Покопайтесь в моей памяти

– Подозреваемый Пряжкин доставлен под конвоем для проведения очной ставки. – И сделав паузу, спросил: – Запускать?

– Погоди минуту, – приказал Евдокимов.

Егоров вышел и прикрыл дверь.

– А теперь, гражданин Михеев, думайте, – продолжил генерал-майор юстиции. – Ваше слово и слово Пряжкина, который уже активно сотрудничает со следствием. У вас есть выбор: или вы признаетесь в убийстве Тарасевича, что мы и без вашего признания докажем, или Пряжкин повесит на вас еще одно убийство – Галины Фоменко. Сами понимаете, что после показаний вашего подельника мы уже не сможем оформить вам явку с повинной, как оформили ему.

– Погодите, – попросил побледневший Михал Михалыч, – Галину не я, это он ее зарезал!

– Ну, это еще надо доказывать. А вдруг у нас это не получится? Зато есть вы и показания на вас, данные ранее судимым Пряжкиным. Тем более мотив у вас есть. Ведь именно вам проговорилась Нина Николаевна о том, что Галина знает имя убийцы. Ну что, готовы сделать признание?

– Погодите еще немного… Если я признаюсь, то что мне грозит?

– Так вы и сами знаете, – произнес Евдокимов, – вы все нам рассказываете, и это засчитывается вам как явка с повинной, потому что официально обвинение вам не предъявлено. Вы все подробно рассказываете, заключаете сделку с правосудием. В худшем для вас случае – шесть лет строгача. Возможно, суд примет во внимание то, что не вы организатор, а только исполнитель, что выполняли приказание человека, который держал вас в страхе много лет. То есть на протяжении долгого ряда лет вы находились в психо-травмирующем состоянии, что угнетающе действовало на ваше сознание, психику и нервы. А это может помочь значительному снижению срока.

– Именно так и было, как вы говорите, гражданин генерал. Мне отдал приказ некий Канцлер, которого я в глаза не видел, но которого боюсь уже тридцать лет. Потому что по его прихоти людей лишали жизни, и только по одному подозрению в неисполнении его приказаний людей убивали. Причем моих хороших друзей.

– То есть вы признаетесь в убийстве Александра Витальевича Тарасевича?

– Признаюсь. Но убил, исполняя чужую волю и боясь сам быть убитым. А потом Пряжкин, которому я сказал, что Галина все знает, убил Фоменко.

Бережная поднялась:

– Дальше вы без меня. Сумочку оставляю здесь. Если что – в сумочке включенная камера. Все, что было здесь сказано, зафиксировано. А мне надо пообщаться с Канцлером.

Зачем-то она посмотрела на большой экран висящего на стене телевизора и помахала ему пальчиками, словно прощалась с выключенным аппаратом.

Вера подошла к двери и остановилась. Посмотрела на Михеева:

– Куда дели компьютер Тарасевича, который вы вынесли из его квартиры перед тем, как отправились убивать Александра Витальевича?

Михал Михалыч мотнул головой на стену.

– Он в канцелярии за папками, но только пустой: винчестер я вынул. Там хранилась проверка счетов компании, моих личных и распечатка движения средств за последний год.

Михеев ждал следующих вопросов от Бережной, но его опередил Евдокимов:

– Уважаемая мисс Марпл, попросите инспектора Лейстреда ввести Пряжкина.





Глава двадцатая




Рабочий день в аукционном доме закончился. Скорее всего, он станет ее последним рабочим днем в качестве эксперта-искусствоведа. Но Елизавета Петровна теперь уже не жалеет о потерянной работе. Теперь трудиться будет Аня – у нее интересная и высокооплачиваемая работа. А Елизавета Петровна будет сидеть с внуком, который очень скоро вернется к ним. По крайней мере, это обещала Вера, а она слов на ветер не бросает. Хотя нет – она будет приходящей бабушкой. Будет навещать дочь, приходя вместе с ее настоящим отцом, к которому Аня очень скоро привыкнет и полюбит его. Дочь и теперь возмущается, почему ей раньше не сказали правду.

Елизавета Петровна размышляла об этом, сидя на месте для посетителей и поджидая Охотникова, который согласился подвезти ее в Тучков переулок, поверив, что она залезет в стеклянный скворечник в последний раз. Последний раз – это было сегодня в аукционном доме «Гардарика», а консьержкой она уже не работает. Накануне Михеев все же подписал ее заявление и даже не потребовал отработки.

– Делаю это по настоятельной просьбе жильцов, – сказал он, – надеюсь, вы понимаете, о чем я. Ваша тайная жизнь стала слишком явной.

Она согласилась с ним, забрала трудовую книжку и причитающиеся ей за несколько смен деньги. Думала, что не вернется ни при каких обстоятельствах, но Верочка попросила.

– Ну что, поехали, – громко произнес вошедший в комнату Охотников.

Сухомлинова поднялась, обвела комнату взглядом, прощаясь с этими стенами навсегда, и пошла за своим начальником. Он пропустил ее вперед, потом открыл перед ней стеклянную дверь. И признался:

– А ведь я был влюблен в тебя, Лизок, почти весь первый курс страдал. Потом, разумеется, все это забылось. И вот новая встреча…

Они вышли на улицу и остановились возле его автомобиля. Охотников галантно открыл перед ней дверь, сел на водительское кресло и, только когда машина тронулась, продолжил:

– Ты прекрасно выглядишь для своих лет. Да и не только для своих. И я сейчас даже жалею, что потерял тебя когда-то по глупости. Что меня дернуло затащить в постель Лушкину?

– Это она тебя затащила. Полкурса свидетели, и я в том числе. Ей, наверное, икается сейчас.

– Не икается, – покачал головой Охотников, – она умерла лет десять назад. Представляешь, даже пятидесяти не было, и как-то сразу. Она одна жила в последние годы. А до того у нее была какая-то страстная любовь. Ирина оказалась преданной и верной женой… Хотя правильнее сказать, сожительницей, потому что тот человек не хотел на ней жениться официально. Они прожили вместе лет двадцать или около того, а потом он нашел себе молоденькую и ушел к ней, прихватив из дома все, что смог утащить, включая вещи Ирины.

– Не будем о грустном, – попросила Елизавета Петровна.

И весь остаток пути они проехали молча, как будто ничего, кроме грусти, в их воспоминаниях не было. Въехали в ворота паркинга, спустились уровнем ниже, где стояли машины жильцов, потом вышли во двор.


– Я вдруг подумал о смерти, – произнес Юрий Иванович, – вспомнил вот Ирину – мою первую женщину, которую я и не любил никогда, а она дарила свою любовь всем, что не унижает ее нисколько. Теперь ее нет, и мне кажется, что она ждет меня там. Ждет, понимая, что только она одна поможет скрасить мне вечность. Предположим, я умру. Кому достанутся картины из моей коллекции? А ведь там не только картины. Что со всем этим делать?

– Подари или завещай государству, – посоветовала Елизавета Петровна.

Охотников кивнул.

– Я думал об этом, но не могу. Жаба душит.

Они вошли в дом. Охотников начал прощаться.

– Сухомлинова, в случае чего, не думай про меня плохо.

– Ты о чем, Юра?

Она назвала его по имени запросто, как сорок лет назад, когда они оба были первокурсниками.

– Да так просто, Лизок, – ответил он, – почудилось что-то. А ведь как бы было прекрасно вернуться сейчас домой, лечь в постель, закрыть глаза, потом открыть и оказаться вновь в объятиях Лушкиной. За стеной шумит веселая компания, надо возвращаться туда, где ждет меня девушка, от которой я без ума. Когда-то я вышел с перекошенной от счастья рожей. А сейчас ни за что бы этого не сделал. Остался бы с Иркой, и мы были бы самыми счастливыми людьми на свете. Долгие-долгие годы, да и потом. Удачи тебе, Елизавета.

Он направился к лифтам, потом обернулся и помахал Сухомлиновой рукой. И теперь уже молча скрылся за углом стены.

Отворились двери лифта. Охотников шел к своей квартире, остановился, достал ключ, хотел войти внутрь, но тут же рядом оказались двое молодых мужчин и втолкнули его внутрь.

– Господа, – обратился к ним Юрий Иванович, – вы ничего не попутали?

И тут же в квартиру зашел не старый еще человек в генеральской форме.

– Простите, что так, Юрий Иванович, но у нас ордер на обыск вашей квартиры.

Он тут же достал из кармана сложенный вдвое листок, развернул и хотел показать.

– Верю, – отмахнулся Охотников, – только что вы рассчитываете у меня найти?

– Не принадлежащие вам вещи, которые были в разное время похищены из квартир коллекционеров.

– Возможно, что-то и было похищено, но я честно приобретал свою коллекцию. Если вы хотите учинить обыск, я не возражаю, но только с соблюдением всех формальностей. Нужны двое понятых, а лучше на каждую комнату, потому что, пока вы будете рыться в одной, в другой мне подбросят что-нибудь.

– Что вам могут подбросить?

– Ну, не знаю: наркотики, оружие, экстремистскую литературу…

Евдокимов не успел ответить, как в квартиру толпой ввалились двое прокурорских, вслед за ними заслуженный артист Евгений Вертов с женой, консьерж Нина Николаевна и Сухомлинова.

Именно к ней обратился Евдокимов:

– Елизавета Петровна, я бы просил вас поприсутствовать в качестве эксперта-искусствоведа. Вы должны установить подлинность всех этих вещей. Картин и прочего…

– Я ничего не должна, я поднялась лишь для того, чтобы попрощаться со всеми эти полотнами и увидеть в последний раз бывшего сокурсника.

– Спасибо, Лизок, – сказал Охотников, – другого от тебя не ожидал. Спасибо за дружбу.

– Юрий Иванович, – обратился к нему заслуженный артист, – мы тоже не собирались, нас с Юлечкой на входе взяли и предложили. Я не хотел, но Юлия Сергеевна…

Он обернулся к жене, и та уверенно поддержала его:

– Мы поднялись, чтобы самим убедиться, что всё тут на законном основании.

Елизавета Петровна прошла вдоль стен, глядя на картины.

– Вы или оставайтесь, или уходите, – обратился к ней прокурорский работник.

Елизавета Петровна подошла к двери и посмотрела на Охотникова:

– Прощай, Юра.

– И ты меня прости, – ответил тот.

Когда за ней закрылась дверь, Евдокимов обратился к собравшимся:

– Господа, сейчас здесь будет произведен обыск в рамках возбужденного уголовного дела по фактам многочисленных хищений произведений искусства, произошедших в разное время с разбойными нападениями и убийствами законных владельцев этих вещей.

– Гражданин Охотников, – продолжил прокурорский работник, – имеются ли в вашей квартире не принадлежащие вам вещи, предметы, попавшие в ваши руки преступным путем, а также не принадлежащие вам крупные суммы денежных средств?

– Здесь все мое, – ответил Юрий Иванович.