Никто не уйдет живым

– Кажись, у нас политилен закончился, – сказал он сквозь улыбку. Должно быть, они использовали последний рулон на Маргариту и Райана. – Пойду добуду чуток у того тюрбанника в лавке.

– Ты што, на улицу пойдешь? Может, не надо?

– Ты! – игнорируя сомнения Драча, Фергал ткнул грязным указательным пальцем в лицо подельника. – Жизнью за нее отвечаешь, усек?

Фергал, вышагивая, покинул комнату. Она слушала, как удаляется стук его шагов по коридору к лестнице, а затем – как они грохочут и скрипят по ступенькам.

Драч смотрел на нижнее белье, одежду и обувь, кучей сваленные на кровати, с таким унынием, словно созерцал обломки труда всей жизни, надежд и мечтаний после биржевого краха.

В конце концов он нарушил мрачное молчание.

– Знаешь, поди, зачем ему политилен нужен, э? Думаю, знаешь. А у тебя все могло бы быть так классно. И у Светланы. И у Маргариты. Она мне нравилась.

При упоминании покойной Маргариты у него на лице проступило мечтательное выражение, и Стефани захотела его смерти так сильно, что ей пришлось заскрежетать зубами, чтобы подавить крик животной ярости.

Драч прошелся по комнате, проверил коридор снаружи, чтобы убедиться, что Фергал ушел. Он вглядывался в мрачный, уродливый дом, пока не услышал, как вдалеке закрылась входная дверь. Потом развернулся и не спеша подошел к кровати, шмыгая носом. Уселся в нескольких футах от Стефани, чтобы она не могла до него дотянуться, достал пузырек с кислотой из кармана куртки и поставил его на кровать возле своего бедра. Поджав губы, поиграл с крышкой бездельным пальцем.

– Нечего сказать больше, да? Знаешь, он и вторую, типа, завалит. Светлану. Это неправильно. Твой мужик сам напросился. Это честно. А вот девки. Это ваще ни в какие ворота, типа. Они хорошие бабки зашибали. Они никого не трогали.

Возможно, это было запоздалое желание пробудить в ней симпатию. Объясняя, что убийство невинного парня Стефани было оправдано, Драч, наверное, пытался перетянуть ее на свою сторону, показав сочувствие к девушке, которую забили до смерти, и к ее подруге, которая сейчас была привязана к кровати наверху, чтобы ее насиловали чужаки. Даже после всего этого у меня есть сердце, типа. Стефани проглотила свой гнев, но он все равно поднимался, бурля, вверх по пищеводу.

– Он с открытыми глазами спит, – сказал Драч, как будто эта мысль только что пришла ему в голову.

Она видела его лицо в зеркальных дверях шкафа. В таком задумчивом настроении Драч выглядел старше, на лице проступили морщины, а густые юношеские кудри одновременно подчеркивали и ухудшали действие возраста, жестокости и злобы, которые он скрывал за напускным поведением уличного болтуна и молодежной одеждой.

Погрузившись в воспоминания, он не замечал, что Стефани изучает его в отражении. Но проявление задумчивости не смягчило его жесткое лицо; она лишь заставила его выглядеть жалким и озадаченным. Стефани сомневалась, что его может оправдать хоть что-то. И если он когда-то будет казаться перевоспитавшимся, это тоже будет лишь притворство с целью добиться желаемого.

– Ты видала такое когда-нибудь? Я нет, даже в тюряге, типа. У него и глаза уже ненормальные. Все красные и жуткие. Она в нем. Эта штука. Ему ко врачу надо. – Он усмехнулся. – Но мы не можем по докторам шляться, потому что, типа, плохо себя вели.

– Он сумасшедший. И он тебя ненавидит. – Стефани заговорила впервые с тех пор, как они вытащили ее из квартиры на первом этаже.

Драч вздрогнул при звуке ее голоса, словно ему отвесили подзатыльник. Пришел в себя, соскользнул с кровати и подошел к окну. Вцепился руками в щеки.

– Бляха-муха, – пробормотал он. Потом, не оборачиваясь, спросил ее: – Какая она, типа? Эта хрень внизу? Ты там была, скажи мне.

– Сам узнаешь. Скоро.

Драч скорее дернулся, чем обернулся к ней.

– А? Ты чего несешь, типа?

Стефани наслаждалась улыбкой, расплывающейся по ее лицу.

– Думаешь, политилен только для меня?

– За языком следи. Я повторять не буду.

– Скажи мне, что ты о ней знаешь. А я расскажу, что знаю я.

Его лицо отчетливо задрожало от злости.

– Никаких сделок. Никакого «Ты мне што-нибудь скажи, и я тебе што-нибудь скажу». Ты с кем, по-твоему, дело имеешь?

– С трупом. Так что иди на хер. Думаешь, мне хочется смотреть на твою уродскую рожу, козел? Меня уже нет. Я осталась там, внизу, с ними, с ней. Мне плевать. Но когда я уйду, я не желаю чуять твою вонь.

Последние живость и цвет улетучились с лица Драча.

Стефани пожала плечами:

– Думаешь, я боюсь умереть? То, что будет после, страшнее. Но я готова. А ты – нет. Он не может сделать со мной ничего хуже того, что было внизу. Что я видела. Что будет после. Но ты… ты и наполовину готов не будешь. Будет плохо, Драч. Тебе будет очень плохо. Я только хотела бы это увидеть. Может, и увижу.

Драч сглотнул. Он начал смотреть на нее так же, как поглядывал на Фергала, когда его подельник упоминал квартиру на первом этаже или намекал на то, что было внутри нее.

– Иди в жопу.

Слова вышли у него изо рта без какой-либо силы или резкости; тон испуганного и забитого человека. Он торопливо подошел к выходу, как будто собирался выскочить наружу, но замер в дверях, боясь ослушаться Фергала. И, возможно, ему некуда было бежать.

– Ты тоже пленник, Драч. Ты никуда не уйдешь. Только не после того, что здесь случилось. После того, что ты сделал.

– Ничего я не сделал.

– О, сделал. Ты стоял рядом и позволял ему убивать. Ты снабжал его жертвами, помогал ему, покрывал его. Никто не поверит, что ты чем-то отличаешься от того, кто нанес последний удар.

Она подумала о Райане и чуть не потеряла голос. Неожиданный укол скорби удивил ее так сильно, что она сбилась с мысли.


Драч перестал расхаживать и нарушил тишину, отчаянно желая стравить давление в своем измученном и мечущемся мозгу. Ему словно нужно было заставить себя понять невозможное.

– У него всегда винтиков не хватало, но это место… бляха-муха. Эта штука внизу… она сделала его хуже. Эта штука, про которую нам Беннет рассказывал.

– Мэгги. Откуда она взялась, Драч?

– Она жила с его мамашей и папашей с тех пор, как он пацаном был. Думаю я, они все такие были. Все. Вся семья – извращенцы. Его папаша кидал девок туда… туда, к ней, типа. – Он подошел ближе. – Где ты была, што ты видела? Ты ее видела? Эту жуткую хрень. Она пыталась ко мне в башку забраться. Во сне, типа. Мерзкая хуевина. Она на меня моего же кореша натравила. Фергал с ней. Они теперь заодно. Они думают, што могут от меня избавиться!

Он расклеивался. Вся туго натянутая плоть на его узком костлявом лице, казалось, ожила дрожью, как будто что-то извивалось под кожей. Одно из век свело спазмом вокруг большого открытого глаза, оголенного страхом. А потом, словно они были приятелями, он попытался улыбнуться Стефани:

– Ты девочка умная, так скажи мне. Скажи мне, што здесь, типа. Ты там была, куда мы Беннета запихнули. Что это? Скажи мне, ага?

Она покачала головой.

– Сначала расскажи мне о Беннете.

Драч стиснул кулаки и принялся вышагивать возле окна, как будто жаждал очутиться по ту сторону решетки.

– Манда вонючая. Это он виноват. Он нас сюда пустил, типа. Што, он думал, мы поверим в ту чухню, которую он в Скрабсе рассказывал? Все пошло по пизде. Из-за нее, типа. Из-за нее.

Ненавижу эту тварь. Фергал теперь такой же поехавший, как Беннет. Одежду больше не стирает. И куртку ни разу не снял, типа, с тех пор, как его выпустили. Я это знаю. Нечистые чисты, вот чего он мне повторял, когда я говорил, што от него несет. Беннет то же самое говорил в Скрабсе, типа. У него из волос расческу вытащить не смогли. Сбривать пришлось. Он вшами кишел. Напал на охранника, когда его из шланга поливали. – Драча трясло; это были почти конвульсии. – Беннет был грязный ублюдок. Всегда был. Но не Фергал. У него была гордость, типа. Што их такими сделало?

– Это дом Беннета?

– Ага, именно так. И все тут его. Ни хуя моего тут нет, типа. И я им расскажу, типа. Да, расскажу. Уж об этом не беспокойся. Они узнают, кто тут што делал.

– Зачем семья Беннета ее здесь поселила?

Драч содрогнулся и почесал руки под рукавами.

– Она тут, типа, уже была. Когда его мамаша с папашей дом купили. Што-то «плохое» в доме было очень давно. Беннет так говорил. Это не мой дом, говорил. И не мамаши с папашей. Не важно, чье имя на документах и кому чего завещали, он всегда говорил, што это место принадлежит Мэгги. Так было до того, как его семья тут поселилась. И он говорил, што она любит, когда все делают, как она хочет.

– Но вы пришли сюда. Вы остались.

Драч снова сжал кулаки и чуть ли не выплюнул рассказ о том, о чем явно жалел:

– Мы думали, Беннет поехавший. Почуяли легкие деньги, когда он сказал, што будет тут девками заниматься, как его папаша делал. Господи, какие бабки они тут зашибали. Какие бабки мы могли бы зашибить. Даже думать больно. Просрали. Все просрали. Это преступление. Но он реально хорошо придумал с девками. Беннет. У него с папашей было тут классное маленькое дельце, которое мы хотели прибрать к рукам, когда Беннет ласты склеит, типа. А он оказался псих. И вся семья у него была психи, раз держали дома эту хрень… Это у них религия была. Представляешь? Такая религия.

Беннет говорил: никогда не заходите в ту дверь внизу. Потому што там никто не может жить, типа. Его папаша там свихнулся, ага. Он там с ней годами жил, типа. Мамаша сбежала нахуй. Поэтому соцработники забрали Беннета у папаши, когда он пацаном был. Папаша у него был ебанутый.

И все только хуже делалось, когда они ей девок отдавали, типа. Кого ей ни дай, тот долго не протянет, он говорил. Все повторял: она большая. Она теперь так выросла, што прикончит тебя, когда наиграется. Мы думали, он свихнулся из-за наркоты, на которой сидел. Морфий. Но там што-то было. Эта хрень, которую Фергал начал слышать.

– Почему вы заперли там Беннета?

– Рак. Ему недолго оставалось, и он начал нас доводить. Блядское нытье. Кашлял все время, как манда. Мы в камере спать не могли. Тогда он и начал бредить о том, што внизу живет. Постоянно, типа. Я думал, это из-за морфия, што ему в лазарете давали, у него бред и глюки начались. Говорил, будто слышит всех девок, которых прикончил. И тех, которых папаша прикончил, тоже. И тех, кого прикончили другие, до того, как его семейка сюда переселилась. А потом мы сюда приехали, а он все твердит, што не уверен, будто хочет в доме оставаться. Думал, што это была ошибка – вернуться домой. Он сюда умирать приехал. Говорил, што у него какой-то план. Договор с этой хренью внизу. Его из Скрабса досрочно выпустили, из-за рака. Но он не был уверен, што хочет его исполнять, этот договор. Начал твердить, будто хочет вместо этого в хосписе помереть. Мы сказали, штобы он шел на хуй, потому што он должен был нам помочь с девочками. Научить, как это делается, и все такое.

Я думал, он бредит. Не понимал, што он несет. А Фергал понимал. Потому што она и с ним уже разговаривала. Сказала ему, типа, што хочет Беннета. Штобы он к ней туда пришел. Што он ей обещал чего-то сделать, когда из тюряги выйдет. Этот дом ничего не забывает. И когда мы как-то ночью забухали, все, типа, вышло из-под контроля.

– И вы заперли его там. Смертельно больного человека. Вы хотели, чтобы он умер. И думали, что убили его, затолкав туда.

– Думали? Он был мертвый. Фергал проверял. И ночи не протянул. Никто не выживает, если так орет. Никогда. Кроме тебя.

Стефани улыбнулась настолько загадочно, насколько могла.

– Она теперь с тобой, так ведь? Он этого боится, а? Фергал от страха срется, потому што она с тобой говорит. Я прав. Я знаю, што я прав. Она перешла от Беннетова папаши к Беннету, потом от Беннета к Фергалу. А потом от Фергала к тебе. Я, блядь, это знаю. Никому нельзя верить. Ничему нельзя верить. Чего она теперь хочет? Скажешь мне? А? А? Чего она хочет?

– Освободи меня. Выпусти меня. Я скажу, что ты мне помог. Что ты тоже был пленником. Двое против одного. Ты боялся за свою жизнь, и правильно делал. Потому что когда Фергал расправится со мной, Драч…

– Иди на хуй! Ты ничего не знаешь.

– И когда он расправится со Светланой…

– На хуй иди! Мы с ним давние кореша. Мы с ним во что только не влипали.

– Настанет твоя очередь.

– На хуй иди, я сказал.

– И ты это знаешь.

– Блядь, блядь, сука. – Драч провел по лицу пальцами и потряс головой. Это было ему не по зубам. Он развернулся, подбежал к кровати и схватил пузырек с кислотой.

– Скажи мне! Скажи мне, чего она хочет? Еще девок? Этого ей нужно, а? Больше девок? Вот што я должен сделать, штобы она меня не тронула, да?