Никто не уйдет живым

Пятьдесят шесть




Она перешла из одной тьмы в другую, из бессилия в сон, а может быть, соскользнула в небытие. Она не знала, и ее это не беспокоило. Единственным желанием ее было, чтобы темнота оставалась неподвижной и пустой вокруг того места, где она лежала, холодная и бессильная. Но внутри этого места, и внутри нее, темнота была средой, в которой перемещались привидения и видения. Они приходили и уходили, приходили и уходили. Они не говорили ей ничего, словно хватало одного их присутствия.

По бокам головы шуршала пленка. Она не видела, что скрывали покровы, но слышала влажное дыхание ртов под полиэтиленом. Она знала, что рядом – незрячие глаза, и что старые рты открываются, бормоча давно утратившие смысл слова. Они просто хотели быть поближе к ней и хотели быть услышанными. Может быть, этого хватало; она стала аудиторией для того, что было потеряно и забыто во тьме, которой его отдали.

Потом пришли четыре женщины в длинных платьях и встали вокруг нее, склонив головы набок; все они говорили одновременно, как возбужденные птицы в лесных кронах, но она не могла понять ни слова. Может быть, они молились, потому что в руках у них были маленькие книги, похожие на тропари.

Поначалу Стефани думала, что они так неудобно склоняются, чтобы лучше рассмотреть ее, лежащую на грязном полу. Но потом она поняла, что их головы опрокинуты из-за того, что было обмотано у них вокруг шей. Каждый раз, когда женщины появлялись, и она старалась разглядеть, откуда сочится блеклое свечение, Стефани обнаруживала себя движущейся кругами под потолком и неспособной вернуться в тело, оставленное внизу. Когда она пыталась понять, как далеко находится от потолка, то обнаруживала, что смотрит сверху на троих людей, сидящих с воздетыми руками за черным столом.

Лицо лысого мужчины было сплошь дряблая кожа, обвисшая вокруг рта; сохранившиеся пряди волос, похожие на шнурки для ботинок, были приклеены маслом к его черепу. На нем были рубашка, подтяжки и галстук. Женщина в очках и с завитыми волосами делала грубые и омерзительные движения, высовывая тощий язык из широко раскрытого рта. У второй женщины на голове были платок и темные очки. Ее лицо было лишено всякого выражения. В центре стола стоял деревянный ящик.

Все трое смотрели мимо Стефани на что-то, разворачивавшееся на потолке позади нее. Оно производило звук, с каким трутся друг о друга маслянистые руки. На лицах людей были слезы.

Когда она снова оказалась на полу и, возможно, даже пробудилась, вокруг нее в темноте скакал маленький мальчик с запавшими, молочно-синими глазами, которые скорее всего были незрячими, хотя и проглядывали между платком на его лице и ковбойской шляпой из фиолетового фетра. Его колени покрывала толстая корка струпьев, серая рубашка выправилась из шорт, узорчатая кофта была грязной и дырявой. Где-то неподалеку старые сухие руки выстукивали ритм, под который прыгал мальчишка. Он пел всегда одно и то же:

– Вкруг шелковичного куста мартышка ласку гоняла. Остановилась поправить носок, хлоп! – и ласка пропала. Полфунта риса за два медяка, к нему полфунта сала. Четыре девы открыли дверь, хлоп! – и ласка пропала.

Иногда вокруг ее тела был только мрак, но Стефани знала, что она мала. Пылинка в чем-то пустом и холодном, уходящем в вечность.

Она была так незначительна по сравнению с беспредельностью небытия, что ей было тяжело дышать.





День восьмой




Пятьдесят семь




– Не понимаю, почему она не дохлая. Беннета оно быстро прикончило. А она там все разгромила. Чем она такая особенная? Ее там ждали. Они этого хотели. Не понимаю. С чего это ее выпустили?

Ее разбудил голос Фергала; похоже, он говорил сам с собой.

Стефани открыла глаза и заморгала от жидкого серого света, который опалил ее сознание так, словно она посмотрела прямо на солнце. Сквозь прищуренные глаза ей была видна разбитая посуда, столовые приборы и осколки стекла, разбросанные по линолеуму кухни.

Возможно, при виде своих тюремщиков она должна была ощутить облегчение, но она не чувствовала ничего.

Фергал запустил свои огромные ладони ей под мышки и усадил ее. Его одежда была отвратительна; она пахла пылью, потом и мочой.

Длинные пальцы Фергала залезли в карман толстовки Стефани и пробежались по ее джинсам с ловкостью опытного вора. Он оттолкнул ногой кухонный нож, затем потащил ее спиной вперед, через порог.

В тусклом свете коридора ее взгляд первым делом упал на лицо Драча; оно было выбелено страхом и нервно дергалось. Он смотрел на нее, как смотрят на автомобильную аварию.

Фергал осторожно закрыл и запер дверь в комнаты на первом этаже. Выражение его лица оставалось неподвижно-сосредоточенным, и он не отводил взгляда от двери, которая вела из кухни в черную комнату, пока не запер квартиру. Как только доступ в комнаты был перекрыт, он прижался лбом и ладонями к двери и смежил веки. По тому, как вздымалась и опадала его спина, Стефани поняла, насколько тяжело он дышит.

Пока она смаргивала сонливость, морщась из-за тупой опоясывающей боли, которая, как барабан, колотилась позади ее глаз, Фергал отвернулся от двери и опустил взгляд на Стефани. И она увидела на его лице выражение, с каким не сталкивалась раньше: подозрение с оттенком осторожности, даже непонимания.

– Там все затихло. Тащи ее наверх, я думать буду.

Драч колебался. Он не хотел прикасаться к Стефани. Когда он осторожно потянулся к ней, она ударила его по руке. Он вздрогнул, отступил назад.

Фергал напрягся; в тесноте коридора пахло от него ужасно, даже хуже, чем от нее.

Драч выкопал стеклянный пузырек из кармана своего пуховика.

– Ага? – он продемонстрировал его Стефани. – Ага?

Стефани поднялась на ноги и пошла по коридору. Оба мужчины смотрели на нее, не мигая. Драч отошел с ее пути.

Она повернула и поднялась по лестнице.


Драч осторожно пошел следом.

Пока она поднималась на второй этаж, Фергал следил за каждым ее шагом сквозь перила.

– Я пойду следом за этим мудилой, так что даже не думай ничего устраивать.





Пятьдесят восемь




– Ты нам должна за комнату. Говорил же, плата выросла. Ты уже в долгах, сестренка. Пора отрабатывать, типа.

Драч выглядел таким же настороженным, как пони, почуявший волка; он трепался и держал лицо только потому, что сейчас вместе с ним в старой комнате Стефани на втором этаже был Фергал. И просто повторял роль из старой и неактуальной пьесы, которую никто уже не желал видеть. Она сомневалась, что Драч ее хоть когда-нибудь еще удивит, как бы ни пытался. Пусть даже он таскал в кармане пузырек с кислотой – с тех пор, как ее вытащили из квартиры на первом этаже, Стефани больше его не боялась.

Сегодня, этим пасмурным и мокрым утром, в доме, не принадлежавшем никому из них, она знала, что изменилось все: ее положение, она сама. Атмосфера в доме неуловимо трансформировалась, словно незаметно пролетевший день начал переходить в закат. Она знала, что ей никогда не позволят уйти, но еще думала, что ее выпустили оттуда, чтобы она что-то совершила. Возложили на нее какую-то задачу. И потребность исполнить эту функцию нарастала в ее крови, как медленный жар. Только Стефани не знала, что это была за задача, что ей нужно было сделать.

По крайней мере, теперь ей было безразлично все, что молол Драч, и это безразличие ощущалось как восхитительная свобода от почти невыносимого груза ярости. Она практически не слышала его болтовни, пока они поднимались по лестнице.

Вернувшись на второй этаж, она встала рядом с окном и смотрела, как Драч вываливает содержимое черного мусорного мешка – она полагала, что это была одежда Маргариты – на кровать. Из мешка вылилась черная пена кружев, запутавшихся в липкой массе латекса. Нижнее белье мертвой девушки.

Ей было интереснее прислушиваться к окружавшим ее женщинам, на случай, если у них будет для нее послание. У Стефани создавалось впечатление, что по всему дому говорят или плачут его обитательницы, в основном в отдалении, на грани слышимости.

Когда она поднималась по лестнице, даже высокая блондинка вновь заняла свою позицию снаружи, у стены сада. Она курила сигарету, как в тот, первый раз. Но теперь девушка подняла глаза и посмотрела в глаза Стефани, когда та проходила мимо лестничного окна между первым и вторым этажами. Она не опускала взгляд до тех пор, пока Стефани не скрылась из виду.

Драч не слышал в доме ничего. Она поняла это по его тревожной озабоченности ее безразличным состоянием: она была непривычно спокойна и не боялась его. Ему это не нравилось, и она едва не улыбнулась впервые, казалось, за целую жизнь.

Но Фергал слышал обитательниц дома. Он озирался вокруг, всматривался в жидкий свет, просачивавшийся в здание. Возбужденно моргал покрасневшими глазами, глядя на потолки и стены. В одной руке Фергал держал старый виниловый мешок для вещей. До этого мешок лежал на площадке второго этажа, ожидая, когда его подберут. Фергал, должно быть, оставил его там, прежде чем спуститься и освободить Стефани. В другой руке у него был старый сотейник, который она видела в одном из шкафчиков под кухонной раковиной.

В ее комнате Фергал бросил мешок рядом с кроватью. Что-то внутри загремело, как цепь. Сотейник он уронил рядом. Потом подошел к Стефани и вытянул свою длинную шею вперед, чтобы его чудовищное лицо полностью завладело ее вниманием.

Драч подошел к ней с другой стороны и встал слишком близко, снова приободрившись. Он кивнул на одежду и обувь с высоким каблуком, разбросанные на кровати.

– Примерь-ка. У тебя сегодня будут гости, так што лучше принарядись. И штоб я ничего не слышал, а то опять огребешь. И мы привяжем тебя к ебаной кровати, как Светлану. За руки и за ноги. Нам еще и приплатят, если мы тебя свяжем. Забава без резинки со шлюшкой Стефи из черной комнаты. Может, позовем того старого ублюдка-соседа прокатиться за счет заведения, штобы ты привыкла.

Стефани повернула голову и плюнула Драчу в глаза.

Пораженно моргая, он поднял кулак, чтобы ударить ее. Она не двигалась.

Фергал уперся пятерней с широко расставленными пальцами в грудь Драча. Потом отвернул лицо от Стефани и приблизил его к Драчу, пока их носы не соприкоснулись.

– Ты, блядь, правда такой тупой, как выглядишь, или как? С этим все. Хана. Ты посмотри на нее. Да она хер скорее откусит, чем сосать будет. Она ни на что не годится.

Он снова повернулся гримасничающим лицом к Стефани.

– Она изменилась. Только не могу сообразить, как. Так что мне нужно кое с чем разобраться внизу, а потом закончим, что начали. Это неправильно. Думаю, там, внизу, было какое-то недоразумение. – Его дыхание заставило Стефани поперхнуться.

Драч отошел в сторону и закачался на носках кроссовок; его лицо сделалось белым от гневной обиды на то, как с ним говорили, на то, что она плюнула ему в лицо и не была немедленно наказана.

– Они… они просят тя чего-то делать, типа? – спросил Фергал у Стефани тихим, почти шепчущим голосом.

Она смотрела не него, не выдавая ничего, за исключением отвращения, которое невозможно было сдержать, почуяв его дыхание.

– Мне это, типа, не нравится, – сказал себе Фергал. Он посмотрел на потолок, поднял руки. – Здесь все гудит, а там, внизу, все тихо. Они ее хотели. Но выкинули. Не понимаю.

Он ткнул пальцем в пол, чтобы подчеркнуть свои слова. Затем резко повернулся к Драчу, который вздрогнул.

– Прикуй ее беннетовскими штукенциями. С этим-то справишься?

Фергал зажал в кулаке плечо Стефани, заставив ее зашипеть от силы его хватки. Он подвел ее к кровати.

– Сядь.

Стефани подчинилась. В ее мозг вломились и перевернули его вверх дном. Она вышла из того места сломанной. Но ее освободили, отвергли. Видимо, это тревожило Фергала? Она больше не будет кричать; она поняла, что это ей никак не поможет. У нее не было иного оружия, кроме терпения, потому что дом с ней еще не закончил; он позволил ее мучениям прерваться ради собственных зловещих целей. Это была единственная причина, по которой Стефани до сих пор дышала. Каковы были его замыслы относительно тех, кто еще жил под его крышей, она не знала, но дом не покончил с ней за все то время, когда у него была такая возможность. Он лишил ее большей части ума и рассудка, и храбрости, но оставил ей что-то, какое-то безразличие, обвившее подавленную ярость, которая, казалось, ждала возможности воспрянуть и нанести удар. Но, пусть сломанная, то, что Стефани еще жила, тревожило Фергала.

Фергал кивнул Драчу, и тот осторожно подошел к ней, потом встал на колени и надел браслет на ее левую лодыжку. Протянул цепь к кровати, поднял матрас и прицепил второй браслет к металлической перекладине, шедшей через весь остов. Таращась исподлобья, как обиженный ребенок, Драч извлек маленькие ключики из замков на браслетах и положил их в карман.

– А когда поссать захочешь, – сказал Фергал, и лицо его расколола ухмылка, – ссы сюда.

Он подтащил сотейник за ручку и оставил его рядом с ее ногами.