Неумерший

К этому ребенку, появившемуся перед ним, Сумариос прислушался, и его ярость наконец отхлынула.

– Молодец, Сеговез, ты храбрый. Но знай, что я не истязал твоего брата, а наоборот – я пощадил его.

В ту ночь Сумариос ушёл почти сразу же после случившегося, как только Куцио наспех перевязал ему рану. Он покинул Аттегию под колкие укоры матери и испуганные взгляды наших прислужников.

Некоторое время я ходил с синяком под глазом, со вздутыми шишками на ногах и ссадинами на пальцах. У меня, к слову, остался небольшой шрам на губе, который до сих пор напоминает об этом прискорбном эпизоде. Сумариос, однако, оказался прав: я был крепким, и всё на мне заживало стремительно.

Мать относилась ко мне как-то уж слишком ласково, чувствуя себя виноватой. Я отвечал ей любовью, но обиду простить не мог. Остальные дворовые вели себя так, будто ничего не случилось, но над Аттегией нависла гнетущая атмосфера недоговоренности. Все слуги, за исключением Исии, прежде чем перейти к нам, принадлежали Сумариосу. И теперь они не знали, чью сторону принять, да и боялись гнева правителя Нериомагоса пуще гнева моей матери.

После восьми ночей Сумариос и Куцио появились вновь. Мать хлопнула перед их носом дверью, и правитель Нериомагоса пошёл поговорить с Даго, бронзовым мастером, который стал им посредником. Сумариос вернулся, чтобы помириться и предложить возмещение. Уступка была столь значительной, что мать была готова сменить гнев на милость. Я не хотел этого признавать, но, похоже, она была без ума от героя и, несмотря на то что злилась на него, всё же переживала за последствия моего удара ножом.

Когда мы увидели их, сначала нам улыбнулся Куцио. Кучер любил нас и явно радовался, что начались примирительные разговоры. Сумариос был спокоен, но серьёзен. Он непременно хотел поговорить со мной, Сегиллосом и матерью одновременно.

– Я вернулся не сразу, – промолвил он, – ибо был уязвлён, причем моя гордость пострадала намного больше, чем плоть. Будь ты моей женой, Данисса, а твои сыновья моими детьми, я знал бы, как поступить, но ты – не моя супруга, а вы – не мои сыновья. Это повергло меня в смятение. Тогда я решил спросить совета у друида в Иваононе, и вот что он мне ответил: «Почитай богов, не твори зла, закаляй доблесть». Не сразу усмотрел я пользу от его совета. Вернувшись домой, я сотворил единственную вещь, которую извлёк из напутствия оракула: принёс жертву Нериосу. Тогда Великий отец вод пожаловал мне толику своей мудрости, и на меня снизошло озарение. Если должно мне держаться в стороне от зла, то я не могу мстить женщине и её детям. Если я обязан упражняться в доблести, то отнюдь не вызывая вас на бой, ибо не извлеку из этого ни толики славы. Нет! Только борясь с самим собой, со своими собственными ошибками, я покажу твёрдость духа. Я соблазнил тебя, Данисса, и корень зла зиждется здесь. Я должен загладить свою вину. Что же касается тебя, Белловез, ты совершил три серьёзных проступка: поднял оружие на воина, хотя ещё не достиг достойного возраста, ударил его в спину и, что хуже всего, напал на него в доме, в котором он был гостем. Но всё же ты не виноват. Ты действовал по невежеству, а также из мужества, ибо нужна была храбрость, чтобы атаковать меня, да ещё и несколько раз. Однако знай, если ты совершишь подобное в будущем, мужество тебя не спасет. Твоё деяние расценят, как преступление, тебя сочтут разбойником и, поскольку ты ещё не умеешь постоять за себя, тебя схватят и сожгут в огромной плетёной клетке[74]. Истинная причина случившегося восходит к той давней несчастной ссоре между твоим отцом и дядей, из чего следует, что вы не получили должного образования для детей знати. И вот наконец, что я хочу предложить: я не могу взять твоих сыновей в пажи, Данисса – это запрещено Верховным королем. Но всякий раз, когда я буду приходить сюда, я смогу обучать их всему, что знаю сам. Я сделаю из них воинов. Они оба уже показали свою закалку для этого. Если ты согласна, я научу их обращению с оружием и правилам поведения воинов.

Сумариос стал для нас чем-то вроде первого трофея. Защищая и опекая нас, завязав отношения с матерью, он, безусловно, уже был частью нашего бытия. Но благодаря тому, как оказалось, счастливому удару ножа, он пересёк последний рубеж, отделявший его от нас. Искупая одновременно и свою и мою вину, он окончательно влился в нашу жизнь.

Отныне, заезжая в Аттегию, правитель Нериомагоса всякий раз обучал нас искусству владения оружием. Он научил нас быть быстрыми, выносливыми и сильными. А еще разъяснил, почему так легко смог одолеть меня во время того горе-поединка – потому что использовал щит, как наступательное оружие.

Он показал, каким бывает древковое оружие и как им пользоваться. Длинная и громоздкая пика, к примеру, предназначалась для пешего боя, чтобы оттеснять противника и защищаться от нападений. Копьё же более маневренно, поэтому его можно было использовать по-разному – как в конном, так и в пешем сражении, как в рукопашной драке, так и в бросках на короткие дистанции. Он также научил нас обращаться с метательным оружием и правильно выбирать его в соответствии с предстоящим боем. Тяжёлые дротики, например, служили для того, чтобы сдерживать противника на небольшом расстоянии, протыкая ими щиты или разбивая вражеский строй. Сулицы, дротики полегче, можно было брать целыми пучками и забрасывать ими противника, оставаясь на безопасном удалении. Трагула, которая запускалась по принципу камня из пращи – с раскрутки на конце ремня, восполняла неточность удара своей дальностью и мощью и прекрасно подходила для дальнего боя. Сумариос обучил нас азам стрельбы из лука, но в основном для охоты. Оружие, с которого надобно было снимать тетиву, чтобы оно не теряло своей мощи в согнутой дуге, он считал слишком ненадёжным для непредсказуемых поворотов войны.

Длинный меч, по его словам, был пригоден прежде всего для колесничных и кавалерийских сражений. В пешем же бою, если удавалось проскользнуть под копьями противника и дело доходило до кулачной схватки, Сумариос предпочитал меч покороче или кинжал, более сподручный в единоборстве. Тем не менее он заставлял нас упражняться и с длинными мечами в пешей схватке, ибо, по обычаю, герои должны сходиться на них в одиночных поединках вместе с копьями. В каждом виде боя это оружие используется по-разному. Когда мы тренировались пешими, Сумариос требовал, чтобы мы проводили силовые атаки, ибо утверждал, что стойкость пехотинца составляла крепость тела, которую необходимо было подорвать, чтобы выиграть бой. Будучи же всадником, нужно было наносить лёгкие расчётливые удары, потому что тут главным было удержаться в седле, ведь преимущество верхового больше в скорости и его возвышении над противником, нежели в силе.

Куцио тоже взялся за нас. Кучер учил запрягать и распрягать лошадей, водить их под уздцы, управлять ими голосом, уметь задавать нужный темп, чтобы они легко въезжали на гору или неслись по извилистым тропам. Что может быть упоительнее, чем править настоящей повозкой! Окликать скакунов, бросать громкие приказы, одним лишь словом хвалить или хулить коней, нестись, рассекая воздух большими рывками, подхлёстывать коней на доброй дороге или же сдерживать их на кочках, играючи держать равновесие во время толчков. Ох и дивная забава! Бросать пьянящий клич навстречу ветру, захлебываясь от смеха! Но уметь только управляться с упряжкой для нас было недостаточно. Ведь нам суждено было стать бо́льшим, чем возничими: в бою главным предназначением колесницы является свобода передвижения, которую она дает воинам. Мы научились стоять на повозке, не держась за борта, бросать дротики, мчась галопом, спрыгивать на землю или запрыгивать в кузов на полном ходу.

Обучение владению оружием требует упорства и постоянства. В тёплое время года, когда Сумариос отбывал в поход или в Аварский брод, мы приостанавливали наши занятия. Правитель Нериомагоса учитывал эту прореху и, когда вновь возвращался в свои земли, всё чаще и чаще останавливался в Аттегии, чтобы наверстать упущенное. Он чувствовал себя должником, и ему более не надобно было предлога для ночлега. Поскольку мы обязаны были его слушаться, когда он обучал нас, он стал нам с братом как отец. Наше имение стало ему вторым домом. И я больше не пытался защитить мать: ведь, предавшись чувствам, она подарила нам Сумариоса.

К сожалению, в нашем образовании не хватало ещё одного звена. Сумариос часто рассказывал о своде правил поведения воинов, но мы никак не могли его запомнить. В обучении владению оружием и верховой езде всё было чётко и ясно: мельчайшая оплошность стоила оплеухи, падения с лошади или того хуже – братской насмешки. А вот изгнание отдаляло нас от раутов и ассамблей, так что тонкости этикета, которые вдалбливал нам Сумариос, применить было негде, и они влетали в одно ухо и вылетали в другое.

Следует признать, что это однобокое обучение ничуть не меняло нашего нрава. Мы вырастали всё более дерзкими и свободными в стороне от попечения воинского сообщества. Беготня по чужим дворам, мелкие кражи и наше озорство нарастали снежным комом, и мы стали сущим наказанием для всех соседей. Нам ещё и пятнадцати зим от роду не было, а мы уже успели увести несколько коров. Мы принялись ещё пуще соперничать с сорванцами Нериомагоса. Когда Сумариос определил своих двух сыновей в пажи вдали от дома, то многочисленная ребячья гурьба осталась без вожаков. Ну а мы, взрослея и крепчая, превратились в грозу этих мальчишек.

И вот однажды случай предоставил нам возможность одним глазком взглянуть на то, какой могла бы быть жизнь при дворе. Несмотря на изгнание нас из светского общества Верховным королём и недоверие матери к королевской знати, отряд воинов остановился на ночлег в Аттегии.

Мне шёл тогда двенадцатый год. Солнечным днём мы с братом, Исией и Акумисом слонялись по незасеянным пашням усадьбы, раздумывая, прогуляться ли нам по окраине Сеносетонского леса или же устроить карательный набег на шкодников одного фермерского хозяйства в Верноялоне. Тут Акумис заметил, что на нериомагосской дороге показалась толпа, и мы мигом перемахнули через плетень, чтобы проследить за странниками. Это были не местные жители, а небольшой отряд хорошо вооружённых воинов, шествующих по обе стороны от двух боевых колесниц, и повозки в окружении стаи собак. Нам сразу захотелось рвануть домой, чтобы предупредить обо всём мать, как вдруг мы признали колесницу Сумариоса. Среди воинов выделялся один немолодой уже всадник в изысканных одеяниях, который не был вооружён, и мы узнали в нём Альбиоса. Однако более всего нас поразило присутствие среди мужчин барышни. Она ехала верхом на богато украшенной кобылице и казалась издалека юной и надменной. Было очевидно, что воины и бард составляли её свиту, и наши сердца затрепетали от волнения, ибо, по рассказам Суобноса, одна красивая наездница ведала таинственными тропами в глубине леса.

Мы отправили Исию и Акумиса домой, чтобы они предупредили мать о том, что пожаловали гости. А мы с Сегиллосом как ни в чём не бывало выбежали навстречу кортежу. По обыкновению, мы всегда приветливо встречали Сумариоса и Альбиоса, но в тот день эта учтивость стала удобным предлогом, чтобы утолить наше любопытство, ибо до сих пор мы ни разу не видели, чтобы бард и правитель Нериомагоса прибывали к нам вместе, и, конечно же, нам прежде всего хотелось разглядеть прекрасную наездницу поближе.

Мы выскочили прямо под ноги лошадям, на что Сумариос раздражённо прогремел:

– Ну что за дурни! Как я учил вас вести себя с героями?!

Тогда я запоздало вспомнил, что он действительно запрещал нам показываться перед вооружёнными отрядами, поскольку присутствие детей на религиозных или воинских обрядах считалось кощунством. Однако в силу детской привычки бежать ему навстречу всякий раз, когда он посещал нас, мы и не вспомнили про это правило. Присутствие других воинов, которые хотя и смотрели на нас скорее с удивлением, чем с недовольством, только усугубляло наше положение. К счастью, вмешался Альбиос.

– Ха-ха! Кого я вижу! – воскликнул он, посмеиваясь. – Юные повелители Аттегии!

Подмигнув Сумариосу, он вступился за нас:

– Не ворчи уж на них, герой! Они как галантные кавалеры любезно решили пополнить свиту своей гостьи.

Повернувшись к наезднице, он добавил:

– Это Белловез и Сеговез, сыновья Даниссы и твои будущие племянники, принцесса!

Вышеупомянутая принцесса с каким-то восхитительным недоумением приподняла бровь, внимательно рассматривая нас с высоты своей лошади. Мы и впрямь были не очень похожи на детей из знатной семьи. В грязных брогах[75], в браках с отвисшими коленями, взъерошенные, в заплатанных туниках перед ней топтались лишь маленькие оборванцы, а наши наглые мордашки вряд ли придавали благородства.

Под покровительством барда нравоучения Сумариоса теперь были нам нипочём. Однако незнакомка казалась особой столь утонченной, что мы почувствовали смущение. Фалеры её лошади сверкали золотом, из-под подола восхитительного платья выглядывали изысканные остроносые ботиночки, скреплявшая мантию брошь переливалась отблесками солнечного света, а ткань нарядов мерцала всеми цветами радуги. Несмотря на то что она оказалась совсем юной, ее роскошного вида и внушительного кортежа было достаточно, по нашему мнению, чтобы поместить её в число важных персон. По недоумению, с которым она нас рассматривала, было очевидно, что девушка не привыкла водиться с босяками.

«Поздоровайтесь с гостьей, охламоны!» – проворчал Сумариос. Что мы и попытались сделать, но под сердитым взглядом правителя Нериомагоса и насмешливым взором барда вышло немного неуклюже. Рыжеволосый богатырь во второй колеснице рассмеялся:

– Да уж, Сумариос, если это твои ученики, работы у тебя ещё невпроворот!

Этот воин крепкого телосложения казался балагуром, и шутка прозвучала легко, без особого порицания. Его псы, превосходные борзые, обступили нас и стали дружелюбно обнюхивать. Когда когорта снова двинулась в путь, мы вприпрыжку бежали домой рядом с лошадью Альбиоса. Исия и Акумис выполнили своё задание должным образом: когда мы подъезжали к околице, мать уже ждала у ворот в сопровождении Даго и Рускоса. Увидев нас в компании незнакомцев, она будто одновременно и успокоилась, и разозлилась.

Спешившись и передав поводья своей лошади прислужнику, Альбиос первым направился к ней. Со свойственной ему изысканной любезностью он поприветствовал её и объявил, что в исключительном случае прибыл в обществе почётных гостей. Незачем было говорить больше: пользуясь своими привилегиями, он как бы негласно поручал моей матери принять всю эту когорту. Однако бард поспешил уточнить:

– Кроме Сумариоса, сына Сумотоса и его солдура, с которыми ты в ладу, битуригов в отряде больше нет. Прекрасная принцесса, оказавшая тебе почёт своим визитом, – это Кассимара, дочь Элуорикса, короля арвернов. Она следует из Немоссоса под охраной воина своего отца, Троксо, сына Уоссиоса, и его воинов. Ни эти люди, ни их семьи не причиняли тебе зла, Данисса, и я надеюсь, что оказать им радушное гостеприимство тебе будет не в тягость.

Мать на мгновение замялась. Я догадался, что вызвало ее смущение: она стыдилась своего скромного быта и деревенских слуг. Однако её колебания длились недолго, и с едва заметной любезностью она пригласила странников расположиться на ночлег. Нам при этом приказала уйти с глаз долой, чтобы не путались под ногами гостей. К нашему великому удивлению принцесса Кассимара учтиво возразила. Хотя по дороге она не проявляла к нам интереса, юная красавица пожелала, чтобы мальчикам разрешили остаться. Мать с ней спорить не стала, но всё-таки отправила нас умыться и причесаться.

Вечером для гостей был устроен праздничный ужин. Мы с братом должны были прислуживать в качестве пажей, но не имея ещё нужных навыков, были ужасно неловкими: арвернский герой Троксо подсмеивался над нашей нерасторопностью, когда Тауа начинала ворчать на «этих двух неуклюжих болванов, которые только мешали ей подавать блюда», и в конце концов мать прекратила этот балаган, наказав нам молча сидеть в углу. Вот так мы смогли поприсутствовать на первом в жизни рауте, лакомясь объедками, которые Троксо, шутя, раздавал своим собакам и нам.

Только после того как гости отужинали, этикет позволял матери разузнать причину их посещения. Мы с Сегиллосом сгорали от любопытства, однако она не торопилась расспрашивать. В то время как арверны выказывали дружеское расположение, а Альбиос без удержу всех веселил, Сумариос был напряжён, и мать, наверное, почувствовала в этом визите подвох. Она слишком долго жила вдали от светского двора и из-за своей уязвлённой гордости интуитивно не доверяла всему, исходящему из окружающего мира. Пока воины с удовольствием пили и шутили, отчуждённость, с которой держалась мать, в конечном счете смутила принцессу Кассимару, ожидавшую, возможно, другого приёма. Альбиос был, однако, слишком проницательным, чтобы пустить эту неловкую ситуацию на самотек. Выждав некоторое время, чтобы дать возможность хозяйке дома задать все свои вопросы, он взял инициативу в свои руки, чтобы заговорить наконец о цели визита.


– Как и всегда, – промолвил он, – ты очень щедра с путниками, которые останавливаются под твоей крышей, Данисса. И ты проявляешь большую тактичность, избавляя их от неуместных расспросов. Но всё же мы пришли к тебе не случайно – Кассимара, дочь Элуорикса, сама пожелала встретиться с тобой.

Арвернская принцесса с благодарностью взглянула на барда, который, таким образом, озвучил ее тайное намерение.

– Я польщена твоим вниманием, Кассимара, но я не понимаю его причину, – сказала мать. – Вот уже много лет, как обо мне все забыли.

Это замечание было жестоким по отношению к Сумариосу и обидным для Альбиоса. Бард, однако, не принял его близко к сердцу и ответил быстро, не дав сказать и слова арвернской принцессе, возможно опасаясь, что юные годы могут побудить её к необдуманному ответу.

– Наше присутствие в этом доме свидетельствует об обратном, – мягко возразил музыкант. – Дочь Элуорикса не безразлична к твоей судьбе и желает помочь тебе восстановить связь с благородной знатью.

– Очень любезно с твоей стороны, – сказала мать, глядя Кассимаре в глаза. – Но я сомневаюсь, что ты поступаешь так по доброте душевной. Пришла ли ты сюда от имени своего отца? Намереваешься ли ты объявить войну Верховному королю?

– Нет, – спокойно ответила принцесса. – На самом деле я собираюсь с ним обвенчаться.

Впервые за всё это время мать выглядела по-настоящему удивленной. На мгновение она замолчала, но вскоре нахмурилась, потупив взгляд. Альбиос счёл нужным снова вмешаться.

– Много событий произошло в Аварском броде за последние несколько зим, – заметил он, – но так как эта тема была тебе не в радость, мы ни о чём не рассказывали. Теперь же мне придётся это сделать, чтобы объяснить присутствие Кассимары в наших землях. Уже долгое время в супружестве твоего брата и Приттус царил разлад. В прошлом же году вспыхнула и настоящая ссора. Верховная королева заявила, что принадлежащие ей стада были намного породистее, чем у мужа, и что именно она обеспечивала процветание королевству. Твой брат это, конечно же, оспорил. Придворные герои и богатыри разделились на два лагеря, подстрекая спорщиков. Волопасы подняли оружие друг на друга, и дело дошло до кровопролития. Великий друид попытался усмирить всех, но Приттус сложила сатиру на Амбигата, и без защиты своих магов он бы тяжело заболел. Правитель захотел призвать её к ответу. Тогда, дабы избежать гнева мужа, Верховная королева покинула Аварский брод и укрылась у своего брата Арктиноса в Бибракте. Слухи о надвигавшейся войне между битуригами и эдуэнами некоторое время витали в воздухе, но на этот раз Великому друиду Комруносу удалось помирить Арктиноса и Амбигата. Твой брат согласился расторгнуть союз, хотя и не без того, чтобы присвоить себе приданое Приттус.

Презрительная улыбка скользнула по губам матери, но она промолчала.

– Верховный король не может править без жены, – продолжал Альбиос. – Королевство останется без наследников. Тогда твой брат отправил гонцов к своим вассалам и союзникам, чтобы найти себе новую спутницу. Принцесса Кассимара превзошла знатностью и красотою всех своих соперниц, поэтому именно ей выпала честь разделить с ним ложе.

Мать снова перевела взгляд на гостью и на этот раз разглядывала её очаровательное личико так внимательно, как если бы только что его увидела, что было весьма невежливо, поскольку они сидели бок о бок.

– Бедное дитя, – прошептала она.

Троксо нервно заерзал, пытаясь сдержать негодование, вызванное ее резкими словами. Щёки Касимары налились пунцом, и её поведение стало более решительным. Властным жестом она прервала Альбиоса, который снова собирался заговорить.

– Я Кассимара, дочь Элуорикса, – заявила она. – Я ещё не достигла твоего возраста и у меня нет твоего опыта, Данисса, но по своему происхождению и образованию я ничем тебе не уступаю. Я не вчера родилась и прекрасно знаю, что ждёт меня в Аварском броде, но я счастлива, ибо чувствую себя достаточно сильной, чтобы справиться с этим.

– Да, разумеется, – уверенно согласилась мать. – Ты королевская дочь – и ты станешь королевой. Как и я.

Несмотря на гордость, сострадание принцессы возобладало. Сидя на почётном месте справа от хозяйки, она наклонилась к ней и положила руку на плечо. Мать вздрогнула от этого прикосновения.

– Я не в том положении, чтобы сказать, что я разделяю твоё горе, – призналась Кассимара, – но я понимаю, в чём его причина. Вот почему я так хотела повидаться с тобой. Мой союз с твоим братом ознаменует новое начало для битурижского королевства. Не пришло ли время покончить с твоим изгнанием?

– Ты приглашаешь меня на свадьбу?

– Я хотела бы, чтобы мой брак состоялся под знаком согласия. Воссоединение детей Амбисагра, по моему мнению, будет лучшим подарком, который я могла бы преподнести битурижскому народу. Я могу вступиться за тебя, Данисса. По случаю свадьбы твой брат должен будет явить свою щедрость. Если я попрошу у него простить тебя, он не сможет мне отказать.

На это великодушное предложение мать только пожала плечами.

– Взгляни на численность своего кортежа, – заметила она, – действительно ли ты считаешь, что сможешь получить от Верховного короля всё что пожелаешь?

Принцесса с трудом скрыла раздражение.

– Не путай мою любезность со слабостью, – ответила она. – Из тактичности я прибыла с небольшой свитой, чтобы не истощать твои запасы. Откровенно говоря, меня предупреждали о твоей надменности, и я взяла с собой лишь небольшой отряд, чтобы он соответствовал сопровождению барда. Меня не доставляют Верховному королю в качестве рабыни. Я иду из Немоссоса во главе отряда воинов. Прошлой ночью мои подопечные остановились в Нериомагосе, а не у тебя. В данный момент мой брат Агомар идёт по долине Кароса к Аварскому броду с целой армией, которая охраняет мои караваны и стада. Покинув твой дом, я присоединюсь к нему. Прибыв в город битуригов, я буду говорить с Амбигатом на равных.

– В таком случае можешь попросить его вернуть мне мужа и королевство. Тогда я, несомненно, приму твоё приглашение на свадьбу.

Кассимара закатила глаза.

– Почему ты так пытаешься меня оскорбить? – возмутилась она. – Я тебе не враг.

– Скоро ты станешь женой моего врага.

– Теперь я понимаю, что ошиблась, – вздохнула принцесса. – Не у твоего брата нужно просить за тебя: ты сама должна его простить.

Тут вмешался Сумариос, явно расстроенный таким поворотом разговора.

– Подумай о сыновьях, Данисса, – сказал он. – Если ты примешь предложение дочери Элуорикса, они смогут получить хорошее образование.

– И думать тут нечего! Я никогда не отдам их на попечение убийцам отца!

– Если ты не хочешь, чтобы они шли в Аварский брод, мой отец мог бы взять их в пажи, – предложила Кассимара. – В Немоссосе бояться им будет нечего, к тому же они достаточно высокого происхождения, чтобы служить королю арвернов.

Но моя мать упорно помотала головой:

– Они ещё слишком малы. Они останутся со мной.

– Нехорошо прикрываться детьми, чтобы запятнать репутацию Верховного короля, – сказала принцесса.

– Я не так глупа, ты меня недооцениваешь! – ответила мать. – Кто ещё помнит обо мне и заботится о моих сыновьях? Я держу их возле себя не для того, чтобы застыдить Амбигата, а чтобы защитить. Я опасаюсь головорезов, что окружают моего брата: я слишком хорошо их знаю, я провела с ними всё детство. Такие ироды, как Донн, Сегомар, Комаргос или Буос, и бровью не поведут, если нужно будет избавиться от двух строптивых детей. Однако более всего я боюсь не их. Страшнее всего сам Амбигат. Он не станет собственноручно истязать моих сыновей – ему нет в этом нужды, у него достаточно в подчинении верзил, чтобы сделать за него всю грязную работу. Но он может совершить и нечто гораздо хуже! Вымуштрует моих мальчиков и заманит их в свою шайку. О, Кассимара, вот увидишь! Если этот человек остался тем, кем я его помню, он непременно тебе понравится. Он полон жизни и безумно обаятелен. Он завораживает всех, кто только приближается к нему, своими мечтами, своим великим замыслом единого королевства. Те, кто служат ему, слепо верят, что он сможет возвеличить их и сотворить из них чуть ли не хранителей золотого века. Но как только ему удастся обворожить их, он подминает их под себя, надевает на всех удила и заставляет скакать, как ему вздумается, – шагом, иноходью, рысью и даже тропотом или пиаффе. Он льстит им ненавязчиво: то по головке погладит, то похвалит, а те и рады стараться. Они становятся послушной упряжкой, которую загоняют длительным бегом, псами, сторожащими порог дома днём и ночью, и даже когда на улице стоит трескучий мороз. Они отдают ему намного больше, чем получают взамен. Теперь ты понимаешь, почему Приттус ушла от него? Понимаешь ли ты, кем является человек, которому ты обещана? Это мошенник. Он извратил понятие королевского правления. Власть для него перестала быть выполнением взаимных обязательств – она превратилась в карусель. Люди скачут вокруг него, будто обузданные лошадки: он выбирает, кого из них осеменить, а кого выхолостить, на ком можно поездить верхом, а кого принести в жертву. Вот почему я ни капли не доверяю ему! Мои дети – невежды, но до тех пор, пока я их держу при себе в изгнании, они, по крайней мере, свободны!

– Ты несправедлива к своему брату, – мягко возразил Альбиос. – У него, конечно, есть недостатки, но ты не можешь отрицать, что при нём наши королевства мирно живут вот уже много лет.