Неумерший

Лишь только корабль Науо доставил нас на берег, я добыл мёда, эля и немного соли. Увы, мне не удалось найти можжевелового масла у озисмских рыбаков. Пришлось обойтись без него, чтобы исполнить обряд, в котором я был ещё не искусен. Я совершил его тайно в первую нашу ночь на суше. К сожалению, из-за ожидания судна на островке, время было упущено, и готовить мазь было уже поздновато. Мы ещё скакали по земле венетов, когда бард и воин почувствовали запах, исходивший от моей сумки. Альбиосу были чужды подобные ритуалы, и его это тревожило. Для Сумариоса это было привычным. К слову, с тех пор он обращался со мной на равных. Однако он тоже пытался скрыть своё волнение, что вовсе не было на него похоже.

За те несколько дней, что мы скакали по долине Кароса, природа начала меняться, и особенно это стало заметно на берегах Авары. В большинстве кельтских королевств рельеф местности выстраивается в непреложном порядке. Реки, текущие по долинам, разливаясь в половодье, порождали пруды и старицы. И только у подножий, между заливными лугами и нижними склонами, были распаханы поля. Над ними косогор служил пастбищем для скота. Ещё выше вершины склонов были покрыты лесом. Однако по мере приближения к сердцу битурижских земель этот стройный порядок исчезал. Авара текла по равнине, и поля, и луга, таким образом, простирались раздольно. Лес отступал, оставляя за собой рассеянную вереницу мелколесья, кустарников и перелесков. На пастбищах, расположенных в низинах, блуждали большие стада, превращая проторенные дороги в трясину. Рассыпавшись по округе, возвышались соломенные крыши лачуг, надёжно обнесённые изгородью.

В тёплое время года деревня благоухала изобилием и наполняла воздух ароматом лугов, полей и ферм. Однако непривычное для глаза отсутствие лесов в меланхолии осени вызывало лёгкую грусть. Взгляд, который более не тешился пышными нивами, теперь был прикован к земляным насыпям, вспарывающим низкие холмы. Многочисленные железные рудники на правом берегу извергали к основанию пригорка обломки породы и шлаковые отвалы. На пороге зимы на этот открытый участок, местами изрезанный проторенными тропами, наседало небо, по которому ползли тяжёлые мрачные тучи. Порывистый ветер прожорливо носился по просторам.

Вид унылых окрестностей как нельзя лучше соответствовал моему угрюмому расположению духа. В молчании, убаюкиваемый цокотом копыт, я снова и снова вспоминал обиды, и сердце сжимало щемящее чувство одиночества. Пророчество галлицен открыло мне глаза. Сумариос и Альбиос отчасти догадывались о том, что произошло на острове, и считали себя причиной моего недовольства. Они были правы: особенно я обижался на барда, ведь он обращался к оракулу перед войной с амбронами, а значит, с самого начала знал судьбу, которая мне была уготована. Я злился и на других людей. Я затаил обиду на брата за то, что он бросил меня. Сумариос, конечно, объяснил мне, что приказ поступил от Комаргоса, и я уже выздоравливал, когда Сеговез отбыл с героями Верховного короля, тем не менее во мне не убывало холодного гнева к моему младшему брату. Из-за него меня чуть не убили, а он бросил меня при первом же случае! Благо хоть повелитель Нериомагоса не переставал приглядывать за мной! Брат должен был быть рядом со мной, когда я брёл по острову Старух. Он смог бы разделить со мной бремя, которое я нес, и которое никогда не перестанет тяготеть над моим существованием, если, конечно, дядя оставит меня в живых. А мать! Как она могла так со мной поступить? Не раз же, однако, я замечал, как сильно Сумариос сожалел о прорехах в нашем образовании. Я наивно полагал, что речь шла лишь о пренебрежении изучения правил поведения. Как мог я осознать весь размах того, о чём умалчивала мать? Из-за горького злопамятства она всецело отреклась от своего битурижского прошлого. Она вырастила нас в культе отца и в неведении нашей родословной по материнской линии. К сожалению, отречься – не значит отсечь. Я узнал уже слишком поздно то, что мне должно было быть известно с самого раннего детства.

Однако из всех предательств самое страшное было все же мое собственное. Я вернулся с острова Старух полный ненависти к самому себе, и на протяжении всей дороги до Аварского брода был погружён в глубочайшее раздумье. На острове Старух я совершил непоправимое. И теперь невозможно повернуть время вспять. Отныне я обречён идти только вперёд, даже если путь, по которому я следую, окажется роковым. Но на самом деле это не имело значения. Я зашёл уже так далеко, что моя собственная судьба стала мне безразличной.

На склоне печального дня редкие холодные капли полосовали сумрак. Альбиос, пытаясь отвлечь меня, указал на холм:

– Это место называется «Полем Бойоса». Видишь холмы наверху? Это гробницы твоих предков. Бойос был первым, кто построил укрепления над Аварским бродом. Во время «Сборища Луга» Верховный король заседает на этих могилах. Он вершит там справедливость за уходящий год.

Я бросил взгляд на королевский некрополь. Этот округлый холм едва возвышался над равниной. На нём виднелись пригорки, поросшие травой, с торчащими из них старыми камнями, развалившимися, словно трухлявые пни. Жесткий холодный ветер хлестал равнину, над которой сгущались сумерки. Более всего моё внимание привлекло возвышавшееся над ними унылое небо. Вдали на тусклом горизонте поднимались сероватые клубы дыма и цеплялись за низко ползущие облака. Они были плотные, будто дым от пожара, однако у меня не было времени спросить, что может так гореть.

Скакавший за нами Сумариос резко осадил лошадь и поставил ее поперёк дороги.

– Мы здесь не одни, – промолвил он.

Подбородком он указал на путь, который мы только что проделали. В полулье от нас небольшой отряд всадников занимал всю ширину дороги, заезжая на обочины. Они скакали рысью. Наездники были слишком далеко, чтобы их можно было разглядеть, но железные наконечники их копий отбрасывали влажные отблески.

– Они здесь, несомненно, за тем же, что и мы, – сказал бард. – Такие же высокопоставленные мужи, желающие видеть короля.

– Возможно, – согласился Сумариос. – И похоже, что я их знаю.

Он задумался на мгновение, затем пришпорил лошадь.

– В другое время я бы их дождался, – добавил он. – Но не сегодня. За стенами города нас подстерегает больше неожиданностей, нежели внутри.

Но не успели мы проехать и десяти шагов, как позади себя услышали оклики и позывы рога, а с вершины холма напротив донёсся ответный гул целой своры собак. Меж курганов появились породистые псы, а затем и весь отряд. Кавалькада неторопливо спустилась по склону и пересекла пастбище в нашем направлении. Здесь было, по меньшей мере, три десятка воинов, которые выстроились месяцем, чтобы отрезать нам путь к отступлению. В самом центре, окружённая большими борзыми, покачивалась военная колесница. У всадников, одетых в нарядные мантии с блистающими золотыми брошами, не было военного оружия, в руках они держали охотничьи копья и дротики. Всё же их намерение преградить нам путь было очевидным. Их боевые кони выглядели посвежее наших и не оставляли нам никакой возможности обскакать их.

– Это королевские солдуры, – прошипел Сумариос сквозь зубы.

– Я узнаю их, – подтвердил Альбиос. – Позвольте мне поговорить с ними, и всё обойдётся.

Мы остановились в ожидании отряда. Бард и правитель Нериомагоса по-отечески встали по обе стороны от меня. Свора собак мчалась к нам во всю прыть: в ней были роскошные вертраги – борзые, сложенные для бега. Собаки окружили нас, крутясь возле ног наших коней. Вздёрнутыми хвостами они рассекали воздух, будто хлыстами, и возбуждённо лаяли, но вели себя не угрожающе. Тем не менее при появлении собак наши верховые испуганно фыркали. Подоспевшие охотники обступили нас плотным кольцом. Их сверкавшие мантии, богатство брошей, торквесов и браслетов, роскошные ажурные фалеры, украшавшие нагрудную сбрую их лошадей, не оставляли никакого сомнения о чине путников. Все они принадлежали к высшей знати. На их лицах не было боевой раскраски, и кроме охотничьих копий за поясом торчали только тесаки. Однако на большинстве из них красовались татуировки. Перед нами стояли воины.

– Приветствую вас, герои битурижского народа! – обратился к ним бард.

– Здрав будь, Победитель, – ответил старик с широкой грудью и мощной шеей.

– Приветствуем и тебя, Сумариос, сын Сумотоса.

– Здравствуй, Донн, сын Адрукко, воин сотни битв, – церемонно ответил бард.

– Здравствуй, Донн, – более сдержанно ответил правитель Нериомагоса.

– Твои сыновья прибыли более двух лун назад, – бросил ему старый воин. – Добрый бой был у них с амбронами, молвят они. Так ли это?

– Они сражались храбро. Твоя наука, Донн, пошла Суагру впрок. Мне остаётся лишь высказать тебе похвалу.

– Ну и ладно будет, – заметил бывалый воин спесивым тоном. – Я рад.

– Я тоже рад тебя видеть, Сумариос! – выкрикнул другой всадник, и от одного только его голоса в моих жилах стыла кровь.

Перед нами восседал бойкий старик с седеющей шевелюрой и физиономией, испещрённой глубокими морщинами. Я не мог понять, что именно в этом хриплом голосе пробудило во мне подобный страх. И только всмотревшись в его блёкло-синие глаза, я вспомнил этот жёсткий взгляд.

– Здравствуй, Сегомар, – ответил Сумариос. – Я тоже очень рад вновь тебя видеть. У амбронов нам не хватало твоей крепкой руки.

Но воин с ледяными глазами, будто забыв про моего товарища, с вызовом смеривал меня взглядом. Десять истёкших лет не сильно его состарили: что помешало мне распознать его с первого взгляда – так это отсутствие на нём шлема и кирасы. Я его вспомнил. Когда пала Амбатия, он был первым битурижским воином, кто ступил на порог родительского дома и известил мать о поражении.

– Это ты, Белловез? – окликнул он меня.

– Так меня величают.

– Разве тебе не сказали, что ты здесь не ко двору?

Альбиос вступился за меня.

– Белловез прошёл испытание, которое предписал ему Великий друид. Запрет снят.

Всадник на миг повернул свой суровый лик к поэту.


– Ну, коль ты так говоришь, бард, – произнес он двусмысленным тоном, медленно растягивая слова.

Затем, вновь посмотрев на меня, холодно добавил:

– Ты явно изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз. И вроде неплохо выглядишь для покойника.

– Так значит, это правда? – вмешался Донн. – Галлицены освободили его?

– Конечно! – воскликнул Альбиос. – Иначе мы ни за что бы не привели его сюда.

– Ты – бард, и я никогда не посмел бы сомневаться в словах сказителя, – продолжал Донн. – Но был ли ты там сам? Коль он разок уже сошёл за мертвеца, у него в запасе, знать, немало уловок. Откуда ты знаешь, что он не провёл тебя?

– Мы сопроводили его до острова Старух, – вмешался Сумариос. – Мы видели, как он зашёл в святилище и вышел из него.

Пришло время взять судьбу в собственные руки. Я положил ладонь на плечо Сумариоса и выдвинулся перед товарищами. Не отрывая взгляда от Сегомара, я обратился к Донну:

– Я Белловез, сын Сакровеза и племянник вашего властителя. Я вернулся, потому что галлицены мне это позволили. Моё слово – это слово сына короля туронов, и вам должно быть этого достаточно! Однако я всё же могу доказать, что говорю правду. Я приведу такие доказательства, которые убедят и Верховного короля, и тебя, Донн, и тебя, Сегомар.

Донн посмотрел на меня невозмутимо, а Сегомар насмешливо усмехнулся. Высокопарность моей речи не произвела на них впечатления.

– По мне, так ты малость недочёсан, чтобы так разговаривать с воинами, – рявкнул Сегомар.

Насмешливый шёпот послышался из толпы.

– А где привратник Уйсумарос? – спросил Альбиос, пытаясь скрыть своё беспокойство.

– Так у ворот дворца! – ответил Сегомар. – Где ж ему ещё быть?

Этот остроумный ответ посмешил его свиту.

– Это Уйсомаросу, а не вам, до́лжно осматривать прибывших и решать, могут ли они быть представленными королю, – не растерявшись, заявил бард.

– Да только здесь мы ещё далеко от дворца, – возразил Донн. – Спокойно, Альбиос, мы просто немного подтруниваем над юнцом, вот и всё.

– Мы не из тех, кто причинил бы ему вред, – медленно добавил Сегомар.

Я прекрасно видел, что они пытались задеть меня за живое, однако не мог обуздать гнев. Стиснув зубы и гордо подняв голову, я выпалил:

– Дайте мне пройти! Не перед вами я должен отчитываться!

– А вот это не тебе решать, – холодно поправил меня Донн. – И вот как раз…

Он повернулся к своим спутникам и дал им знак расступиться. Воины освободили узкий проход, в конце которого стояла колесница, сопровождавшая отряд. В её упряжке были крепкие скакуны с заплетёнными в косы гривами. Удила и шамфроны были из зелёной меди с вкраплениями перламутра, а дышло было украшено позолоченной бронзой. Шпонки осей и стенки кузова сияли серебром. Однако вразрез обычаям, на облучке сидел только кучер. Место воина, который должен был сидеть рядом с ним, пустовало.

– Ты спешишься и заберёшься сюда, – сказал мне Донн, указывая на повозку. – Она привезёт тебя туда, где тебя услышит король.

Я не колебался. Даже если повозка привезёт меня к погибели, мне предложили почётное место. Я спрыгнул наземь, зажав в руке мешок и напоказ оставив при себе оружие. Сумариос намеревался пойти со мной, но Сегомар остановил его, выставив руку перед грудью.

– Юнец, – сказал он, – не ты.

– Я поклялся оберегать его, – сухо возразил мой товарищ.

– В таком случае оставайся с нами, – подшутил Сегомар. – Пока мы у тебя на виду, ты исполняешь свой обет.

– Не делай глупостей, – добавил Донн. – Сказано тебе – только Белловез.

И вот, напустив на себя храбрый вид, я проходил через строй всадников, чувствуя обволакивающее дыхание коней и тяжёлые взгляды в затылок. Я мельком взглянул на кучера. Руки его, как, впрочем, и у других воинов, были покрыты множеством татуировок, шлем увенчан бурым гребнем, но одежда не столь роскошна, как у всадников. Да и броши я не заметил. Одет он был в лёгкую тунику, совсем не соответствующую дождливым сумеркам. Кучер даже не повернул голову в мою сторону. Пока я устраивался рядом, он взмахнул мускулистой рукой, прошитой шрамами, в сторону Альбиоса.

– И ты, – бросил он. – Ты тоже пойдёшь.

Музыкант выглядел озадаченно, что было непривычно для уверенного человека, который всегда непринужденно держался на людях. Странно, но у Сумариоса вид был таким же растерянным.

– Поторапливайся, – рявкнул Донн. – Тебя ждут.

Слегка ошеломлённый, Альбиос скатился с коня. После секундного колебания он отстегнул чехол с лирой от ленчика. Бард крепко, как талисман, прижимал к себе инструмент, проходя через ряды воинов. Забравшись в повозку, он прошептал:

– Я не понимаю…

– Здесь нечего понимать, – оборвал его кучер. – Делай, что тебе говорят.

И в тот же миг подстегнул упряжку. Бард, не привыкший ездить в военных колесницах, едва успел схватиться за бортик.

Возница сделал широкий разворот с правой стороны, явно исполняя угрожающий манёвр, свидетельствовавший о том, что он привычен к сражениям. Он снова направился к «Полю Бойоса», откуда давеча прибыл с битурижскими воинами. Те же не двинулись с места и остались далеко позади. Когда бига немного разогналась, кучер прокричал:

– Эгегей! Лакеи! Эгегей!