Оливер Лавинг

В эту секунду, когда Оливер вторично утратил свой голос, Мануэль смог вымолвить только протяжно-техасское «О боже».

– Вы этого хотели? – бросила ему Ева. – Рады теперь?

– Нет, Ева. Не рад. Конечно же нет. Нет.

Последовало мгновение тишины, коллективная афазия.

Хрипло урчал кондиционер, тикали часы. Но лицо Марго было гневным, уверенным, твердым, словно единственной выявленной неудачей оказалось возмутительное безверие аудитории. Тишину нарушил официальный голос доктора Рамбла: из его глотки с низким кряхтением раздался звук имени.

– Миссис Страут, – сказал он. – Слышали ли вы о так называемом идеомоторном эффекте? Я как раз сейчас читаю об этом явлении.

Марго картинно закатила глаза под паучьими лапками наклеенных ресниц. Но Ева тоже читала об идеомоторном эффекте. За время своих исследований Ева давно научилась игнорировать некоторые факты – например, что шансы Оливера на восстановление когнитивных функций становятся все меньше. Так же она изгнала из своего сознания и результаты нескольких научных статей: логопедическое лечение, именуемое облегченной коммуникацией, вызывает некоторые сомнения; иногда им злоупотребляют при работе с вегетативными пациентами. По мнению скептически настроенных исследователей, такое лечение подвержено идеомоторному эффекту, или эффекту спиритической доски. Например, известно, что иногда логопеды приписывают собственные подсознательные импульсы пациентам, которых они пальпируют в поисках ответа. И не то чтобы эти несчастные логопеды лгали, но они, возможно, поступали даже хуже – отчаянно желая поверить, они убеждали себя в своих собственных иллюзиях. Как писатели, они говорили голосами персонажей, которых считали подлинными. Мысль, которой место в далекой Сибири Евиного сознания: как и она сама, несмотря на все свидетельства, эти специалисты в своих иллюзиях слышали исчезнувший голос. Глядя на все эти хитроумные аппараты – мониторы нейронной обратной связи, сложные программы обработки речи и ЭЭГ, – Ева не могла представить себе, что работа Марго возле четвертой койки чем-то похожа на спиритический сеанс. Но сейчас, когда надменное возмущение Марго ярко горело на ее раскрашенных пухлых щеках, Еву посетила безобразно очевидная мысль, которая иногда касалась ее затылка, но которую она никогда не хотела принять. Кто, как не еще одна скорбящая мать, захочет использовать руку Евиного сына, чтобы написать свою собственную маленькую выдумку?

– Идеомоторный эффект. Да вы шутите. Пощупайте сами его руку, если мне не верите. Пощупайте! – Марго почти кричала: – Это он!

– Хорошо, хорошо, – сказал доктор Рамбл твердым властным голосом. – Думаю, что теперь нам стоит просто подождать. Ведь пока мы так и не знаем, в какой степени сохранно сознание бедняги Оливера. Исследование в Эль-Пасо не за горами, так что подождем и посмотрим, что будет.

Мануэль Пас издал шумный вздох – порыв ветра над мертвой травой пустыни.

– Ева, – сказал он, – надо признать, что все мы слишком уж многого захотели. Это нас всех касается. Мы подумали, что наконец что-то изменится. Что мы найдем ответ. Найдем что-то. Приняли желаемое за действительное. Я тоже в этом повинен.



Одиннадцать пятнадцать, двенадцать пятнадцать, двенадцать тридцать. Время стало беспокойным, напористым – пропадали целые минуты; ее мысли метались, как воробьи, резко взмывая в небо сразу после приземления. Ева огляделась в грязноватом свете своей гостиной. Жуткие черные трещины рассекали потолок, словно окаменевшие молнии. На оконных рамах уже снова наросли бурые подушки пыли. Ева не видела Чарли после того разговора на парковке, и он не приходил домой прошлым вечером. Он что, спал в этом своем подвале?

А затем – мысль, обрушившийся сверху взрыв, который рывком вернул ее в действительность. В своем расстройстве она не поняла того, что давно надо было понять, и теперь эта мысль прокрутила время назад, вернула Еву к вопросу, который она должна была задать накануне утром в присутствии Мануэля и доктора Рамбла. Ева последовала за направлением этой мысли, назад в раскаленную духоту Голиафа, потом сорок миль по асфальту, через поля с брошенными буровыми вышками, чьи стальные головы склонялись в застывшей молитве.

Ева не знала адреса Марго Страут, но знала, что та живет в комплексе «Горизонты Чиуауа» – скоплении из восьмидесяти совершенно одинаковых корпусов, возведенных несколько лет назад возле Студи-Бьютт. Дома в «Горизонтах Чиуауа» очень походили на безликие сооружения, в которых Еву когда-то в детстве держал отец. Нагромождения кубиков-квартир, покрытые штукатуркой цвета пустыни. В середине буднего дня на безупречных тротуарах и в лазурно-голубом бассейне никого не было. Ева никогда ничего не пыталась узнать о Марго Страут, но хорошо знала ее машину. И обнаружив на одной из одинаковых улиц знакомую белую «короллу», Ева припарковалась и поднялась по металлическим ступеням к ближайшей двери. На жестяном почтовом ящике, врезанном в штукатурку, значилась фамилия Страут. Сделав глубокий вдох, Ева постучала дверным молотком из искусственной меди.

– О, Ева.

Как ни странно, Марго как будто не удивилась, увидев Еву на своем пороге. Из сумрака пятнадцатой квартиры она высунула свою голову-пельмень в яркий свет дня. Курчавые шторы ее непричесанных волос под солнечными лучами загорелись, словно блондинистый пожар. По всей видимости довольная, что Ева приехала одна, Марго взмахом руки пригласила ее войти.

Ступив в гостиную, Ева огляделась в поисках какой-нибудь детали, способной что-нибудь рассказать о Марго. Но квартира номер пятнадцать, как и весь комплекс «Горизонты Чиуауа», отличалась безликой лаконичностью. Квадратная дешевая мебель, словно разом заказанная по каталогу. Пустой столик перед диваном, без журналов или книг, способных дать намек. Картины на стенах, типичные для отелей: горные цепи и каньоны, залитые медовой охрой сентиментальных закатов. Вид на пустыню за окном был заблокирован еще одним точно таким же зданием. Страшно представить одинокую жизнь Марго в этой бесцветной коробке. Чем она вообще тут занимается? С другой стороны, а чем занимается Ева, когда оказывается дома? Ева схватила ртом воздух и задала вопрос, который должна была задать уже давно. Она обратилась к задернутым шторам соседнего дома:

– Откуда вы могли все это узнать? Про Оливера. Откуда вы узнали про Ребекку? Или даже, не знаю, что он любил Толкина? Или Боба Дилана? Как так вышло? Вам рассказали окружающие?

– Не знаю, что вам ответить, – сказала Марго. – Конечно, кое-что мне рассказали. Но вы правы. Всего знать я не могла. И не знала.

– Тогда это невозможно.

– Да. Это было бы невозможно. Тут вы правы.

Ева обернулась, и увидела, что Марго кивает ей, – как сама Ева кивала своим мальчикам, бившимся над математической задачкой. «Осталось чуть-чуть».

– Ева, – сказала Марго, – когда я училась на курсах в Остине, преподаватели говорили нам, что логопед-дефектолог должен не только помогать людям заговорить. Он должен открывать сознание миру. Но это несовершенное искусство. Я всегда это говорила. Я никогда не утверждала, что у меня получается каждый раз. Не знаю, почему доктор Рамбл не может этого понять.

– Вы этого не говорили. Не говорили! Господи, знай я, как вы станете лгать, я бы записывала за вами. Никогда вы ничего такого не говорили.

У Евы заломило поясницу, ноги подкосились; к счастью, она смогла упасть на диван.

Марго отодвинула от стола громоздкий стул и подтащила его к дивану. Она сделала такое же сосредоточенное лицо, с каким обращалась к пациентам – брови нахмурены, губы внимательно сжаты, – словно теперь высвобождала другое сознание, запертое в Евином больном стареющем теле.

– Послушайте. Послушайте меня, – заговорила Марго. – Когда я потеряла Кору… Я вам рассказывала об этом?

– Господи, при чем тут вообще ваша дочь?

– Я только пытаюсь кое-что объяснить. Просто дайте мне договорить.

Марго похлопала Еву по руке, и та отдернула руку, словно ее ударили.

– Хорошо, ладно, – сказала Ева. – Я вас слушаю.

Марго зажмурилась и глубоко вздохнула, точно собиралась нырнуть в холодную воду.

– Примерно год после этого… Знаете, Ева, я просто никак не могла поверить. Я продолжала жить на старом месте, возле Терлингуа. Продолжала жить в том же доме и не могла тронуть хоть что-то в дочкиной комнате. Ее маленькая кроватка так и стояла незастеленная, как в то утро, когда я отвезла Кору в больницу. Я так ее и не убрала. Нет. Все было даже хуже. Я иногда готовила ей завтрак. Я даже разговаривала с ее фотографией, да, разговаривала. Говорила с ней так, будто она все еще со мной. Но вокруг был только пустой тихий дом.

– Ну и? – спросила Ева. Теперь каждое мгновение ей приходилось бороться с собой, и ее злило, что она не может подавить слезы.

– А потом наконец я попыталась начать все заново. Пошла учиться. Устроилась на работу. Работала. Каждый день пыталась вести себя так, словно верила, что лишилась дочери навсегда. Но на самом деле я до сих пор не могу поверить. Куда девать слова, когда некому их больше слушать? И ты начинаешь верить в слушателя, ведь что тебе еще остается? Я знаю, вы думаете, что я помешалась на Иисусе, но я ведь не специально решила уверовать. Вера или смерть – такова для меня альтернатива. Но может быть, и для вас тоже?

Где-то с ворчанием повернулся автомобильный мотор, но завестись не смог.


– То есть, как я вас понимаю, – сказала Ева, – вы вернулись сюда, чтобы использовать моего сына для воплощения какой-то смехотворной фантазии.

– Нет. – Марго распростерла руки, словно молилась или сравнивала вес двух невидимых предметов. – Я только пытаюсь сказать, что, как всегда в этом мире, все сводится к вере. Да, я знаю правду. Знаю. То, чем я занимаюсь, несовершенно. Я первая это признаю, однако это не значит, что я лгу.

– Не понимаю! – Ева мотнула головой. – Не понимаю, почему вы говорите всю эту чушь про веру. Вы же профессиональный врач, Марго! По крайней мере, я так думала.

– Но ведь все именно так, как вы сказали, верно? Откуда мне было знать все эти вещи об Оливере? Я просто хочу сказать, ну, разве у вас есть выбор? Даже если новые обследования дадут хорошие результаты и мы узнаем, что Оливер способен слышать и понимать, как мы поможем ему, если он ничего не может сказать? – Марго чуть задыхалась, в ее голосе клокотала мокрота. – И получается вот что. Если вы думаете, что есть хоть какая-то вероятность, что я права, то у вас действительно нет выбора, и никто не может вас за это винить.

– Вам легко говорить, – сказала Ева, вставая.

– Ева… Вы же не просто так приехали ко мне. По-моему, вы уже сделали выбор и просто надеетесь услышать то, что вам хочется услышать. Но я могу сказать лишь то, что знаю. А вы сами решайте, верить мне или нет.

В целом Ева слушала эти поучения скептически. Она знала вещи, неведомые этой простой набожной даме, какие бы утраты той ни пришлось пережить. Однако существовала другая часть Евы, маленький ранимый кусочек, и теперь этот кусочек вздохнул и произнес:

– Но разве вы сможете вернуться? Кажется, доктор Рамбл велел вам прекратить работу.

Марго подцепила бордовый уголок ногтя на мизинце левой руки, оторвала обломанный краешек.

– Мне не могут запретить приходить в приемные часы. Если меня кто-то пригласит.

– Значит, вы собираетесь что-то доказать.

– Вы думаете, меня заботят доказательства? Тогда вы совсем меня не знаете. Я могла выбрать из сотни профессий, но пошла по этому пути. Я попала к вам не случайно. Теперь я это знаю. Разве может еще что-то иметь значение?

Ева притронулась к своим глазам, с силой дернула ресницу. Марго отвела ее руки от лица.

– Не надо, – сказала она. – Будьте добры к себе.

Ева скрестила руки на груди, демонстрируя свою непреклонность. Однако сразу же поймала себя на том, что смотрит на поддельные часы Марго, проверяя, успеют ли они сегодня в приют. И потом она заговорила голосом, который приберегала только для жесткого каменистого дна самых ужасных мгновений; надломленным голосом, который всего два дня назад понадобился ей для разговора с Чарли, когда они стояли на чердаке, глядя на краденое барахло – ее собственный стыд, который затмил стыд долгов ее сына.

– Обещаете? – Теперь Ева говорила умоляюще.

Еву не беспокоило, что Марго видит ее такой. Ева хотела, чтобы Марго видела ее такой. Хотела запомнить, как смотрела на нее Марго, сохранить этот момент на будущее – когда вернется Чарли, когда Мануэль, или доктор Рамбл, или Джед начнут упрекать ее за то, что она снова позвала эту сомнительную гадалку. Ева хотела запомнить, какой слабой она чувствовала себя в этой безликой квартире. «Я была опустошена. Я была беспомощна. У меня не было выбора».

– Конечно, обещаю, – сказала Марго. – Неужели вы до сих пор не поняли? Не всегда надо слушать врачей. Есть вещи, доступные лишь нам, матерям.



Вот только это не было правдой. Еве придется сделать выбор еще раз. Когда вместе с Марго она шла в обжигающем свете больничных коридоров, стараясь держать голову высоко и уверенно, по пятам за Евой двигалась знакомая тень – вопрос, который всегда поджидал ее у койки четыре, подкарауливал во тьме прямо за огненным кругом Евиного упорства. Если все эти обследования и проверки в Эль-Пасо не обнаружат признаков сознания, Ева с помощью медицинской доверенности сделает неизбежный вывод: Оливер никогда не заговорит, он затерян в своем теле, и нет страдания страшнее.

У Евы будет выбор, которого никто не вправе требовать от матери. Вскоре, в точно такой же день, как и три с половиной тысячи предыдущих, окажется достаточно всего лишь подписать несколько бумажек, отсоединить питательную трубку. Но чего хотел сам Оливер? Ева знала: ответ на вопрос, который она так часто задавала – молча, шепотом, иногда в слезных мольбах над содрогающимся телом сына, – мог находиться или не находиться в его левой ладони. Марго снова установила свое оборудование и так крепко вцепилась в руку пациента, что у нее побелели костяшки пальцев.

– Оливер? – спросила Марго. – Знаешь, кто это вернулся? А? Б? В?

– Ма, – ответила машина.

– Видишь? – сказала Ева. – Я никуда не ухожу.

Прошло четыре дня. Чарли не объявлялся – куда же он подевался на этот раз? Но больше всего Еву удивляло собственное равнодушие. Ей было все равно, что Джед даже не позвонил. Как-то утром она почти отпихнула Мануэля Паса, когда тот появился у входа в палату и спросил:

– Вы уверены, что размышляете здраво? Я понимаю, вам тяжело, но нельзя вести себя так, будто ничего не изменилось.

– Мы еще не закончили, – сказала Ева, пытаясь обогнуть его мощный торс.

– Что ж. – Протянув руку, Мануэль остановил Еву. – Как это ни печально, я вынужден с вами согласиться.

Ева нетерпеливо переступила с ноги на ногу.

– В каком смысле?

– Думаю, вам следует знать, – он потер себе затылок, – что я вынужден был сообщить ребятам из полиции про наш разговор насчет Ребекки. Подозреваю, вскоре они свяжутся с вами.

– Вот спасибо, Мануэль, – сказала Ева. – От души спасибо.

Мануэль положил руку на вздернутое плечо Евы.

– Все, что от вас потребуется, – это сказать правду.

Но когда на следующий день раздался звонок со зловещим остинским кодом, Ева не обратила на него никакого внимания. Она снова решила свести круг своих забот к телу на четвертой койке.

Снаружи сгустились тучи и чуть не пролились дождем, но потом их разорвал ветер. Скоро придется ехать в Эль-Пасо, и мир ее снова изменится. А раз так, почему бы не провести еще несколько дней в разговорах с сыном? Или даже несколько недель? Может, даже отложить обследование в Эль-Пасо еще где-то на месяц, подождать, пока все уляжется?

– Вот и мы опять, – сказала Ева сыну, когда они с Марго подошли к четвертой койке. – Мы обе снова здесь.

Но на этот раз мир не позволит Еве отчаянно тянуть время. Вскоре ей придется понять, как все эти годы она заставляла Оливера слушать разговор матери с отзвуками ее собственных надежд, глухой к лежащей перед ней подлинной истории; как охотно она позволила этой богобоязненной женщине убедить себя, что можно продолжать эту одностороннюю беседу сколько угодно. «Оправдание, – сказал Джед, – того, во что мы его превратили».