, что перечеркнуло бы весь план внезапного нападения. Оба богатыря, получив на то согласие Амбимагетоса, предпочли обогнуть её окольными путями. Для пущей скрытности Троксо повёл нас потаёнными тропами. Спустя некоторое время у меня сложилось впечатление, что мы лениво бредём, словно праздные путники, и наша беспечность стала очевидной при первом же столкновении с опасностью.

Мы прониклись духом беззаботного странствия, его особенной длительностью, стиравшей границы пространства и времени. А между тем война притаилась впереди – в действительности мы уже шагнули за её неприветливые рубежи, но наслаждались отсрочкой, которую предоставил нам Троксо. Мы шли в бой по просёлочным петляющим дорогам, как бывает, когда идёшь навестить друга, имея краюху хлеба в кармане и целый день впереди.

Этот край напомнил нам тот, по которому мы шли, добираясь до города лемовисов. Он был пустынным и завораживал обманчивым очарованием девственной природы. Правда, местами угрюмо торчали чёрные остовы ферм, сожжённых минувшей зимой. И ветви порой прогибались под тяжестью жирных воронов, чьё зловещее трескучее карканье заполняло небосвод. Налетавший порывами ветер доносил до нас сладковатый запах зловонной гнили, смешанный с ароматом древесной смолы и мокрой травы. Но весна спешила стереть с земли это клеймо разрухи. На лугах наливались силой злаки, кусты ежевики с подлой нежностью выпускали свои первые побеги поперёк дороги. Лопухи, тысячелистники и румянки бойко штурмовали обугленные руины. Духи, ютившиеся в зерне и деревьях, повсюду отвоёвывали всё новые клочки земли, кружась в бурном вихре сарабанды, который стихал при нашем приближении.

На рассвете третьего дня Троксо предупредил, что мы приближаемся к Укселлодунону. Он указал на раскинувшиеся перед нами лесистые холмы, выщербленные глубокими долинами, утверждая, что на одном из них и стояла крепость. Я мог различить разве что её неясные очертания в сиреневой дали, окутанные туманной дымкой. И вот мы вновь зашагали по тенистым и волглым лощинам, напоённым свежестью поющих источников, и я вновь погрузился в дремотное забытье в этом краю журчащих ручьёв и мшистых ущелий.

Тем более неожиданным оказалось первое столкновение с врагом.

Мы продвигались по подлеску, когда в начале колонны раздались отчаянные крики. Там шагали Троксо и Буос, ставшие неразлучными после их последнего поединка. Волна тревоги пробежала по всему войску, но бой был очень коротким и закончился, едва начавшись. Вскоре громкие крики поутихли и перемежевались с насмешками. «Хряки! Хряки! – ликовал пронзительный голосок Буоса.

Комаргос в сопровождении Сумариоса поспешил на шум. Мы с Сеговезом бросились за ними. Курьёзное зрелище предстало нашему взору: воин, загоняющий в глубь колонны свиноматку и выводок поросят. Затем заметили и других тёмношкурых свиней, копошившихся неподалёку в дубраве. А когда поравнялись с гогочущими воинами из передних рядов, увидели и сражённого неприятеля, распластавшегося в жухлой листве. Дротик, всаженный в его грудь, торчал будто проклюнувшийся росток.

Троксо, полусмеясь-полухмурясь, обращался к великану.

– Экий ты скорый, Буос! Мог бы оставить хоть одного в живых, чтобы мы его допросили!

– Эти скоты напали на нас! – ответил исполин. – Откуда я мог знать, что их только двое?

Затем, почёсывая пузо, он промычал:

– На кой сдались нам эти твари! А вот сало на ужин – это совсем другое дело!

Забыв о досадном недоразумении, Троксо от чистого сердца расхохотался.

Когда произошла стычка, арвернский богатырь, по своему обыкновению, шёл во главе колонны. На подходе к Укселлодунону Троксо на пару с Буосом немного оторвались вперёд от отряда. Богатыри неожиданно наткнулись на стадо свиней, которых свинопас под охраной двух воинов пригнал попастись в лесу. Пастух попытался бежать, в то время как амбронские воины смело ринулись в бой. Все трое были повержены.

Свинопас походил на обычных деревенских парней, с которыми я водился всю свою жизнь. Такие же хитон и браки могли запросто носить слуги моей матери в Аттегии. Он, вероятно, был лемовисом, попавшим в кабалу амбронов. Два других с виду явно были чужеземными воинами. У них были копья с бронзовыми шипами, к слову, довольно-таки искусно изготовленные, а одного прикрывал ещё и бронзовый нагрудник. А вот кинжалы были железными. Один из ножей был, похоже, трофейным, ибо имел сходство с нашими. Самым удивительным оружием, на мой взгляд, был другой, слегка изогнутый кинжал, единственная кромка лезвия которого находилась на внутренней стороне дуги. Этот клинок выглядел как лезвие серпа: он показался мне одновременно очень неудобным и весьма опасным оружием. По словам Сумариоса, воины принадлежали к племени осков. Они были смуглолицыми, с серыми, уже потухшими глазами, а кровь у них была такой же алой, как наша. Они не показались мне устрашающими, впрочем, мёртвые обычно выглядят скрюченными, поэтому я мог и заблуждаться.

Да и не успел я толком их разглядеть. Троксо и Буос расхватали их оружие, которое должно было пополнить запас трофеев по окончании войны. А потом отрезали им головы: рыжий – одному воину, великан – свинопасу и второму вояке. Обезглавленные тела были брошены на съедение волкам и воронам.

Посовещавшись, Троксо, Комаргос и Амбимагетос всё-таки решили приостановить продвижение войска. Скорее всего, воины и пастух пригнали стадо свиней из Укселлодунона, а значит, нас могли поджидать и другие нежеланные встречи. Вместе с вождями Троксо решил послать разведку, оставив главные силы в тылу.

В числе небольшого отряда воинов Сумариос отправился на разведку, в которой мы с братом его сопровождали. Вслед за Троксо мы выехали из глубины долины и поднялись на холм, с которого могли осмотреть окрестности. На одном из них приметным пятном чернел раскорчёванный, но, по всей видимости, заброшенный участок. Не выходя из-под сени деревьев, наверху мы обнаружили прекрасную площадку для обзора местности. Там мы и остановились.

– Похоже, что мы всего в двух лье птичьего полёта от Укселлодунона, – рассуждал Троксо. – Теперь он виден отчётливо.

Рукой он указал на огромный горный массив с двумя приплюснутыми вершинами, представлявшими собой плато, окаймлённые тёмными шатрами лесистых долин.

– Издалека это выглядит плёвым делом, но, поверьте, карабкаться надо будет по круче, – объяснил рыжеволосый. – Отсюда нам видно вершину пониже – это гора Печчо. Большая её часть покрыта пастбищами. Узким перешейком она соединяется со второй вершиной, позади неё, которая намного шире и выше. Это и есть Укселлодунон. Видите ту чёткую линию, что венчает вершину склона? Это крепостной вал. Отсюда он кажется невысоким, на самом же деле это огромная насыпь земли, покрытая каменной кладкой. Он почти в три раза превосходит человеческий рост. Если амброны укрепились там, то войско даже в десять раз больше нашего обломало бы себе об него все зубы. А теперь держитесь, ибо стена является самым слабым местом крепости.

Он с довольным видом наблюдал за произведённым впечатлением, прежде чем продолжить.

– Вал защищает только эту сторону Укселлодунона, ну и другой склон в направлении Аржантаты, хотя подъём там очень крутой. Со стороны Дорнонии после заката крепость не охраняется. В этом нет необходимости: она защищена отвесными скалами, превышающими рощи высоченной ольхи. Погодите, я оставил вам напоследок лакомый кусок. Долины у подножия горы очень глубокие: они размыты двумя речушками, которые впадают в Дорнонию. Когда наступает половодье от дождей или таяния снега, она выходит из берегов и заливает пойму. Это означает, что долина вокруг Укселлодунона с трёх сторон оказывается под водой и превращается в непроходимую топь, где коварные течения повсюду образуют омуты. Единственный подступ к крепости – это крутая тропка, которая восходит по горе Печчо и ведёт прямо к воротам в крепостном валу.

– Да уж, – протянул Амбимагетос. – Удивил так удивил!

– Как этим гадам амбронам удалось захватить такой бастион? – сердито гаркнул Буос.

– Неприступное положение крепости, должно быть, усыпило бдительность воинов Тигерномагля, – предположил Комаргос.

– Я тоже так думаю, – подтвердил Троксо. – В плохую погоду ночи на вершине горы студёные, и порой крутит такой ветер, что того и гляди поотрывает у скотины рога. Дорнония была полноводной – такое нередко случается в ненастье, которое бывает в месяце думаниосе. Наши воины и не предполагали, что Мезукен сможет пробраться по таким опасным водам. Они, должно быть, оставили в дозоре слабую охрану. Ночью оскские воины вскарабкались на стену и напали на лемовисов, пока те спали.

С непринуждённостью глупца Буос воскликнул: «Вот и нам самим надо сделать то же самое!»