Никто не уйдет живым

Удар. Шлепок. Удар. Вперемешку со стонами, женскими стонами, как будто кто-то занимался сексом. Может, Фергал насилует Светлану, прежде чем убить? Стефани шокировало лишь то, что эта мысль ее больше не шокировала. Без прочих мыслей она повернула ручку и толкнула дверь. Та ударилась о спинку кровати.

Стефани вошла в комнату. Фергал повернул голову, чтобы взглянуть на нее. Его лицо было напряженным из-за концентрации и чего-то похожего на раздражение. Он стоял рядом с изголовьем кровати и склонялся над матрасом. Он прижимал к лицу Светланы подушку; его вторая рука была занесена для удара. Он избивал девушку до смерти, одновременно пытаясь задушить. Светлана была еще жива только потому, что днем раньше Фергал повредил правую руку о Драча.

Комната плыла. Стефани вобрала в себя вид обнаженного женского тела, голова которого была накрыта подушкой, а руки и ноги разбросаны так, что Светлана напоминала звезду, и прикованы наручниками из толстой кожи к четырем точкам кровати. Ее старой кровати. Она сглотнула и попыталась унять тошноту.

Из камина слышался монолог далекого женского голоса.

Под кроватью рвали пленку невидимые руки, словно действуя от лица беспомощной девушки, не способной пошевелить ничем, кроме пальцев рук и ног.

За спиной Стефани, у окон и маленького столика, расхаживали взад и вперед, взад и вперед нервные ноги. Тот, кто взволнованно бродил там, поскуливал. Она оглянулась; сзади никого не было.

Кожа на лице Фергала разгладилась от удивления, пока он разглядывал окровавленные джинсы Стефани, перепачканную толстовку и то, что покрыло ее лицо точками и пятнами в схватке этажом ниже, а теперь засохло. Он молчал. Только щурился, будто пытался понять, как она оказалась рядом с кроватью с пузырьком кислоты в одной поднятой руке и осколком покрасневшего стекла в другой.

– Этот мудак ничего правильно сделать не может, – сказал он наконец, медленно покачав головой.

Его реакция на то, что пришло ему в голову следом, удивила Стефани так, что она заколебалась. Лицо Фергала скривилось, и он заплакал.

– Ты ее не отберешь! Ты ее не отберешь! Она моя!

Голос его охрип от слез, щеки моментально сделались мокрыми и блестящими. И в его отчаянии и тоске Стефани увидела гораздо более молодое, мальчишеское лицо, настолько искаженное мукой, что ей показалось, будто сердце ее сейчас разобьется. Она задумалась, какую жизнь вел этот человек раньше. И почувствовала необратимую травму ненужности. Возможно, этот мужчина, когда-то бывший маленьким мальчиком, познал одиночество с первого вдоха.

Она сглотнула. Заставила себя вспомнить, как он опасен. Вынудила себя посмотреть на женщину, которую он убивал.

– Отойди от нее!

Фергал отпустил подушку и встал в свой полный и неестественный рост: грязный, костлявый человек-пугало в перепачканной куртке и почерневших джинсах, рыдавший, как десятилетний мальчишка в мире настолько безнадежном и лишенном любви, что даже мысль о нем была невыносима. И Стефани в одно мгновение поняла, что сделала с ним Черная Мэгги. Она закончила то, что начала жизнь.

– Ты ее не отберешь! Не отберешь! – Он сделал шаг к Стефани.

Она показала ему пузырек.

– Я воспользуюсь этим, ублюдок!

Фергал оскалился и бросился на нее.

Стефани инстинктивно отшатнулась и съежилась.

Огромная грязная рука рассекла воздух и схватила ее за плечо с такой силой, что она чуть не упала. Когда голова Фергала оказалась не более чем в трех футах от нее, Стефани ткнула пузырьком в его большое, сумасшедшее лицо.

Жидкость выплеснулась серебристой нитью, разбившейся под глазом Фергала и забрызгавшей его нос, щеку и лоб. Он шагнул ей навстречу, но немедленная боль внезапно остановила движение его длинного тела. Стефани отскочила назад, чтобы ее не задело отлетевшими каплями.

После второго выпада пузырьком жидкости выплеснулось не так много, а та, что оказалась снаружи, исчезла между коленей Фергала и впиталась в ковер.

Стефани так до конца и не поняла, что случилось дальше. Что-то похожее на кирпич врезалось ей в висок, развернуло ее и отшвырнуло в камин. Она поднялась на четвереньки; выбившиеся из хвоста волосы лезли ей в глаза. В ушах был шум далекого чайника, доносившийся сквозь толщу воды. Он прекратился только для того, чтобы голова Стефани заполнилась рыком животного. Обезьяны в чудовищной агонии.

Она обернулась и увидела, как Фергал ломается пополам и опускает голову к коленям, а потом запрокидывает к потолку, прежде чем снова согнуться, пытаясь стряхнуть что-то омерзительное со своей физиономии. Длиннопалые руки закрывали лицо, достигая лба и уходя в волосы; маска из похожей на паутину белой кости охватывала его голову. Фергал метался по комнате и как будто пытался дышать и кричать сквозь дыхательную трубку. Он споткнулся о кровать, а потом выпал за дверь.

Оторвав руки от лица, смотреть на которое Стефани не могла, он прокричал «Ты ее не отберешь!», и, спотыкаясь, рванулся к лестнице.

Руки Стефани были липкими, и, взглянув на них, она увидела глубокие порезы на той ладони, что сжимала осколок стекла. Кожа выглядела как полоски сырого теста на верхушке пирога. Зеркальный нож сломался в ее руке, когда она упала. Должно быть, Фергал сбил ее с ног ударом кулака.

Было слышно, как он с мычанием и грохотом сбегает по лестнице.

Стефани посмотрела на кровать. Голые груди девушки вздымались и опадали.

На четвереньках, а потом на ногах, Стефани подобралась к кровати.

Где-то в комнате слышался тихий голос. Где? Близко. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что полицейский оператор все еще вещал из телефона в ее кармане, передавая инструкции.

Стефани стащила подушку с лица Светланы.

– Я здесь. Я пришла. Все хорошо. Я здесь. – Она перестала бормотать только когда увидела, что скрывалось под подушкой.

Стефани ползком обогнула кровать и расстегнула наручники на ногах и руках девушки. Маникюр и педикюр на них был превосходный, бестолково отметила она.

Освободившись, Светлана не попыталась извлечь конечности из расстегнутых оков. Стефани забралась на кровать и просунула руки под полубессознательную девушку, подтянула ее выше и прижала к своей груди.

Она привалилась к стене и коснулась рукой подбородка Светланы. Осторожно подняла ее голову, чтобы та не подавилась собственным языком.

Далекая полицейская сирена свернула на Эджхилл-роуд.

Что-то шипело на ковре. Пахло химией и гарью.

Трясущейся рукой Стефани выудила телефон из кармана и сказала:


– Скорую. Ей больно. Ей очень больно. Пожалуйста… пожалуйста, быстрее.





Девять дней в аду




А если бы розы в вашем саду запели странную песню, вы бы сошли с ума.

Артур Мейчен, «Белые люди»





Шестьдесят четыре




Три года спустя



Дом.

«Меня зовут Эмбер Хэа. Меня зовут Эмбер Хэа. Меня зовут Эмбер Хэа».

Кровать, в которой проснулась Эмбер, была как мягкое кресло с широким размахом крыльев. Королевских размеров и обтянутая кожей и синелью: комфортная, оберегающая, заботливая. Матрас был ручной работы и состоял из пятнадцати сотен пружин карманного типа. Вместе с простынями и бельем из мягчайших хлопка и фланели, кровать создавала ощущение уюта, сходного с материнскими объятиями настолько, насколько это было возможно для творения человеческих рук. Эмбер никогда не спешила покинуть покой и тепло постели поутру; она забыла, каким глубоким, тихим и непрерывным может быть сон. Потому что в последние три года он таким не был.

Под конец первой ее недели в сельском доме, и первой же за десять месяцев недели в Англии, трата пятнадцати тысяч фунтов на кровать и принадлежности к ней беспокоила ее меньше, чем поначалу.

«Люди и правда так живут?»

Шесть дней, она провела здесь целых шесть дней и ночей, не выходя дальше сада, но все еще поражалась аромату дома каждое утро. С того момента, как она поднималась с постели, множество запахов, заполнявших простор помещений и оседавших на каждой идеальной поверхности, казалось, собираются, как верные слуги, чтобы поприветствовать ее в новом дне: недавняя краска, свежая штукатурка и терпкие нотки древесины вперемешку с пыльцой новой ткани, испускаемой вафельно-кремовыми занавесками и мохнатыми коврами.

«Может ли это быть моим?»

Если она решала посидеть в гостиной или в столовой, восхищаясь своим новым жильем, мебель из кожи «Аспен», принимавшая форму ее тела, приветливо дышала привилегированностью. А прогулки по дому погружали ее в шикарный резкий запах мастики, шедший от обработанного вручную табачного дубового паркета в холле и комнатах на первом этаже.

Она никогда не открывала в новом доме окон – тройного остекления и оснащенных лучшими замками фирмы «Сэксон». Она держала их закрытыми и запертыми, и говорила себе, что не поддается идее проветрить дом, потому что эти запахи нужно сохранить. Она также знала, что это не единственная причина держать все точки доступа на запоре.

Среди ароматов ненавязчивой роскоши Эмбер соблюдала один и тот же ритуал: проснуться без будильника, сварить кофе на кухне, а потом лениво обойти недавно реконструированный фермерский дом, закончив прогулку в кабинете. Из кабинета она шла в новую ванную. Сбрасывала трусики и футболку и заходила в выложенную гранитной плиткой душевую. Чтобы мыться так долго, что все ее тело начинало исходить паром, пока не наступало время утонуть в белом банном халате.

Спустя почти неделю разнообразные полы сельского дома начали источать ободряющее чувство постоянства под ее загорелыми ногами, неизменности, соединявшейся с необычностью пребывания в новом месте, что особенно утешало, когда она боялась, что пристрастилась к мимолетности.

В это шестое утро, с чашкой горячего кофе в руке, она снова двигалась, осторожно и терпеливо, по четырем спальням на втором этаже, как пациентка, выписанная домой после долгой болезни. Ковры «Верджин», густые, как медвежья шерсть, поглощали ее ступни до щиколоток.

Полы в доме были слишком драгоценны для обуви. Нужно было установить насчет этого правило. Эмбер не желала, чтобы что-то оттуда проникло сюда. Не то чтобы она собиралась в ближайшее время принимать гостей. Но только в этот день она поняла, что обстановка теперь больше напоминает ей не выставочный коттедж, а скорее лучшую комнату престижного отеля, в которой она прожила неделю. Может быть, скоро это место начнет ощущаться как дом.

Эмбер пообещала себе, что никогда не станет принимать этот дом как должное; она всегда будет замечать и ценить то, что в нем есть. Она никогда прежде не жила в подобном месте, и не надеялась, что будет.

Когда она вошла в помещение, избранное в качестве кабинета, воздух, ставший острее от запаха нового кожаного кресла, уколол кончик ее носа. Как всегда, она заставила себя посмотреть в окно, думая о том, что будет дальше: о том, с чем ей нужно было снова встретиться в этой комнате.

Через широкие окна с двойными рамами она видела, как ветер ерошит газон и движется через деревья, огораживавшие сад, нежно качая кончики ветвей. В вышине, покачиваясь, парила чайка, словно на время пойманная невидимым силовым полем, пока не последовала за воздушным потоком в обратном направлении и не улетела. Прежде чем птица скрылась из виду, ее большой клюв открылся, но крика Эмбер не услышала.

Воздух в доме оставался неподвижным, прохладным и спокойным в любую погоду. И малейший сквознячок не касался ее кожи ни в одной из комнат.

«Запечатана».

Даже самые громкие звуки, порожденные внешним миром, не могли, казалось, пробиться сквозь новенькие стены, двери или перестекленные окна в глубоких переплетах. Вчера, пока кофе-машина «Григиа» делала ей эспрессо, Эмбер, положив на плитку ноги со свежим педикюром, смотрела из окон кухни, как над домом пролетает вертолет. Она напрягала слух, чтобы уловить хоть малейшее гудение или жужжание винта, но не услышала ничего.

Открыть двери дома было словно выйти из кинотеатра и вернуться в тиски ненадолго позабытой жары, погрузиться в бешеную энергетику улицы – в то, что люди звали реальным миром.

Глядя наружу, на мягкие контуры кукурузных полей за пределами ее участка, она вытерла глаза. Она чувствовала себя в безопасности.

Она останется здесь.

«Он мой.