Неумерший

– Если человек, которого ты ищешь, действительно дорожит ею, найди её для него. Может быть, он и сам придёт к вам.

Если бы я был здоров, я ринулся бы к всаднице, найдя в доводах незнакомца вескую причину, чтобы снова начать игру. Но силы покидали меня, и мне совсем не хотелось уходить от тёплого огня и вновь погружаться в сизую пелену трескучего мороза. Снежинки кружились вокруг нас в причудливом хороводе. С каждым мгновением день угасал.

Я больше не доверял Суобносу, его предательство, будь оно во сне или наяву на поляне Гариссаля, а также отсутствие его на опушке, разочаровали меня. Однако я вспомнил его обеспокоенный взгляд, дрожащие руки, и то, как смешно он подпрыгивал, когда мы замечали всадницу. Это было нелепо и достойно презрения, по крайней мере, в глазах желторотика, но он, казалось, действительно сходил с ума по наезднице. Возможно, Ойко был прав. Королева могла привести меня к Суобносу, а это было надеждой на спасение брата.

Тревога огненной рукой сжала грудь, отдаваясь пламенем в правом боку. Я не мог позволить Сегиллосу погибнуть; не мог даже представить себе тоскливое и пустое существование без моего невыносимого и вечно мешающего младшего брата. И тогда я наконец забыл о своей гордыне. Я поднялся на ослабших ногах и, пошатываясь, побрел прочь от костра.

Я вернулся в лес, и моё хрупкое тельце снова попало в объятия суровой зимы. За обледенелыми ветвями и заиндевевшими стволами деревьев я чувствовал чьё-то присутствие. Вначале я увидел белые клубы выдыхаемого пара, а затем приметил и неподвижно стоящие в ледяном лесу статные силуэты верховой лошади и её всадницы. Спотыкаясь и опираясь о стволы деревьев, я поплёлся в их сторону. Я был уже совсем близко, как вдруг изящным жестом Королева коснулась крупа иноходки. Кобыла зашагала. Из-за толстого слоя снега её темп замедлился, и она пошла элегантным пиаффе, подбрасывая хрустальную пыль над коленом. Преисполненная насмешливого ликования, всадница направила лошадь в противоположном направлении. И уже через несколько шагов они растворились в пелене вихрившихся снежинок.

Я хотел рвануть вперёд и закричать, но был так слаб, что поскользнулся и распластался во весь рост по мягкому пушистому одеялу. Со слезами на глазах я приподнялся на одном локте, чихнул, и из носа вылетел забившийся снег. Я позвал её, но из меня вырвались лишь приглушённые хрипы.

– Нет! Нет! Подожди…

С большим трудом я поднялся на ноги. Я был весь белый, будто обвалялся в муке; снег, оттаивая в горловине плаща, струйками ледяной воды душил меня. Я больше не мог говорить, только лязгал зубами.

Мой разум почти обезумел от холода, но я, обхватив себя руками, всё же шагал вперёд. Я убеждал себя, что снег облегчит мне погоню: по следам идти будет легче. С трудом прохромал с десяток шагов, а потом застыл в изумлении. В студеном мареве подлеска я вновь увидел всадницу, она стояла, прислонившись плечом к дереву, словно ожидая кого-то, покрытая белоснежной шалью, её голова была повернута в мою сторону.

Опасаясь, что в любой момент она снова исчезнет, я, превозмогая боль, поплёлся к красавице. Она не уходила. От холода пропали все мысли, и я не верил своим глазам, что подошёл к ногам её кобылицы. От лошади исходил приятный запах, но морозный воздух стал ещё холоднее и искрился от крошечных снежинок. Кобылица повернула ко мне благородную голову, её уши от любопытства стояли торчком.

– Ещё немного, и ты забыл бы окликнуть меня, – сказала всадница.

Её голос, звучавший поразительно певуче, умиротворял, в нём слышались нотки знакомого и одновременно далёкого говора. Я поднял голову и посмотрел на неё, и всё в ней было похоже на её голос: столь ожидаемое и невероятное.

Она сидела верхом без седла и управляла лошадью без уздечки. Под шерстяной мантией, такой же гладкой, как шкура её кобылицы, на ней было сшитое золотой нитью алое платье, словно обагрённое кровью посреди заснеженных владений. На поясе, как охотничий рожок, был подвешен длинный рог, украшенный серебром. На шее у неё красовалось несколько ожерелий, на которых переплетались разного рода подвески: побрякушки из медных медалей, безделушки из костей и рогов, вырезанные в форме оленей, лошадей, птиц и более неожиданных животных, вроде крупных рысей или грифонов, похожих на те, которые Суобнос нарисовал у нас в доме. Она была закутана в шаль с мягкой бахромой, и я скорее представил, чем увидел ее лицо: красивое, но немного дикое, с правильными чертами, с хорошо очерченными бровями и озарённое лукавой улыбкой, с которой лисица смотрит на куропатку.

– Здравствуй, Белловез, сын Сакровеза, сын Белиноса. Рада познакомиться с тобой.

– Ты знаешь, кто я, а я не знаю твоего имени. Кого мне поприветствовать?

– Твои земляки называют меня Эпоной Ригантоной. Это красивое имя, но, между нами, оно немного помпезно. Если хочешь, зови меня Эппией.

– Ну, здравствуй, Эппия.

Я переваливался с ноги на ногу, отчасти, чтобы согреть промокшие ноги, отчасти потому, что не знал, что сказать. Слабость и холод лишили меня привычной дерзости.

– Я долго искал тебя, – вымолвил я наконец.

– Я осведомлена.

– Но не для себя.

– Не должно говорить такое женщине, Белловез. Она может и обидеться.

– Но это правда! Ведь именно поэтому я стою сейчас перед тобой в такой холод! Я пришёл, чтобы отвести тебя к Суобносу.

– К кому?

– К Суобносу! Твоему мужу!

– Э-э… К которому из них?

Я ошеломлённо уставился на нее.

– Разве у тебя несколько мужей?

– А разве в конюшне твоей матери всего один жеребец?

– Это не одно и то же!

– Нет ничего более драгоценного, чем лошадь; поэтому у нас их много. Нет ничего более драгоценного, чем супруг…

– Но ты должна его помнить! Ты бросила его!

– Должно быть, это давнишний муж. По крайней мере я его не загубила.

На мгновение я умолк, подыскивая ответ, но затем вышел из оцепенения.

– Честно говоря, что ты делаешь со своими мужьями, меня не касается, – сказал я. – Но я хотел попросить тебя кое о чём, вот, хмм, пожалуйста… Из-за того, что мы искали тебя в лесу, брат сильно заболел. Я думаю, что один лишь Суобнос может вернуть его к жизни; только, видишь ли, этого старого труса никогда нет, когда он так нужен. Я прошу тебя помочь вернуть его. Он исцелит брата, и после этого можешь дать ему от ворот поворот, если пожелаешь…

Эппия заулыбалась ещё шире, но скорее насмешливо, чем доброжелательно. Она издевалась надо мной, и, несмотря на слабость, я сжал кулаки.

– Оставь этого Суобноса, где бы он ни был, – непринуждённо сказала она, – и перестань беспокоиться о брате.


– Не могу! – взбунтовал я. – Он же умрёт!

– Не волнуйся, Белловез, с ним всё хорошо.

– Как ты можешь такое говорить? Этой ночью он чуть не умер!

Смеясь, всадница наклонила голову набок, отчего шаль её сползла на шею, обнажив белокурые волосы, заплетённые косой в корону.

– Твой брат выздоровеет, – повторила она, – и я могу убедить тебя в этом.

– Хотелось бы в это верить!

– Очень просто. Если бы он сейчас был при смерти, то сам бы вёл со мной беседу.

Холод сковал мой разум, и я с трудом понимал, что она имела в виду.

– Да, – подтвердила она, – холод – тоже знак. И вся эта белизна. И эта боль под рёбрами. Подумай, Белловез: когда твоему брату угрожает опасность, ты всегда вмешиваешься, чтобы защитить его: ударив Буоса, бросив вызов Огмиосу на его угодьях, заслонив его от копья врага. Вот почему ты, а не Сеговез, стоишь передо мной. Ты нашёл меня, Белловез, потому что попал на Остров Юности.

– Ты хочешь сказать, что…

– Я хочу сказать, что ты хорошенький жеребёнок. Не очень смекалистый, диковатый, но очень красивый.

– Что во мне красивого? Не слишком ли я мал для тебя?

– Ах, это… Это не так уж важно. Детство, старость… Вы, смертные, настолько недолговечны, что мне не приходится долго ждать до расцвета ваших сил. К тому же, знаешь, мне ничего не стоит очаровать целые стада красивых и лихих скакунов… Мой интерес к тебе в другом. Он скорее в том, что ты собой представляешь, нежели в том, кем ты являешься.

– И что же я собой представляю?

– Король без королевства. Поверь мне, таких сирот днём с огнём не сыскать.

– Мой отец был королём, но не я. Амбатия была завоевана моим дядей, когда я был ещё совсем мал.

– Ну и что? Твой дядя очень хорошо понимал: не королевство делает короля, а король королевство.

– Ты хочешь помочь мне отомстить дяде? Надеешься, что я верну королевство?

Эппия звонко рассмеялась.

– Ну, это слишком уж просто. Но почему бы и нет? Война тоже зрелище. Не самое главное, но могло бы немного развлечь меня.

– Так что же тогда самое главное?

– Сам мне скажи.

– Я просто хочу, чтобы брат поправился.

– Я же сказала, он будет жить.

– Тогда больше ничего не прошу.

– Чтобы он жил, ты тоже должен остаться в живых. А вот цена твоей жизни будет гораздо выше.

– Теперь ты мне скажи! Что важно для тебя?

– Лошади, конечно же.

– Хочешь получить от меня коней?

– Верно, но не всё равно каких… Ведь ты такой наглец, что можешь запросто обчистить конюшню матери или угнать соседскую скотину, чтобы выплатить свой долг. Но не об этих скакунах я толкую, не о кельтских лошадях: они слишком малорослы, слишком обыденны, слишком заурядны. Я желаю получить жеребцов из королевского табуна. Вот почему мне нужен король без королевства.

Я утёр повисшую на носу каплю и громко шмыгнул.

– Не понимаю, о чём ты, – пробормотал я.

– Это не сложно, Белловез. Знаешь ли ты, как поступает жеребец с подросшими жеребятами?

– Он их прогоняет.

– Конечно. И вот как раз здесь, в битурижских владениях, король без королевства живёт на тех же землях, что и сам король. Пока королевич ещё ребёнок, но как с ним поступит старый государь, когда он вырастет?

– Он его прогонит.

– А что сделает выброшенный из табуна молодой жеребец?

– Он вступит в бой со старым?