Неумерший

С внутренней стороны стена казалась огромным травянистым склоном, преграждавшим единственный доступный подход к крепости. Множество воинов занимали боевой ход, и численность их всё возрастала. Их было меньше, чем в войске Амбимагетоса, но они насчитывали по меньшей мере двести человек – этого было достаточно, чтобы удержать стену, и уж тем более, чтобы перебить наш отряд, если бы они его обнаружили. Лачуги отчасти скрывали нас от вражеских воинов, которые стояли к нам спиной, грозно тряся кулаками или размахивая копьями перед нашими товарищами, находившимися под валом. Наше положение было тем не менее небезопасно. В деревне начался переполох – с громким лаем носились собаки, дети и женщины, поддавшись панике, причитали и суетливо мельтешили. В этой суматохе нас ещё не заметили, но наше присутствие могло быть раскрыто в любой момент.

Мы наклонились над краем пропасти, подхватили первую связку оружия, которое подал Суагр, зависший прямо у нас под ногами. Оно поднималось снизу по столбцу, образованному нашими воинами, закрепившимися на скале. Сначала шли пики и дротики, так как их легче было ухватить и передать, не имея твёрдой опоры под ногами, к тому же в ближнем бою они были более приспособленным оружием. Мы свалили в груду, быть может, с десяток копий, когда услышали пронзительные крики мальчишек. Брат чертыхнулся, и мы обернулись. Дети уже улепётывали без оглядки, сверкая чумазыми пятками. Почти сразу один оскский богатырь появился меж саманными стенами шагах в тридцати от нас. Я до сих пор помню его: с двумя копьями в правой руке, необычным круглым щитом в левой и в высоком шлеме с гребнем, делавшим его ещё выше. Наши глаза встретились, и я увидел в них больше удивления, чем гнева. Он набрал воздуха в грудь, и стало понятно, что он позовёт своих, прежде чем я смогу что-либо предпринять. Но он не закричал.

Одним взмахом Сумариос метнул дротик, который в тот же миг протянул ему сын. Оружие проследовало по выверенной траектории, очерчивая правильную кривую и вращаясь вокруг своей оси. Оно проткнуло насквозь амбронского воина в тот момент, когда тот собирался открыть рот. Вражеский богатырь не издал ни звука: от неожиданного удара у него перехватило дыхание. Его ноги обмякли, он упал на колени, и верная смерть отпечаталась на его лице. Несмотря на это, он всё еще боролся, собирал последние силы, чтобы предупредить своих. В несколько мгновений Сумариос подскочил к нему с ножом в руке и перерезал горло.

Правитель Нериомагоса поспешил вернуться к нам, захватив копья и щит убитого.

– Быстрее! Быстрее! – торопил он.

Я наклонился над обрывом, схватил дротики, которые подавал мне Суагр, но в тот же миг услышал стоны и рыдания женщин вокруг мёртвого воина. Они голосили истошно, и сигнал тревоги уже разлетался от хижины к хижине.

Брат оторопел, подмечая скорость, с которой усугублялось наше положение. Затем он резко встрепенулся.

– Дело-дрянь! – выпалил он. – Мы не можем ждать всех. Я пошёл.

Не успели мы и глазом моргнуть, как он схватил копьё и помчался к валу. Мы остолбенели, в том числе и Сумариос, который обычно не терял самообладания. Перед правителем Нериомагоса встал выбор между успехом штурма – и тогда ему пришлось бы бросить моего брата – и словом, данным моей матери, а это поставило бы под угрозу всю нашу группу. Сам я даже не раздумывал. Кровь вскипела в моих жилах, я схватил пику и ринулся за братом. Сумариос чертыхнулся. Он приказал Суагру занять наше место и побежал вслед за нами.

Я бежал всё быстрее и злился на Сегиллоса. В первом же нашем испытании этот безмозглый болван бросился, очертя голову, в пасть волка. Вот уже пятнадцать шагов осталось до него, но пятнадцать шагов на поле боя – это так много! Я ни на секунду не упускал из виду младшего брата, который с развевавшимися по ветру волосами мчался без меча и щита навстречу вражеским рядам. Вслед за ним я пронёсся мимо хижин и оказался на открытой площадке внутреннего двора крепости. Амброны с верхней части стены, отвечавшие на шумные притязания наших войск, были хорошо вооружены и полны угрожающей отваги. Их воинственные возгласы, изречённые на непонятном языке, раздавались теперь, как мне казалось, прямо в моих ушах. Я чувствовал себя ужасно беззащитным перед этой опасностью, обжигавшей сильнее, чем ледяная вода.

В порыве безумия Сегиллос всё же смог трезво оценить обстановку. Эта особенность войны должна была позднее подтвердиться с опытом сражений: на поле боя глаз привлекают скопления людей, а не отдельные бойцы. Брат, Сумариос и я были тремя болванами, мельтешившими у подножия травянистого склона, где сосредоточился враг: как ни странно, никто не обратил на нас внимания. Правда, однако, и то, что амбронские воины стояли к нам спиной, и что порой им приходилось уклоняться от копий, которые наши герои на полной скорости бросали из-за стены со своих колесниц. Но казалось ещё менее вероятным, если не сказать невозможным, пробежать бо́льшую часть вражеских укреплений, чтобы добраться до ворот. Казалось, нас хранила божья десница.

Увы, удача отвернулась от нас, едва мы их достигли. Вход в Укселлодунон был проделан в земляном валу, стены которого были обложены камнем, так же как и на внешней его стороне. Над ним возвышался дощатый навес, огороженный плетёными перилами. Это место, являясь слабым в обороне крепости, находилось под усиленной охраной.

Сеговезу удалось проскочить под носом у врага и добежать до ворот, но створы двери, изготовленные из массива цельной древесины, были перекрыты брусом, который, в свою очередь, подпирался двумя брёвнами. В одиночку быстро справиться с подобной баррикадой было невозможно. Вкладывая всю свою силу в удары, Сегиллос яростно бил ногой в одну из подпорок. Когда он начал её выбивать, несколько амбронских воинов заметили его, и их наконец осенило. Я вскрикнул, чтобы предупредить брата об опасности, – он тут же отскочил в сторону, уворачиваясь от двух дротиков, один из которых воткнулся в ворота на уровне его сердца.

Плотными группами оски попрыгали вниз с мостика и со стен. Я догнал брата как раз вовремя, но мы оказались в незавидном положении: в окружении противника, без щитов, вооружённые лишь пиками. Прерывисто дыша, я видел вокруг нас только блестящие жала копий, причудливо изогнутые мечи, небольшие круглые тарчи и перекошенные от ярости лица амбронов. Всё произошло в одно мгновение: Сегиллос, словно обезумев от ярости, метнул пику – она проткнула плечо одному воину, и град рогатин посыпался в ответ, я резко оттолкнул брата в сторону, заслонив собой, и был смертельно ранен.

Я получил четыре ранения. Самые лёгкие из них – рана на руке, царапины на шее и ладони – сильно щипали, но вот смертельный удар оказался настолько мощным, что вначале я даже не ощутил боли. Однако ещё до того, как действительно понял, что происходит, я почувствовал, что мне пришёл конец. Кулак вражеского воина победоносно сжимал ясеневое древко копья, пробившее мне правую сторону груди. Я стёр с его лица злорадную ухмылку, воткнув своё копьё обеими руками в его левый глаз. Он умер мгновенно, рухнув на пронзившую меня пику. И вот тогда тугая волна боли разорвала мою грудь, как будто кто-то разрубил меня секирой на две части. Я пал вместе с противником. Моё сердце слабело, и я думал, что умру, да и лучше было бы умереть, ибо боль была невыносимой.

Я лежал на земле, изнемогая от боли и трепеща от ужаса, находясь в сознании. Разгневанный Сегиллос, размахивая копьём, словно палкой, расчистил небольшое пространство вокруг нас. Противник отступил лишь для того, чтобы поточнее нанести удар. Мой брат был обречён на погибель под градом летевших со всех сторон копий, как вдруг Сумариос набросился на наших притеснителей.

Он захватил с собой оружие, взятое у поверженного неприятеля. Правой рукой он держал длинную пику на высоте уха, целясь ею в грудь и лицо противника, а левой крепко сжимал манипулу щита и второе копьё, покороче. Ловко вращая тарч и рогатину по вертикали, правитель Нериомагоса отбивал сыпавшиеся удары противника. Сбив с ног двух осков секущим ударом копья, он перепрыгнул через их рухнувшие тела и встал спиной к спине с Сегиллосом.

Брат получил драгоценную передышку. Сигнал тревоги, однако, уже вовсю распространялся по стене. Положение моих товарищей было безнадёжным. Они остались защищать меня, но отныне я представлял собой не более чем смертельную обузу. Я попытался приказать им спасаться самим, но грудь простреливала такая острая боль, что слова застревали в глотке. Лёжа на земле, я с трудом мог удержаться на локте: повсюду вокруг мелькали браки, голые икры, босые и обутые в башмаки ноги, порой сверкали длинные бронзовые поножи. Каждый раз, когда кто-нибудь спотыкался о труп противника, покоившегося на другом конце копья, сломанные рёбра мгновенно разносили режущую боль по всему телу и кровь шла горлом.

Сумариос пытался выиграть время. Он начал орать хриплым устрашающим голосом битв. Он кричал исступлённо, чтобы устрашить врага, поносил вождей, бросал вызовы. Он стремился перевести стадное наступление в единоборство с каким-нибудь амбронским богатырём, чтобы усмирить нападки толпы и выиграть несколько драгоценных минут. Но, несмотря на это, враги продолжали яростные атаки, которые Сумариос и мой брат всё же смогли отбить, однако уклониться от всех ударов было невозможно, и кровь их брызгала на меня.

Спасение пришло от Комаргоса. Одноглазый воин ударил в тыл амбронам, словно молния: орудуя лезвием своего меча так же искусно, как и его металлическим обухом, он расчищал дорогу, чтобы пробраться к Сумариосу, что позволило Суагру и Матуносу проскочить вслед за ним.

– Дверь! – кричал секванец. – Откройте эту чёртову дверь!

Мой брат отказался оставлять меня. К счастью, сыновья Сумариоса повиновались. Оски, оценив опасность, в которой находилась крепость, прибежали с подкреплением, но оба наших богатыря стали сражаться вдвое доблестнее. Сумариос бился отныне с утроенной силой – за нас и за своих сыновей. А Комаргос вертелся в вихре смерти: каждый из его выпадов был роковым, каждая из его увёрток была началом следующего удара, при каждом натиске он вспарывал живот или рассекал голову противнику. Вдвоём они сдерживали натиск, пока трещали подпорки ворот и открывались створы для наших воинов.

Я видел, как в расширяющийся проём ворвался день, и торжествующий рёв послышался из рядов наших воинов. Вот уже земля затряслась от грохота въезжавших колесниц.

– Берегись! – орал Матунос. – Они идут!

Копьё, влетевшее из открывшихся ворот, просвистело прямо у затылка Комаргоса и воткнулось в лоб одному из противников. Вот уже грудины конных упряжек устремились во внутренний двор, а Буос писклявым голосом улюлюкал от радости. Суагр и Матунос едва успели отскочить в сторону. Сумариос с братом схватили меня под руки и перенесли от прохода. Я мельком увидел копыта лошадей и железный обод колеса, прокатившийся на волосок от моей лодыжки. Я задыхался от нахлынувших страданий, поскольку, передвигая меня, товарищи вытащили копье из-под мёртвого соперника.

Очнувшись, я сидел, привалившись одним плечом к стене у входа. Ожесточённая битва шла уже внутри крепости, недалеко от хижин, и сквозь полузакрытые веки я видел, что в распахнувшиеся створы крепостных ворот продолжали врываться красочные браки нашей дружины. Забрызганный кровью, с опухшими от слёз глазами, мой брат склонился надо мною и звал по имени. Я хотел попросить его замолчать, так как у меня и без того звенело в ушах, но дыхание было сбивчивым. Я попытался усесться поудобнее, но тотчас взвыл от резкой боли. Наконечник копья, торчавший под лопаткой и царапавший остриём камни, ещё больше разорвал рану.

Не ведаю, как долго длилась битва. Грохот оружия и колесниц, боевые кличи, крики раненых вторили простреливающей боли, разрывавшей мне грудь. Когда стало совершенно очевидно, что Укселлодунон падёт, Сумариос вернулся к нам в сопровождении Куцио, ведшего упряжку. Кровь, забрызгавшая голубую раскраску и татуировки правителя Нериомагоса, придавала ему свирепый вид. Однако, когда он опустил на меня глаза, я прочитал в них не злобу, а растерянность.

– Сумариос! – вскричал Сегиллос. – Помоги ему! Помоги ему!

Богатырь некоторое время неподвижно и угрюмо созерцал, как Куцио с мрачным видом осматривал мою рану.

– Мы ничего не можем сделать, – глухо сказал наш защитник.

– Да можем! Надо его вылечить! Нужно найти друидов!

– Я знал лишь одного мудреца, который мог бы исцелить подобную рану, но он исчез уже лет десять назад.

– Но это несправедливо! Не оставим же мы его так! – возмутился мой брат. – Надо вытащить у него эту дрянь из груди! Помоги нам, Сумариос!

Недолго думая, Сумариос осторожно присел рядом, чтобы не задеть торчавшее из меня древко. Он наклонился к самому уху:

– Если я вытащу это копье, то могу убить тебя так же верно, как воин, который всадил его, – прошептал он.

– Всё равно попробуй, – выдавил я.

– Твой брат, возможно, прав. Друиды справятся с этим лучше, чем я.

– Я не дотерплю… вспомни… о своём обещании…


Он внимательно посмотрел на меня, нахмурив брови.

– Ты нас подслушивал?

– Как… и в первый раз…

На миг что-то промелькнуло в его взгляде, пока в его памяти всплывали картины из прошлого. В нём боролись чувства гнева, любви и печали.

– Маленький проныра! Ну ладно уж, погоди! Только знай, теперь будет хуже, чем в первый раз: теперь нужно быть не только храбрым. Нужно быть сильным.

Затем, приклонив колена и приложив обе ладони к земле, он произнес:

– Нериос, Великий отец вод, вними моим мольбам! Я понимаю, что обращаюсь к тебе вдали от твоих источников, но я всегда ухаживал за твоим святилищем, я прославлял его трофеями, я не скупился на жертвоприношения. Заклинаю тебя, спасти этого мальчика, ибо он мне как сын. Ниспошли на меня свой исцеляющий дар. Взамен я пожалую тебе всю добычу, которую добуду в этой войне.

Произнеся молитву, он попросил своего кучера и моего брата помочь ему. Куцио и Сегиллос приподняли меня, обхватив под мышками. Сумариос встал передо мной, поддерживая древко копья, чтобы рана не увеличилась под его весом.

– Послушай меня, Белловез, – сказал мне правитель Нериомагоса. – Если я выдерну копье тем же путём, каким оно и вошло, я во второй раз проведу лезвием по твоему телу. Зубцы разворотят рану внутри – так я уж точно тебя убью. Получается, у меня нет выбора. Стисни зубы и терпи.

Он приказал своим помощникам крепко меня держать. Схватив древко обеими руками, он толкнул его вперёд. И когда оно почти полностью показалось из спины, подошёл сзади и извлёк его. Куцио и Сегиллос подбадривали меня, но я едва мог их слышать. У меня было ощущение, что моё лёгкое вышло наружу на острие копья. Я потерял сознание.

Хуже боли есть только одно – удушение. Широко открыв рот, я пытался дышать. Это и привело меня в чувство.

Сначала я услышал голос брата:

– Он очнулся! Бэлл! Бэлл! Держись!

В глазах всё плыло – передо мной маячили расплывчатые до неузнаваемости лица. Голубые рисунки вайды, бледная кожа, сияющие шлемы и обесцвеченные волосы растекались тусклыми пятнами. Я судорожно хватал ртом воздух, но с трудом мог поймать хоть глоток. Из меня выдернули копьё, но теперь пудовая тяжесть давила на грудь, и я не понимал, что со мной происходит. Было безумное ощущение, что я захлёбываюсь чистым воздухом, словно выброшенная на берег рыба. Паника, завладевшая моим духом, привела меня в чувство.

Битва закончилась. Вокруг меня собрались почти все военачальники, они держались на расстоянии и не произнесли ни слова. Только Сумариос и Сеговез подбадривали меня. Брат очень обрадовался, увидев, что я очнулся, но внезапно меня скрутили судороги, не давая сделать вдох, и снова нахлынул страх при виде удручённого выражения, появившегося на лице Сумариоса.

– Держись, Бэлл! – кричал Сеговез. – Ты потерял не так много крови, ты сильный! Держись!

Кто-то массивный подошёл и склонился надо мной. Это был Буос.

– Отпусти его, мальчик, – сказал он. – Он весь посинел, он умирает.

Брат бурно запротестовал, осыпая великана бранью. Но смирение, застывшее на лице Сумариоса, и яростная агония, которая колотила меня, не оставляли мне никаких надежд.

– Если что и может ещё ему помочь, – добавил Буос, – то только одно.

Он сделал быстрый жест, который я сразу не понял, но в следующий миг мне показалось, что меня пригвоздили к земле. Острая боль пронзила тело чуть пониже ключицы, и в тот же миг Сумариос и Сеговез отринули от меня и бросились на Буоса, вереща от ярости. В кулаке великана сверкнул кинжал, которым он только что хотел меня прикончить. Я видел, как Сумариос поднял меч, а брат схватил кровавое копье, которое из меня выдернули. Казалось, что они переубивают друг друга прямо на моих глазах, и, содрогнувшись от невыразимого ужаса, я опять попытался вдохнуть.

Страшный булькающий хрип вырвался сквозь рану наружу.

Что-то поддалось в моей груди.

И я начал дышать.

Этот клокочущий шум так резал слух, что прервал затевавшийся бой. Все взгляды упали на меня.

Я задыхался, слёзы застилали мне глаза, но я всё же дышал. Удар ножа, который должен был убить меня, вернул меня к жизни. Тогда я увидел, как странное выражение появилось на всех этих суровых лицах: смесь страха, отвращения, и, возможно, даже благоговения.

Что было дальше, помню плохо. Я был в таком ужасном состоянии, что из последующих часов и дней всплывают лишь обрывки воспоминаний да смутные очертания снов.

Нести меня было нельзя. Кто-то отыскал телегу о четырёх колёсах – либо из добычи, захваченной в крепости, либо в нашем собственном войске. Меня уложили на неё и укрыли одеялами и шерстяными плащами. Это была открытая, без какого-либо навеса повозка: прямо надо мной небо разверзлось бездонной пропастью. Высоко в нём чёрные силуэты выписывали большие круги – то были вороны, кружившиеся над полем битвы.

Я дышал с трудом. При малейшем движении острая боль прожигала меня так, будто под кожу загнали раскалённые угольки. Каждый глоток воздуха был пыткой: при вдохе правая сторона груди сдувалась через отверстия ран, производя глухие плевки; когда же я выдыхал – воздух скапливался у ран и резал тело острым кинжалом. Мне не удавалось правильно дышать. Казалось, что лёгкие мои наполнились водой. Я проклинал молитву Сумариоса, которая ради моего спасения обрекала на муки каждый миг.

Телега тронулась с места, и от каждого толчка из моей груди вырывались хрипы. Перевозили меня недалеко, в одну из соседних с крепостным валом хижин, поскольку Укселлодунон снова перешёл в наши руки. Тем не менее я чувствовал, что отправлялся в бесконечное странствие. Кроме моего брата и Сумариоса, меня сопровождала целая свита героев и простых воинов. Я вспомнил недавний кошмар, в котором меня окрестили королём туронов, и, должно быть, выдавил из себя ту злобную усмешку, которая бывает на лице мертвецов: в наших краях останки правителей провожают в последний путь именно на открытых повозках.

Свет стал быстро меркнуть в глазах. Силуэты боевых товарищей, составлявших мою похоронную процессию, становились туманными и размытыми. Я уже больше не различал ничего, кроме прекрасной наездницы справа от моей повозки, одетой в алое платье и восседавшей на своей белой кобылице без всякого седла. За ней бодрой рысцой трусил молоденький жеребёнок, теряя пушок. Слева от меня шёл долговязый лесоруб в лохмотьях, с топором на плече и опущенным на глаза капюшоном.

Вскоре у меня не осталось сил даже на то, чтобы поворачивать голову. Мутная пелена застилала глаза. Сквозь полузакрытые веки я видел теперь только маленький клочок неба, не больше, чем дымница в крыше дома. Небесная лазурь была нежной и глубокой, как летний вечер. Мне казалось, что я утопаю в ней. Под размеренный цокот кобылицы и скрип колёс я погрузился в мир мёртвых. Я всё это вспомнил.

Я наконец постиг величайшую истину, которая, мелькнув мимолётной вспышкой, в тот же миг от меня ускользнула.





Глава III

Остров Юности