Обаятельное чудовище

Я даже не отпираюсь. Просто растекаюсь по креслу беспомощной лужицей. Черт… Колбаса опять права. Что-то идет не так. У меня больше не получается контролировать свою жизнь и свои чувства. А что, если все так и есть? Смогу ли я измениться ради Марты? Нужно ли мне это?

— Я сразу поняла, что с тобой что-то не то. Вот эта гадкая ухмылка самодовольная, которую я терпеть ненавижу — как только она исчезла с твоей рожи, я задницей почуяла, что ты не здоров.

— Все, завязывай. — Прошу я.

— Нет, это ты завязывай, Левицкий. — Усмехается Дашка, останавливаясь передо мной. — Либо с Мартой, либо с гулянками. До тебя еще не дошло, что ты попал? Влип по самые помидоры! Тебе все равно придется выбирать: все женщины мира или она одна.

— Слушай, Колбаса, тебе кажется, что ты меня знаешь, но это ни хрена не так! — Вскакиваю я.

— Конечно… — Зрачки Ласточкиной сужаются.

— Вот именно!

— Ты влюбился в нее, дебил… — С жалостью произносит подруга.

— Я что?

— Влюбился.

Мне становится трудно дышать.

— Прекрати нести ересь… — Отмахиваюсь я.

— Наверное, всякий раз ищешь повод побыть вместе, да? Так и тянет поделиться с ней сокровенным? Замечаешь, если что-то изменилось в ее внешнем виде? Так и хочется заботиться о ней, делать приятное, накормить, насмешить? Хочется, чтобы она улыбнулась, да? А сны с ее участием ты уже видел, плейбой?

Я застываю с открытым ртом.

— В точку? — Ухмыляется Дашка и с видом победителя складывает руки в замок на своей груди.

— Что ты несешь? — Морщусь я.

Выходит не слишком правдоподобно. Приходится отойти в сторону. Мне не хочется, чтобы она продолжала сверлить меня своим колючим взглядом.

— Тебе крышка, придурок. — Заключает Ласточкина.

— Отвали.

— Я-то отвалю. Только если ты не сделаешь эту девушку своей, то это сделает кто-то другой. Ты, конечно, продолжишь таскаться по бабам, но утешит ли это тебя?

— Господи, какая чушь.

— Тебе крышка-а-а, — ехидно напевает Дашка, пытаясь разозлить меня еще сильнее.

Но я и так уже загнан в угол, и от этого кипит башка.

— Что за крышка? Всем доброе утро.

Мы оба оборачиваемся на ее голос. В дверях стоит Марта. Она свежа, как майская роза. Длинные волосы мягко спадают на плечи, улыбка сияет ярче солнца, глаза блестят озорным огоньком. А от вида ее стройных ног, открывающегося из-под короткой кожаной юбки, у меня вдруг перехватывает дыхание. Приходится спешно сглотнуть.

— Крышка… — Вздыхает Дашка, перехватив мой взгляд. — Эм… Крышка сливного бачка! — Она разводит руками. — Какой-то пьяный дебил расколотил ее вчера в мужском туалете. Распоряжусь, чтобы заменили.

— Ничего себе. — Удивляется Марта. Она проходит на свое место, пока мы с Ласточкиной обмениваемся грозными взглядами, обещая друг другу скорую расправу. — Если это единственное происшествие за вчера, то будем считать, что это ерунда. В остальном, коллеги, поздравляю вас с успешным стартом!

— Ура. — Кашляет Дашка.

Я чешу затылок.

— Все в порядке? — Марта оглядывает сначала нас по очереди, затем весь кабинет.

— Да. — Говорю я.

— Да. — Подтверждает Дашка. Она берет папку и спешит к двери. — Сейчас только решу вопрос с крышкой бачка, и все будет совсем в порядке.

— Даш? — Окликает ее Марта. — Может, потом кофе попьем?

— Конечно!

Ласточкина скрывается за дверью.

— Что это с ней? — Интересуется Марта. — Странная какая-то.

— Да у нее этот. ПМС, наверное. — Ловлю ее взволнованный взгляд и заставляю себя не двигаться с места. «Стой, стой, стой!» Ах, черт, не получается. Не могу сдержаться. Делаю несколько шагов и оказываюсь в опасной близости от губ Марты. — Ну, как ты? Выспалась хоть?


— Вроде того… — Смущается она, бросая взгляд на дверь, которая может в любой момент открыться, впустив кого-то из посторонних.

Желание поцеловать ее становится непреодолимым. Я просто не могу находиться в одном помещении с этой девушкой и не прикасаться к ней. Это адская пытка.

— От тебя пахнет чем-то сладким. — Хрипло произношу я, притягивая ее за талию. — Жженым сахаром?

— Карамелькой. — Шепчет Марта.

Ее грудь высоко поднимается и опускается от частого дыхания.

— Вкусная? — Спрашиваю, понимая, что у меня голова идет кругом от близости ее тела.

— Очень. — Краснеет она.

— Дай-ка попробовать. — Говорю я и впиваюсь в ее губы глубоким поцелуем.

Еще минуту назад я был готов пообещать себе, что больше никогда ее не поцелую, а теперь хочу, чтобы этот поцелуй никогда не заканчивался.

Мне не просто крышка, мне полный капздец.





28




Марта

И снова этот парень помогает мне забыться. Когда мы рядом, происходит что-то невероятное: все раны в моей душе затягиваются. Я даже не вспоминаю, кто я и откуда, какие у меня планы на эту жизнь, и какая боль засела внутри. Мы смеемся, мы шутим, наше общение наполнено взаимными подколками, флиртом, а еще каким-то необыкновенным теплом — будто мы тысячу лет знакомы и понимаем друг друга с полуслова.

Несколько дней пролетают как один миг. Вот мы в неформальной обстановке решаем рабочие дела, вот срываем «The Diverse» репетицию, потому что Тим решает вспомнить молодость и сбацать им на гитаре. Вот мы все дружно и заразительно хохочем, потому что его игра на гитаре настолько ужасна, что хочется уши заткнуть. А вот мы снова окунаемся в рабочий процесс, а вечером закрываемся с ним вдвоем в кабинете, ведь целый день с трудом терпели, желая прикоснуться друг к другу.

Эмоции, которые бушуют между нами, скрывать становится все сложнее. Особенно от друзей. Наверняка, они замечают многозначительные взгляды, которыми мы с Левицким то и дело обмениваемся. Готова поспорить, от них не укрывается и подтекст наших пошлых шуток, которыми мы постоянно пытаемся уколоть друг друга. Наверное, пора признать, что мы с ним нужны друг другу. Пора открыться всему миру. Но мы еще не готовы. Да и вдруг это все испортит? Ни у кого из нас еще не было нормальных отношений. Никогда.

И все же — мы продолжаем наше сближение. Что бы ни нашептывал мне разум, сердце отчаянно сопротивляется. Желание лишний раз побыть вместе, коснуться Тима или просто перекинуться с ним парой слов всегда побеждает голос здравого смысла.

То Тим увязывается с нами с Дашкой по магазинам и в кафе, то я остаюсь вечером в клубе, чтобы посидеть с ним лишний час, хотя спокойно могла идти домой, ведь на работе меня больше ничто не держит. Мы всякий раз находим повод побыть вместе.

Мы связаны. Мы нужны друг другу. Не знаю, к чему это приведет, и как долго будет продолжаться, но пока у меня не получается этому противостоять. Вот, например, вчера. Я решала вопросы в ресторане, а Тим следил за тем, чтобы персонал справился с натиском толпы во время выступления на сцене нашего клуба музыкантов. Позже мы, не сговариваясь, встретились за кулисами в служебном помещении, когда концерт уже был окончен.

— Ты едешь домой? — Спросил Тим.

— Да пора бы. А ты?

— Не знаю. Если ты едешь…

— Не останешься с друзьями? — Неловко поинтересовалась я.

— Сегодня не хочется…

Короткий разговор. Но все все понимают. Ребята из «The Diverse» провожают нас улыбками. Какое-то время мы еще болтаем с ними, пока они переодеваются, а затем я встаю и выхожу из помещения. Знаю, что Тим пойдет следом. И он идет. Мы встречаемся в кабинете, щелкает замок. Свет не горит, но нам он не нужен. Мы набрасываемся друг на друга, понимая, что ждали этого целый день и весь вечер.

Мы занимаемся любовью без прелюдий и разговоров. Сначала торопливо и жадно, затем медленно и долго, получая удовольствие от каждого поцелуя. Узнавая друг друга гораздо лучше, чем если бы использовали бы при этом слова. Потом некоторое время мы лежим в обнимку, словно это какой-то ритуал, которым мы показываем друг другу, что происходящее между нами не просто так, что оно имеет для нас определенное значение.

Затем мы неизменно шутим, улыбаемся, а потом долго молчим. В это время я думаю о том, что Тим со мной, хотя мог бы быть где угодно. Думаю о том, что он осознанно предпочитает мое общество общению с друзьями или другими девушками, и у меня от этого в душе расцветают подснежники — такие крохотные, хрупкие, невинные. Они пробиваются сквозь толстую корку льда в моем сознании и все-таки выбираются на свет.

И мне так хорошо, так светло от этого. А о чем думает Тим в этот момент, я не знаю. Но мне достаточно тепла его сильных рук. Когда я чувствую, как крепко он меня обнимает, то воображаю, будто он боится меня потерять. В такие моменты во мне просыпается ребенок, который проживает детство, которое у него когда-то отняли.

— Тебе хорошо? — Шепчет Тим, целуя мою шею.

— Могло быть и лучше, но ты делаешь успехи. — Шучу я.

И тогда он щекочет меня. И мне хочется не смеяться, а плакать — так мне хорошо.

А потом мы встаем и пытаемся одеться. Пытаемся, потому что и тут он играет со мной: забирает мою одежду, поднимает высоко над головой и дразнится. Хочет выторговать как можно больше поцелуев за нее. И я всегда расплачиваюсь, ведь поцелуев для него мне не жалко. Хотя бы просто в благодарность за то, что Тим вдохнул в меня новую жизнь. За то, что показал, кем я могу быть, если захочу. Что смогу чувствовать, если позволю себе быть живой.

И мы летим по ночному шоссе прочь из центра. Уже не соревнуясь. Не доказывая друг другу, кто из нас круче. Мы рассекаем прохладный воздух и вместе врываемся в новый день. Несемся быстрее ветра и сияем ярче звезд. Вдвоем. Мы двигаемся на приличной скорости, а будто стоим рядом. И наши сердца бьются в унисон. И что бы ни произошло потом, эти моменты навсегда останутся со мной. Их у меня точно никому не украсть.