Никто не уйдет живым

Ему было тяжело, хоть и не в физическом плане. Усталость для него проблемой не была. Он был немолод, но здоров и в хорошей форме, его способности были незаметны, тщательно скрыты; ему нечего было доказывать, и это всегда нравилось Эмбер. Вместо этого Джош сражался с идеями, которые она привнесла в его мир, с вероятностью того, что призраки не только существовали, но в каких-то случаях не отделялись окончательно от своих материальных останков после смерти. Как будто этого было недостаточно, она еще и утверждала абсурдное, невероятное и смехотворное: что какая-то сущность, гораздо старше и могущественнее этих духов, держала их в каком-то мучительном плену, используя их страдания в своих зловещих замыслах против Эмбер.

Под пленкой, сильно запачканной с обеих сторон, сложно было разглядеть ее содержимое, размерами напоминавшее человека. Но лишь самый высокий из людей мог бы быть таким длинным, если бы лег вытянувшись. Длинные руки по бокам могилы, казалось, вырвались из-под полиэтилена.

– Там не только тело, – сказал Джош, прищуренно глядя в яму.

Эмбер подумала то же самое, наблюдая, как Джош сметает последнюю грязь с того, что они нашли. В ногах лежавшей в могиле фигуры был еще один, меньший предмет, также завернутый в пленку, но упакованный куда более тщательно и плотно, чем тело.

– Так, – Джош подошел обратно к яме. – Ножницы. Мне нужны ножницы. Или нож. Давай покончим с этим.

Идея вскрыть этот сверток размером с человека наполнила Эмбер тошнотой; она вынудила Джоша откопать эту штуку, но теперь у нее не было сил видеть, как откроется лицо обитателя импровизированной могилы. Если снять с него пленку, что еще может быть потревожено вместе с его беспокойным сном под ее домом?

– Может, нам?..

Джош оглянулся:

– Что? Позвать копов? Думаю, мы должны. Это тело, малыш. Тело. Кажется, мы знаем, чье оно, но нужно выяснить, как оно сюда попало.

«Само по себе», – чуть не сказала Эмбер вслух. Мысль, что она смотрит на какое-то безумное самозаклание и самопогребение, заставляла ее голову кружиться от омерзения и страха, которые со временем не унимались, а только возрастали. Такие понятия, как привычность, не работали в подобных случаях; при всех ее столкновениях с Мэгги один слой чудовищного неверия и потрясения накладывался на другой, снова и снова, пока ты не утратишь рассудок или не покончишь с собой, чтобы спастись…

– Ну же, Джош. Разрежь ее.

Эмбер посмотрела на красную канистру с бензином, которую Джош поставил на дороге рядом с ее машиной. Сожжение тела, даже этого тела, после всего, что Фергал сделал с ней и с остальными, казалось таким же варварским и диким, и бесчеловечным, как те импульсы, что руководили Фергалом Донегалом в жизни, в смерти и в посмертии. Возможно, она не способна будет сжечь его труп.

Джош кивнул и встал на колени рядом с обернутым пленкой телом.

– Тогда тащи сюда ножницы, малыш.

Эмбер вернулась в кухню, все это время желая закричать: «Пожалуйста, не подходи так близко!» Но как еще Джошу вскрыть полиэтиленовый гроб? Она вернулась с ножницами «Вюстхоф», чьи острые как бритва лезвия использовала до сих пор только чтобы разрезать гирлянду сосисок и отстричь верхушки с нескольких упаковок пасты – этим целям они больше не послужат. Она отдала ножницы Джошу, который принял их, как сосредоточенный доктор мог бы принять пинцет у медсестры в операционной.

– Иисусе, – сказал он, задохнувшись после первого надреза, и уселся ягодицами на пятки, прикрывая нос и рот. – Господи Иисусе. Как же он воняет.

Эмбер поморщилась и натянула ворот толстовки на рот и нос, когда проникающий до мозга запах разложения заполнил гараж.

Джош поспешно провел ножницами по всей длине пленки; он почти утратил равновесие и двигался неуклюже, потому что запах не давал ему сосредоточиться. Разрезав полиэтиленовый саван сверху донизу, он отступил от могилы, кашляя, словно медведь, и под конец лающие звуки едва не перешли в рвоту.

– Фонарь. – Он скорее прошипел это, чем сказал.

Эмбер передала Джошу его черный «Маглайт».

– Багдад. Басра. Там я в последний раз такое нюхал, – прошептал он. Лицо его лишилось цвета. Грязь, размазанная по подбородку, усугубляла бледность кожи. Сердце Эмбер разрывалось из-за него. Он делал это ради нее: вставал лицом к лицу с тем, чего никогда не забудет, с тем, что вступало в сговор с другими ужасными воспоминаниями, которые он пытался похоронить в глубине собственного ментального гаража.

«Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть все закончится здесь».

– Это наш парень? – сказал Джош, кривясь, и направил фонарь на голову лежавшего в могиле. Эмбер встала рядом и взглянула на то, что высветил луч.

Почерневшая, разложившаяся голова напомнила ей об увиденной много лет назад фотографии давно погибшего путешественника, чей труп почти полностью сохранился во льдах и снегах. Сложно было сказать, высохла ли оставшаяся на черепе плоть после смерти, или положенное в могилу тело уже было полуистощенной развалиной.

От лица для изучения осталось немногое. Одна глазница была почти сплошь костью, одна щека отсутствовала полностью. Длинные зубы проглядывали сквозь дыру в щеке и челюсти, как будто Джош и Эмбер разглядывали труп после вскрытия. Рот открылся, и лицо неприятно напоминало ржущую лошадь с почерневшими резцами. Поврежденная часть узкой головы была гладкой и безухой.

– Задушен, – сказал Джош, голос его был сдержан. – По языку понятно.

Язык был виден с одной стороны нижней челюсти, распухший и почерневший как спелый инжир, найденный в могильнике какого-то забытого короля.

– Она все еще там.

– Кто? – голос Эмбер был призрачным.

– Петля. Похоже, веревка. Мы такое уже видели, малыш.

Так и было; кусок чего-то выглядевшего как все тот же садовый шпагат, который семейство Беннетов использовало, чтобы душить девушек в своем кошмарном доме, до сих пор обвивал тощую шею трупа.

– Охренеть можно, – добавил Джош и обхватил свой затылок.

У Эмбер не было желания или сил, чтобы попросить Джоша объяснить, что он чувствует. Она просто смотрела в яму, онемевшая от личного испуга перед тем, что сотворила с лицом Фергала с помощью кислоты. Потому что она растворила глаз, щеку, плоть с одной стороны челюсти; она даже лишила его уха. Мучения, должно быть, были ошеломительными, остаточная, долговременная боль – безграничной, как сумасшествие; это были ночные, еженощные крики, мольбы о предсмертной боли. И он переносил эти страдания три года. Три года.

– Самоубийство.

– Что?

– Он сам это сделал. Посмотри на правую руку. – Джош осветил фонарем видимую, почерневшую и скелетоподобную руку. – Он держит конец шпагата. Он сделал скользящий узел, и надел его на свою чертову шею, и затянул. Господи боже. Господи Иисусе всемогущий. Он похоронил себя живьем, а потом сам же себя задушил…

Эмбер не знала, почему, но она заплакала, возможно, даже по тому длинному, изможденному и почерневшему телу, что лежало на своей грязной постели. И в каком-то неожиданном повороте чувств она вспомнила его лицо в комнате, где держали Светлану, когда Фергал пытался убить девушку ударами своих кулаков, бивших и бивших по ее лицу через плоскую, дешевую подушку на кровати, к которой он ее привязал. И в те последние мгновения выражение его лица ненадолго изменилось, и ей показалось, что она увидела мальчика, ребенка, сведенного с ума страхом и горем, и страданиями.

«То, что скрывалось в глубине».


Джош то ли упал на колени, то ли опустился добровольно, чтобы было удобнее. Эмбер не могла понять, пока он не покачал головой и не сказал:

– Посмотри на края земли. Той, что мы вытащили. – Джош поднял кусок грязи. – Края ровные. Он вырыл яму. Нарезал слой глины длинными, толстыми кусками. Чтобы можно было аккуратно уложить их обратно, поверх своего тела, лежа в могиле. Чтобы они подходили друг к другу и не оставляли щелей. Завернулся с головы до ног в пленку, а затем добавил толстый слой глины, кусок за куском. Начал с ног и дошел до самой головы. Тщательно. А накрыв лицо, должно быть, потянул за веревку… Господи боже. Он даже дырки в пленке проделал, чтобы завернуться, а потом заложить себя глиной. Должно быть, кучу времени потратил на подготовку собственной смерти. Лег неподвижно, в этом полиэтилене, в темноте, под слоем глины и просто… прикончил себя на хрен. Почему? Господи Иисусе, почему?

«Чтобы освободить ее. Он отдал себя, чтобы она могла править снова, чтобы кукуруза росла высокой».

Какое-то время они молчали. Эмбер присела и взяла у Джоша фонарь, потому что он больше не освещал место раскопок. Она выпрямила спину и перевела луч на то, что лежало в ногах у трупа. На завернутом в пленку предмете, похороненном у подошв разлагающихся кроссовок Фергала, просматривались прямые углы квадрата: верхушка ящика. Эмбер сглотнула.

– Она. Это она. Там, внутри. Ящик – это должен быть ящик из восемьдесят второго дома.

Джош повернул к ней свое усталое, бледное, перемазанное грязью лицо. Видимо, он заметил омерзение и страх в выражении лица Эмбер, потому что развернулся обратно к могиле так быстро, что потерял равновесие и упал на одну руку. Потом встал.

– Что это за херня? – Он спустился в яму и ощупал верхушку ящика. Затем начал поднимать его. Пленка шуршала, с нее скатывалась земля. Сквозь мутный и перепачканный полиэтилен Эмбер видела дерево.

На земле рядом с могилой Джош разрезал пленку и скотч, которые оберегали и сохраняли ящик и его драгоценное содержимое. Освободив ящик от упаковки, он поставил его перед ними и отдернул маленький фиолетовый занавес в сторону, как будто открывал сцену маленького переносного кукольного театра.

Полностью разглядеть вторую обитательницу могилы не получалось. Но какое-то впечатление по деталям, которые Эмбер высветила фонарем, создавалось.

– О, боже. Это ребенок, – сказал Джош, будто укрепляя ее шаткое осознание.

Коричневая, словно дубленая, кожа крохотных ручек существа в ящике говорила, что они были сухими и сохранялись такими уже долгое время. По обе стороны локтевых суставов размером не больше сушеных фиников они были похожи на веточки, а оканчивались ладонями, пальчики и ноготки которых были слишком детальными для подделки. Высохшие ручки сжимали круглый деревянный предмет, похожий на миску: барабан, обтянутый кожей или шкурой. Маленькое тельце было облачено во что-то, выглядевшее как некогда белое, но теперь перепачканное одеяние из ситца или кружева, сшитое для младенца – подобие старомодной крестильной сорочки.

Сморщенная головка была полностью черной, настолько черной, что лица было почти не различить. Но череп был густо покрыт бо́льшим количеством волос, чем действительно могло вырасти на таком крошечном скальпе. Парик. Парик, демонстрировавший различные цвета и оттенки, когда по нему скользил свет фонаря. Чужие волосы.

Рот был открыт, точнее, то, что осталось от губ, разошлось, обнажив в усмешке маленький ряд желтых молочных зубов. Крошечные глазки были закрыты, за что Эмбер была глубоко благодарна.

Длинный атласный рукав, уходивший под подол одеяния, скрывал то, что служило ногами и ступнями.

– Не… не трогай ее. Пожалуйста, – сказала Эмбер, когда Джош потянулся к ящику. «Просто дай мне ее уничтожить».

Его руки остановили свое движение.

– Я не понимаю…

Эмбер ждала, что Джош завершит свою фразу, но он, казалось, не хотел или был слишком занят, чтобы продолжать мысль.

– Тело, – сказал он наконец. – Я его вижу.

Эмбер пыталась и не могла проглотить ком ужаса и беспокойства, заткнувший ей горло, как пластилин – влажную трубу. Она хотела сказать Джошу, чтобы он убирался, убирался на хрен от этой штуки в ящике, но голос ей не подчинялся.

– Она… Она приделана… Голова пришита к телу. Это змея. Черная змея. А волосы настоящие. Платье. Господи, платье… Посмотри на платье… Фонарь, сюда, посвети сюда.

Эмбер едва могла пошевелить рукой, не говоря уже о том, чтобы направить луч фонаря на платье маленькой косматой фигурки, частично скрытое кожаным барабаном, висевшим у нее на шее и угнездившимся на том, что казалось коленями, но было, похоже, витками, спрятанными под грязной ситцевой сорочкой; в атласном рукаве скрывался хвост.

Джош взял фонарь из рук Эмбер.

– Смотри. – Он сказал только это, направляя луч на перед платья, на то, что напоминало детские крупные бусы, украшавшие шею куклы. Но при ближайшем рассмотрении жесткие, коричневые, похожие на лепестки предметы, которые выглядели как сушеные фрукты или пряности, оказались ушами: сморщенными человеческими ушами. А между этими жуткими украшениями на нитку было нанизано что-то, при мимолетном взгляде походившее на грязные ракушки или шершавые камни, однако постепенно Эмбер поняла, что это зубы. Она смотрела на человеческие зубы. Одни почернели от старости, другие были желты, как слоновая кость, потому что их собрали в не такие далекие времена.

– Пальцы. Боже, к ткани пришиты пальцы. С рук и ног. Эмбер, нам надо…

Джош опять не смог закончить предложение. Вместо этого он резко встал, одним плавным движением запустил руку в карман куртки и вытащил обратно, и рявкнул голосом, какого Эмбер до сих пор не слышала:

– Стоять!

Эмбер вздрогнула и коротко взвизгнула. Потом заметила глаза Джоша, и как в этих карих глазах неверие сражалось с испугом и отточенными навыками солдата, наводившего оружие на врага. Эмбер повернулась, отслеживая направление его взгляда, и обнаружила, что смотрит в открытую пасть гаража.

Она закричала.

Худая, грязная фигура, которую Эмбер отчетливо разглядела перед тем, как та миновала гараж и скрылась в темноте подъездной дороги, совершенно точно была женской.

Женской и обнаженной, с почерневшими от крови лодыжками и запястьями, и чем-то, затянутым на шее как собачий поводок. Та часть лица, что виднелась из-под грязных спутанных волос, была бескровной и такой бледной, что отдавала синевой. Но темный рот был распахнут в слабоумном удивлении. А глаза были лишены цвета.

Фигура повернула голову в их направлении, но не прямо к ним, а затем растерянно уковыляла прочь. Когда она скрылась из вида, жалобный, ломающийся голос охваченной горем молодой женщины заполнил в остальном тихий ночной воздух:

– Я… не… где… где… это… я?

Эмбер повернулась к Джошу, словно искала подтверждения, что увиденное ею было увидено и ее другом тоже. Но взгляд ее прошел мимо, за спину Джоша, к тому, что успело перемениться на изрытой земле у его ног.

В маленьком ящике, на маленькой черной голове открылась пара мраморно-белых глаз.