Неумерший

– Амбигат – миротворец? Говоришь ли ты о человеке, что пролил кровь моего мужа в день нашей свадьбы? Не смеши меня, Альбиос!

– Твой брат и муж были пьяны. Всякое могло случиться.

– Нет, это был не просто поединок. Мой брат ему завидовал: я собиралась покинуть семью и соединить себя узами с туронским принцем, отчего наследство Верховного короля становилось скуднее. Он давно искал причину, чтобы развязать войну между Аварским бродом и Амбатией. И в конечном итоге получил то, чего хотел: подло завладел моей долей власти, вручив туронское королевство одному из своих вассалов. В день моей свадьбы в Лукка он уже просчитал это всё в своей голове.

Поворачиваясь к Кассимаре, моя мать добавила:

– Прислушайся ко мне, принцесса Немоссоса. До тех пор пока ты будешь верно служишь моему брату, он будет с тобою обходителен. Он расположит к себе твоих рабов и амбактов, заручится ласковой дружбой твоего отца, дабы укрепить свои войска и оттеснить врагов. Но в день, когда Элуорикс угаснет, в день, когда слуги станут более преданы твоему мужу, чем тебе, ты встанешь на горький путь. К тому времени ты постареешь, герои и барды отвернутся от твоей залы, наглые воины будут красть твой скот, а муж, вместо того чтобы защитить, приведёт тебя к погибели за любую действительную или вымышленную провинность. Тебе тогда ещё очень повезёт, если ты, как Приттус, сможешь рассчитывать на какого-нибудь влиятельного родственника, который смог бы приютить тебя и защитить от прихвостней Верховного короля.

В воздухе повисло тяжёлое молчание. Арверны, в том числе и весельчак Троксо, сидели, как в воду опущенные. Воины не знали, как себя вести, не в силах разобраться, была ли речь моей матери доброжелательным предупреждением или оскорблением, брошенным принцессе прямо в лицо. Сумариос сделался угрюмым, а Альбиос странным образом не проронил ни слова. Возможно, он усмотрел в словах матери магическое заклятье и искал наиболее подходящую песню, чтобы предотвратить несчастье, которое она предрекала. Наконец сама Кассимара взяла слово:

– Если бы я не была твоей гостьей, – чуть слышно сказала она, – я бы подумала, что ты только что наслала на меня проклятье.

Мать грустно ей улыбнулась.

– Не волнуйся, – ответила она. – Обе мои ноги стоят на земле, а оба мои глаза открыты – я не накликала на тебя беды. Я лишь рассказала о том, что уже происходило.

В ту ночь мы с братом теснились на материнской лежанке, уступив свою кровать принцессе. Мы поступили так из вежливости, а еще из осторожности, ибо наш невинный возраст служил матери щитом от недоброжелателей. Мне никак не удавалось заснуть, я был расстроен трапезой и чувствовал встревоженность матери, которая тоже не могла сомкнуть глаз. Набитый чужеземцами дом словно наполнился иной жизнью. Но я был молод, и в конце концов усталость сморила меня.

Посреди глухой ночи кто-то разбудил меня. Женская рука закрыла мне рот, и сердце бешено заколотилось, ибо сначала я подумал, что мать не хотела, чтобы я закричал от страха, но что-то не сходилось. Ладонь была шершавая и мозолистая, пахла рыбой и оставляла на губах вкус соли.

– Ни слова, – прошептал голос Кассимары. – Следуй за мной. Смотри не разбуди никого!

Она говорила тихо, но в её шёпоте было гораздо больше властности, чем в речах во время вчерашнего ужина.

Когда я открыл глаза, то понял, что почивал один на узкой кровати под колючим пледом, более грубым, чем шерстяные одеяла в Аттегии. Поднявшись, я сразу потерял равновесие и чуть было не ударился о невероятно низкий потолок. Кассимара убрала руку с моего лица, но я продолжал ощущать солоноватый привкус ее мозолистых пальцев. В доме царила мёртвая тишина, но за окном слышалось протяжное завывание ветра. Мне тогда подумалось, что буря поднялась над Сеносетонским лесом.

Я хотел выйти из алькова матери и на полном ходу врезался в стену из сухого камня. Где-то в темноте Кассимара подавила смешок, в то время как меня охватывала паника. Принцесса взяла мою руку и повела за собой. Мы пересекли небольшое тёмное и прохладное, похожее на погреб помещение, затем уверенным движением спутница пригнула мне голову, чтобы я смог пройти под низкой притолокой, и вывела на свежий воздух.

В бездонной глубине ночного неба, среди мерцающей россыпи звёзд бледным пятном светился месяц. У меня резко закружилась голова. Я был не дома: повсюду, куда ни глянь, виднелись необъятные просторы водной глади. Вокруг нас несколько каменных хижин, словно ссутулившись, жались к земле под яростными порывами ветра, а за ними слышался только грохот ночного прибоя. Тёмный силуэт Кассимары едва можно было различить. Платье простенького кроя обрисовывало фигуру девушки туманным ореолом, волосы свободно развевались на ветру, но когда она повернулась ко мне, месяц пролил матовый свет на её чересчур высокий лоб – передняя часть головы была выбрита.

– У тебя мало времени, – сказала она. – Вот, возьми.

Она протянула мне громоздкий предмет, который прижимала к груди. Я схватился за рукоятку длинного меча, непривычно тяжёлого и не такого уравновешенного, как оружие, к которому я привык.

– Я захватила это в Барнаине, – добавила она. – Когда ты завершишь жертвоприношение, нужно будет оставить его рядом с котлом. И только посмей украсть, мы настигнем тебя в море и раздерём в клочья!

Сердце моё сжалось, когда я начал понимать, чего она от меня ждёт.

– Когда ты говорила мне о наказании, – прошептал я, – я представлял себе не это.

– И всё же у нас так принято. Она предсказала, что ты умрёшь в этой войне, и ошиблась. Другого не дано.

– Но я не могу поднять на неё руку. Это же подло.

– Ты ошибаешься. Уже долгое время она ничего для тебя не значит. Она галлицена, а судьба галлицен – это непрерывный цикл, который требует от них освобождения от своего плотского одеяния.

– Но, если я убью её, все отвернутся от меня, и её пророчество сбудется.

– Чтобы тебя смогли убить, нужно сначала, чтобы тебя признали в царстве живых. Но на данный момент ты ничто, Белловез, ты ни жив, ни мёртв, в тебе теплится только отголосок твоей души, которой снится сон, там, в ночи твоего детства, которую ты разделяешь с моей сестрой.

Она растянула губы в плутоватой улыбке, которую в этой промозглой ночи я толком не мог увидеть, но хорошо представил её. Согласно законам потустороннего мира, она была Кассимарой, она же была Кассибодуей, и еще кем-то третьим – неуловимым и сильным, кого я уже забыл, но кого мне ещё предстояло встретить. Порывы морского ветра порой доносили до нас скрип колёс и цокот копыт кобылицы, идущей по берегу. Но тут, ворочаясь во сне, мать случайно положила руку мне на плечо, и это распугало ночных призраков.

На следующий день гости покинули наш дом на рассвете. После посещения Аттегии они спешили присоединиться к колонне под командованием Агомара в долине Кароса. Возможно, арвернская принцесса просто хотела поскорее покинуть дом, где её так неласково приняли. Когда путники уже были готовы выехать со двора, мать подошла попрощаться с ними. На ней было платье, когда-то роскошное, теперь же немного потрепанное от времени, и драгоценности, некогда свидетельствовавшие о её могуществе. Она сняла с себя большое янтарное ожерелье и протянула его Кассимаре.

– Вот, возьми. В память обо мне.

Принцесса немного смутилась.

– Это очень дорогой подарок, – заметила она, ещё не решив принять его или отказаться. – Ты предоставила мне кров, отказавшись от моей помощи, а теперь ещё и даришь драгоценное украшение. Не подарок ли это на свадьбу, от которой ты меня отговариваешь?

– Нет. По правде говоря, если ты действительно желаешь соединиться узами с Амбигатом, не показывай ему это ожерелье. Прими его не как подарок, а в качестве извинения за мою нечуткость. Кроме того, не в стоимости и не в красоте камней истинная ценность этого украшения. Оно дорого мне, потому что я унаследовала его от матери. Она была единственным человеком на всём белом свете, которого Амбигат по-настоящему боялся. Прячь от него это ожерелье, покуда будешь счастлива. Однако в день, когда твой муж тебя разлюбит, в день, когда он будет искать повод, чтобы избавиться от тебя, надень на себя этот талисман. Он защитит тебя.

После недолгого колебания принцесса приняла подарок. Она держала его кончиками пальцев, любуясь прозрачностью янтаря, в котором отражался утренний свет.

– А оно тяжёлое, – заметила она.

Во мне вдруг шевельнулся обрывок сна: это был тот же голос, только смешанный с морским бризом. И я почувствовал, как ладонь наполняется тяжестью призрачной рукоятки бронзового меча.

После отъезда гостей над Аттегией повисла унылая тишина. Наши прислужники вернулись к привычной работе. Из глубины мастерской Даго слышался прерывистый звон металла; на пороге своего дома Банна обмазывала смолой внутреннюю часть новых горшков; Тауа, согнувшись, тяпкой окучивала кусты бобов; Рускос с косарём в руке плёл из тополиных прутьев перегородку в новом сарае. Мы с братом и Акумис помогали ему на свой лад, разминая ногами глину с соломой для самана, но это занятие было лишь поводом для бурного веселья, суть которого заключалась в том, чтобы бросаться друг в друга кусками глиняного месива.

Солнце стояло уже высоко, когда вдруг залаяли собаки. Вынырнув из тростниковых зарослей Камболата, долговязый старик нёсся вскачь по нашему лугу, взмахивая руками при каждом прыжке. Он промчался так до самого двора. Мы встречали его радостными возгласами и шутками, ведь к нам вновь пожаловал Суобнос. Однако на этот раз его привычная приветливость куда-то улетучилась. Запыхавшись от бега, он согнулся, упёр руки в колени и никак не мог отдышаться – его тощая грудь ходила ходуном. Из-под копны всклокоченных волос сверкали глаза, он вращал ими в разные стороны, как будто ища кого-то среди нас.


– Уже уехала? – спросил он.

– Кто уехал? – удивилась Банна.

– Прекрасная наездница! Уехала?

– Принцесса? Давно уж двинулась в путь!

Глубокое огорчение отразилось на физиономии скитальца, и в отчаянии он стал заламывать себе руки.

– О, горе мне! – воскликнул он. – Я так и знал! Опять ничего у меня не вышло!

– Чего не вышло? – вмешался Рускос.

– Догнать её! Я опять не смог! Я видел, как она подъезжала в окружении воинов! Я боялся, что они прогонят меня! Я прождал слишком долго!

– Тебя-то, шелудивого? – съехидничала Тауа, не отрываясь от прополки огорода. – Ещё бы! Тебя уж точно погнали бы поганой метлой!

Все наши прислужники залились громким смехом, но бродяге было не до шуток. В глубине его очей чёрной пустотой разлилось горькое разочарование. Поскольку я все еще был одурманен призрачными тенями из сна, а также был посвящен в тайную игру Суобноса, о которой другие ничего не ведали, я догадывался, что его мучило.

– Ты думаешь, это была она? – спросил я.

– Прекрасная наездница! С королевской поступью! Это запросто могла быть она! Но я стоял слишком далеко и не смог хорошо её разглядеть… Но вы же с ней говорили! Вы-то сами что думаете?

– Это не она! – воскликнул Сегиллос, который наконец понял, о чём речь. – Она шла из Немоссоса. Это Кассимара, дочь Элуорикса, короля арвернов. У неё в услужении был целый кортеж!

Старый бродяга пожал плечами:

– А это, малец, ещё ничего не значит. У неё в запасе уйма трюков, и она заморачивала голову людям и посмекалистей, чем ты да я. Уже не в первый раз одна и та же королева показывается во многих местах одновременно.

– О чём это вы толкуете? – спросила Банна, перестав смеяться.

Добрая старуха догадалась, что это было связано с Сеносетонским лесом, что вызвало у неё недоброе предчувствие. Но никто не соизволил ей ответить.

– А может, ещё получится её догнать, – лихо выкрикнул я.

– Куда уж вам! Твоими коротенькими, как язычки клавесина, ножками да на пару со старыми тростями Суобноса? – подшутил Рускос. – Ушла-то она давненько!

– От наших земель ведёт лишь один путь, – ответил я. – Это дорога до Нериомагоса. Если ей надобно добраться до долины Кароса, то непременно придётся сделать большой крюк. Сначала нужно будет проехать по землям Сумариоса, а затем вниз по Нериосу к Каросу. Если срежем через луг Верноялона, то ещё сможем догнать её после полудня. Суобнос испуганно покачал головой.

– Но ведь там же эти воины, – простонал он.

– Принцессу сопровождает Альбиос. Ты ему нравишься, он возьмёт тебя под свою защиту. К тому же нас теперь связывают с ней узы гостеприимства: это станет тебе оберегом.

– Ты так думаешь? А как же грозные герои и их свирепые псы?

– Мы можем спрятаться в чаще, – предложил Сегиллос, раззадоренный затеей пуститься вдогонку. – Ты сможешь увидеть её, а они тебя нет.

– Я её увижу, а они меня нет, я её увижу, а они меня нет, – заикаясь, повторил бродяга.

– Да и вообще, мы тебя защитим! – провозгласил брат непреклонным тоном.

В мгновение ока мы с Сегиллосом рванули с места, подхватили Суобноса под руки и потащили за собой, он даже отдышаться толком не успел.

– Только через лес не бегите! – прокричала Банна, когда мы уже выбегали за околицу.

Мы не потрудились ей ответить.

Сначала мы бежали по дороге, затем свернули через луг. Одним махом мы перепрыгивали через канавы и заросшие травой бугры, неслись мимо стада пасущихся коров, приветствуя знакомых пастухов. Мчась по меже вдоль полей, мы топтали сорняки, поднимая в воздух облака желтой пыльцы крестовника, но старались всё же огибать полчища колючего молочая. У Суобноса быстро открылось второе дыхание. С годами его лицо покрылось морщинами, волосы поседели, но он до сих пор оставался удалым лихачом. Вскоре он оказался впереди, рассекая траву ретивым бегом молодого длинноногого оленя.

На границе наших земель и земель Верноялона возвышался холм, с высоты которого все окрестности были видны, как на ладони. Мы взбежали на его вершину рысцой и осмотрелись по сторонам. За нахохлившимися соломенными крышами соседней фермы, за выгонами для скота, за лугами и полями мы увидели чёрное скопище крыш Нериомагоса, зябко жавшихся друг к другу за старой покосившейся городьбой. Разрозненные фигурки скота и нескольких крестьян чёрными точками выделялись на фоне зеленых лугов, но всадников и колесниц не было и в помине.

– Я так и знал, – простонал Суобнос. – Я был уверен, что будет так!

– Они отбыли давно, – сказал я. – И, должно быть, уже идут по берегам Нериоса.

– Но мы всё ещё можем их догнать! – вскричал Сегиллос. – Нужно просто пробежать через лес!

Брат был прав. Дорога, соединявшая Аттегию с Нериомагосом, огибала долину Нериоса под острым углом. Направляясь в долину Кароса, Кассимара и её свита сделали резкий поворот, почти что разворот в обратную сторону. Если мы пересечём полосу леса, отделявшую нас от Нериоса, то надежда догнать арвернскую принцессу всё ещё оставалась. Недолго думая и не заботясь о предостережениях Банны, мы помчались в сторону леса.

Сеносетонский лес с могучими дубами-исполинами вытянулся перед нами тёмно-зелёным галуном чернолесья, напоминавшим гигантскую руку, запущенную между возделанными пашнями и долиной Нериоса. Местные жители именовали этот уголок Брюгами. Это было не самое опасное место в лесу, но о нём ходила дурная слава. Нам случалось на его опушке помогать в заготовке бревен для плотницких дел, но никогда мы не решались зайти в чащу. По краю раскорчёванных участков торчали покосившиеся и потрескавшиеся от мороза длинные колья с грубо вытесанными верхушками. Они словно молчаливо предупреждали путников, что за ними таилось священное место. В холодное время года стаи волков устраивали в этом лесу логова, откуда охотились на зверье, кормившееся на полях. Отшельники также находили пристанища под пологом этих деревьев, там они и исчезали навсегда.

Суобнос избороздил этот лес вдоль и поперёк и водил нас сюда уже не раз – вот почему нам всё здесь было знакомо. Самым странным было то, что в глухих дебрях, параллельно долине Нериоса, пролегала проторенная тропа. Кроме нас и бродяги, никто о ней не знал, и всякий раз, когда мы осмеливались ступать на неё, она казалась заброшенной. Но ветви, которые разрастались, заслоняя проход, были постоянно обломаны и отброшены к подножиям деревьев, а ежевика и плющ вились по обочине просеки, не заползая на тропу. Она походила на лесозаготовительную дорогу: достаточно широкая для пары волов, запряженных в одну упряжку, и разбитая глубокими колеями на раскисшем грунте. Однако вокруг луж мы находили лишь следы диких зверей. Суобнос называл эту лесную просеку «проход Лэрма». Всякий раз, когда он ее пересекал, то с какой-то надеждой вглядывался в просвет в глубине просеки, но всё же не любил там задерживаться. Он утверждал, что дорога находится под надзором Лесничего, и лучше по ней не шастать. Мы с Сегиллосом считали, что тропа никуда не ведёт, но Суобнос загадочно улыбнулся и заверил, что проход Лэрма тянется от «Плакучего камня» к Великим Фолиадам. Позже он поведал нам легенду о «Плакучем камне» – она настолько нас потрясла, что после этого у нас не возникало желания задерживаться на этой безмолвной тропе.

В тот день мы стремительно ринулись в чащу, предусмотрительно обогнув с левой стороны мшистый столб, к которому была приколочена растерзанная оленья туша. Мы мчались что было духу, наперегонки с ветром, обдирая ноги о кусты и колючки. Лес был мрачен, и мы легко бы заблудились, если бы не бежали по пятам за Суобносом – только он обладал загадочной способностью определять положение Солнца даже в самом дремучем лесу. Мы неслись, не чуя ног, и останавливались лишь дважды: чтобы испить воды прямо из ручья, жадно припав к нему, словно три молодых оленя, и ещё ненадолго, когда вынырнули из кустов на тропу Лэрма. Как и всегда, Суобнос приостановился посреди тропы, выпрямился в полный рост и, водя глазами из стороны в сторону, стал внимательно всматриваться в узкие просветы в гуще зелени. Просека пустовала, и лишь стайка испуганных воробьёв встрепенулась и улетела прочь. Бродяга забеспокоился. Из глубины рощи со стороны Великих Фолиад донеслись невнятные звуки, похожие на хруст и урчание, которые из-за большой удалённости слышались приглушённо. Это могла быть стычка двух зубров или большой олень, пробиравшийся сквозь чащу, а возможно и гружёная повозка тряслась и подскакивала на ухабах. Сомнение в глазах Суобноса сменилось тревогой.