Полный газ

У задней стенки своего грузовика Мэл рылась в аптечке, когда к ее тени на бампере присоединилась тень Кармоди.

– Ты действительно это сделала? – спросил Кармоди. Он весь вспотел, и пот блестел на бледном лице в солнечных лучах каким-то нездоровым блеском. – Ну… с его женой.

– Что? Ты сдурел? Нет, конечно!

– А-а, – протянул Кармоди и судорожно сглотнул. – А мне сказали… – И остановился.

– Что тебе сказали?

Он покосился на другую сторону дороги, где стояли рядом со своим «Хаммером» двое из 82-й.

– Один из тех парней, что были в доме, мне сказал, что ты пришла туда и нагнула ее прямо на кровати. Лицом вниз.

Теперь Мэл тоже посмотрела на этих двоих, Воэна и Хенричона, – и увидела, что они изо всех сил стараются не заржать. Она показала им «фак».

– Блин, Кармоди! Ну неужели не понятно, когда над тобой просто прикалываются?

Кармоди опустил голову и долго смотрел на свою изломанную тень, распластавшуюся по стенке грузовика.

– Нет, – ответил он наконец. – Непонятно.

Две недели спустя Мэл и Кармоди ехали в кузове другого грузовика, но с тем же арабом-баасистом, перевозили его из Абу-Грейба в тюрьму поменьше в Багдаде. На голове у заключенного было нечто вроде стальной клетки – приспособление, удерживающее на месте челюсть; однако разжимать зубы он все-таки мог – и сумел набрать полный рот слюны и плюнуть Мэл в лицо.

Пока Мэл вытирала лицо, Кармоди встал, схватил фидаина за грудки и, не говоря худого слова, выкинул из кузова на грязную дорогу. Двигался грузовик со скоростью тридцать миль в час, и в конвое, помимо многих прочих, ехали двое репортеров с канала «Майкрософт».

Заключенный выжил, хоть и заново сломал челюсть, ободрал о гравий лицо, а скованные руки его превратились в кровавое месиво. Кармоди докладывал, что он сам выскочил из кузова, надеясь сбежать; ему никто не поверил, и через три недели Кармоди отправили домой.

А самое смешное, что этот мятежник действительно сбежал – неделю спустя, тоже во время перевозки из одной тюрьмы в другую. Он был в наручниках, но благодаря сломанным большим пальцам сумел их снять. На пропускном пункте конвоир вышел из «Хаммера», чтобы поболтать с приятелями, а заключенный выпрыгнул из кузова и исчез. Дело было ночью, вокруг пустыня. Просто ушел – и, как говорится, больше его не видели.

В пятницу бар работал до утра – точнее, до последнего посетителя. И в этот раз Мэл заперла дверь за последним посетителем в двадцать минут второго. Начала помогать Кэндис вытирать столы; однако сегодня она работала с самого утра, так что Билл Родиер велел ей отправляться домой.

Мэл надела куртку и уже хотела идти, когда Джон Петти чем-то ткнул ее в плечо.

– Эй, Мэл! – сказал он. – Твое? Здесь твое имя.

Она обернулась – и увидела, что Петти, стоя возле кассы, протягивает ей пухлый белый конверт.

– Ух ты! – Он сунул нос в конверт, откуда выглядывали пачки долларов, перетянутые резинками. – Это те бабки, что Глен тебе дал за кольцо? Смотри-ка! Ну что ж, раз дают, надо брать. Со мной-то поделишься? Хотя ладно, деньги – хрен с ними, все оставлю тебе, если закончим то, что начали той ночью…

Одну руку он опустил в кассовый ящик; Мэл поднырнула ему под локоть и с силой хлопнула ящиком по пальцам. Петти заорал. Ящик начал открываться сам, но прежде чем Петти успел убрать руку, Мэл хлопнула им еще раз, сильнее. Петти взвыл и подскочил на месте, словно собрался пуститься в пляс.

– Уууублясукачетворишьлесбасранаябольноже!!!

– Эй! – проговорил, подходя к кассе, Билл Родиер с мусорной корзиной в руке. – Что у вас тут…

Мэл дала Петти вытащить руку. Тот неуклюже, споткнувшись и стукнувшись бедром о стойку, попятился от нее и развернулся лицом, прижимая к груди пострадавшую кисть.

– Сука долбанутая! Ты мне пальцы сломала!

– Господи, Мэл! – проговорил Билл, глядя через стойку на руку Петти. Поперек его жирных пальцев шла багрово-синюшная полоса. – Не знаю, что он такое тебе сказал, – но, черт, нельзя же так с людьми!

– Ты удивишься, – ответила она, – если узнаешь, как с людьми можно.



Снаружи было холодно, моросил мелкий противный дождь. Всю дорогу до машины Мэл что-то прижимала к себе и, лишь сев за руль, сообразила – конверт с деньгами.

И за рулем она держала его на коленях, прижав одной рукой. Радио не включала – ехала в тишине, прислушиваясь к стуку дождя по стеклу. В пустыне она провела два года и всего дважды видела там дождь, хотя по утрам нередко поднимался влажный туман, пахнущий тухлятиной и серой.

Завербовавшись в армию, Мэл надеялась попасть на войну. Какой смысл служить, если дело так и не дойдет до драки? Опасность для жизни вовсе ее не пугала – скорее привлекала. За каждый месяц, проведенный в зоне боевых действий, рядовые получали премию в двести долларов; и то, что ее жизнь ценится так дешево, пожалуй, даже обрадовало Мэл. Большего она и не ждала.

Вот только когда Мэл радовалась, что поедет в Ирак, ей и в голову не приходило, что эти деньги – плата не только за готовность рисковать. Дело не в том, что может случиться с тобой; главный вопрос – что тебе прикажут делать с другими. За премию в двести долларов Мэл раздевала людей догола, связывала в неудобных позах и оставляла на всю ночь. Или обещала девятнадцатилетней девчонке, что ее оттрахает целый взвод, если она не расскажет всю правду о своем парне. Двести долларов в месяц – вот плата, за которую Мэл согласилась стать палачом.

Поначалу ей казалось, что там она была не в себе, что виварин, эфедра, недосып, постоянный вой и грохот минометных обстрелов – все это превратило ее в какую-то ненормальную, в опасную психопатку. Что, стоит вернуться домой – и все пойдет как раньше.

Но теперь на коленях у Мэл лежал тяжелый конверт с деньгами Глена Кардона, она помнила, как снимала с него кольцо, – и все яснее понимала, что обманывает себя. Нет смысла притворяться: здесь она та же, какой была в Ираке. Привезла тюрьму с собой. И по-прежнему живет в тюрьме.

Мэл вошла в дом, замерзшая и мокрая насквозь, все еще сжимая в руках конверт. Рассеянно прошла на кухню. Можно толкнуть Глену его же собственное кольцо за пятьсот долларов – почему нет? Это больше, чем заплатят в любом ломбарде. Ей случалось делать и куда худшие вещи за куда меньшие деньги. Она сунула руку в раковину, пошарила в прохладном влажном стоке и нащупала кольцо.

Надела его на средний палец. Так и этак повертела рукой, пытаясь понять, как смотрится обручальное кольцо на ее широкой, как лопата, кисти. «Этим я обручаюсь с тобой…» Допустим, возьмет она у Глена Кардона пятьсот баксов – и что дальше? Ей же не нужны эти деньги. И кольцо тоже. А что нужно – этого Мэл никак не могла понять; ответ вертелся на кончике языка, но ускользал, и это бесило.

Она отправилась в ванную и включила душ, чтобы вода хорошенько прогрелась, пока она разденется. Сбросив черную блузку, заметила, что все еще сжимает в одной руке конверт, а на другой блестит кольцо Глена. Деньги положила рядом с кухонной раковиной, кольцо оставила на себе.


Моясь в душе, она то и дело поглядывала на кольцо и пыталась представить себе, каково это – быть женой Глена Кардона. Вот он, допустим, сейчас раскинулся на отцовской кровати, в футболке и в шортах, – ждет, когда она выйдет из ванной, с радостным волнением предвкушает супружеский секс… При этой мысли Мэл фыркнула. Чушь какая-то! Все равно что мечтать стать космонавтом. Такое просто не про нее.

Полотенце и фен в ванной были. Порывшись в ящике с чистым, Мэл нашла футболку с Куртом Шиллингом и джинсы «Хейнс». Вошла в темную спальню, на ходу вытирая голову полотенцем, взглянула на себя в зеркало – однако своего лица не увидела, ибо прямо на месте отражения прилип к стеклу листок белой бумаги, в центре его чернел отпечаток пальца. А по сторонам от листка в зеркале отражался мужчина, раскинувшийся на кровати – точь-в-точь воображаемый Глен Кардон; только на Глене в ее фантазиях не было военной формы.

Мэл метнулась в сторону и бросилась на кухню. Но Кармоди оказался быстрее: он нагнал ее и пнул ботинком в правое колено. Нога неестественно изогнулась, сухо щелкнул выбитый сустав. Кармоди, уже совсем рядом, схватил Мэл за волосы. Когда она начала падать, толкнул ее вперед и ударил лицом о дверцу платяного шкафа.

Черное острие боли вонзилось ей в череп, словно в мозг вогнали гвоздь. Она полетела на пол и, пока барахталась там, пытаясь встать, Кармоди пнул ее в голову ногой. Этот удар уже не принес такой боли, однако отнял все силы, как будто Мэл была электроприбором и Кармоди выключил ее из сети.

Он перевернул ее на живот, выкрутил руки за спину, – а у нее не было сил сопротивляться. Кармоди защелкнул у нее на руках прочные пластиковые наручники, такие, какие они порой надевали на заключенных в Ираке. Потом сел на нее верхом, сдвинул ноги вместе, сковал наручниками и их, затянув туго, до боли, и еще туже.

Перед глазами у Мэл мелькали черные искры, но фейерверк потихоньку гас, и грохот взрывов в голове стихал. К ней медленно возвращалось сознание.

Спокойно. Спокойно. Дыши. Жди.

Когда в глазах у Мэл прояснилось, она увидела, что Кармоди сидит над ней, на краю отцовской кровати. Он еще похудел – хотя, казалось бы, куда уж дальше! Запавшие глаза лихорадочно блестели, лунный свет отражался в них, словно на дне глубоких колодцев. На коленях Кармоди держал изящный саквояж из темной кожи, вроде старинного докторского.

– Сегодня утром я вел за тобой наблюдение, – без предисловий начал он.

«Вел наблюдение», произнес Кармоди – словно отчитывался о передвижении сил противника.

– Кому ты сигналила на вершине холма?

– Кармоди, – сказала Мэл. – О чем ты говоришь, Кармоди? Кому сигналила?

– Это ты мне скажи. Ты все еще на войне. Держишь себя в форме. Сегодня утром я пытался следить за тобой на холме, но ты меня обогнала. А когда поднялась на верхушку, я увидел, что ты подаешь световые сигналы. Две долгих вспышки, одна короткая, снова две долгих. Ты кому-то сигналила. Скажи мне, кому?

Она не могла взять в толк, о чем он говорит, и вдруг поняла. Фляга! Фляга блестела на солнце, когда Мэл подносила ее к губам. Она уже открыла рот, чтобы это объяснить, но не успела: Кармоди опустился перед ней на одно колено, распахнул свой саквояж и высыпал на пол его содержимое. Там был набор инструментов: пара здоровенных ножниц для резки металла, шокер, молоток, ножовка, ручные тиски. И среди этих орудий – пять или шесть человеческих больших пальцев.

Одни пальцы, крупные и толстые, явно принадлежали мужчинам, другие, посветлее и потоньше, – женщинам. Третьи так съежились и почернели от гнили, что уже невозможно было ничего сказать об их бывших хозяевах. Каждый палец оканчивался обломком кости и обрывком сухожилия. Из саквояжа сочился тяжелый, тошнотворно-сладкий, почти цветочный дух гниения.

Кармоди поднял ножницы, взвесил их на руке.

– Сегодня утром ты поднялась на холм и кому-то подавала сигналы. А вечером вернулась с кучей денег. Пока ты была в душе, я заглянул в конверт. Очевидно, ты назначила встречу, передала информацию и получила плату. С кем встречалась? С ЦРУ?

– Я ходила на работу. В бар. Ты же знаешь, где я работаю, ты за мной следил.

– Пятьсот долларов. Хочешь сказать, это чаевые?

Мэл не знала, что ответить. Не могла думать. Только смотрела на пальцы, разбросанные по полу человеческие пальцы.

Заметив, куда она смотрит, он подтолкнул кончиками ножниц один палец, совсем почерневший и сморщенный. Единственной отличительной чертой его оставался шрам на подушечке – изогнутый серебристый шрам в форме рыболовного крючка.

– Плаф, – пояснил Кармоди. – Это он кружил на вертолете над моим домом. Использовал разные вертолеты в разные дни – думал, мне не хватит ума понять, в чем дело. Но я сразу понял: это неспроста. Начал следить за ними из кухни в бинокль – и однажды увидел, что за штурвалом вертолета сидит Плаф! Надо же, я и не подозревал, что он и летать умеет. На нем был черный шлем и солнечные очки, но я его сразу узнал.

Кармоди говорил, а Мэл вспоминала, как капрал Плаф однажды открывал бутылку «Ред Страйп» лезвием штыка, нож соскользнул и попал ему по пальцу. Как он сосал палец и повторял неразборчиво: «Блядь, да откройте ее уже кто-нибудь!»

– Нет, Кармоди. Это был не он. Просто кто-то похожий на него. Если бы Плаф умел водить вертолет, в Ираке он служил бы в ВВС.

– А он сам признался! Правда, не сразу. Сначала вилял, пытался сбить меня с толку – но под конец всю правду рассказал. Что в вертолете был он. Что, как только я вернулся домой, за мной установили слежку. – Кармоди подтолкнул к ней кончиками ножниц другой палец, коричневый и сморщенный, похожий на сушеный гриб. – Этот – его жены. Тоже во всем призналась. Они мне подмешивали психотропы в питье, чтобы я ничего не соображал. Несколько раз я возвращался домой и не мог вспомнить, как выглядит мой дом. Один раз двадцать минут ездил по кварталу, прежде чем сообразил, что проехал мимо него уже дважды.

Немного помолчав, он подтолкнул ножницами еще один палец, явно женский, с красным лаком на ногте.

– Вот эта следила за мной в супермаркете в Покипси. Я тогда уже ехал на север. Хотел увидеть тебя, узнать, купили они тебя или нет. Эта женщина в супермаркете ходила за мной от стеллажа к стеллажу и все что-то шептала в телефон. Делала вид, что на меня не смотрит. Позже я зашел в китайский ресторанчик – и вижу, она припарковала машину напротив, на другой стороне улицы, и снова говорит по телефону. Ее труднее всего было расколоть. Я уже почти поверил, что в самом деле ошибся. Она все твердила, что она учительница в первом классе. Говорила, что не знает, кто я, что вовсе не следила за мной. Знаешь, я едва не поверил! У нее даже фото было в сумочке: сидит на траве, а вокруг ребятишки. Только фото поддельное. Ее вклеили в картинку фотошопом. В конце концов она сама призналась.

– Плаф сказал, что следил за тобой на вертолете, чтобы ты перестал его пытать. И учительница сказала, что фото поддельное, чтобы ты остановился. Если долго мучить человека, он все что угодно тебе скажет. Кармоди, ты потерял связь с реальностью! Ты больше не понимаешь, где правда.

– Я знал, что ты так скажешь! Ведь ты с ними заодно. Все вы сговорились, чтобы свести меня с ума, чтобы я покончил с собой! Я подумал, что отпечатки пальцев тебя напугают и заставят выйти на связь с куратором – так оно и вышло. Ты отправилась прямиком на холм, чтобы подать ему сигнал. Чтобы дать знать, что я близко. И где твоя группа поддержки?

– Нет у меня никакой группы поддержки, Кармоди. И куратора никакого нет.

– Мэл, мы с тобой были друзьями. Знаешь, ты мне там очень помогла. В самые черные минуты, когда я думал, что вот-вот с ума сойду, ты была рядом. Я не хочу так поступать с тобой, Мэл! Но мне нужно знать, кому ты подавала сигнал. И ты мне все расскажешь. Кому ты сигналила, Мэл?

– Никому, – ответила она, пытаясь отползти от него на животе.

Он схватил ее за волосы, больно потянув, и намотал на кулак, чтобы она не могла шевельнуться. Наступил коленом ей на спину. Мэл лежала, повернув голову, вдавившись правой щекой в узловатый ворс старого ковра.

– Я и не знал, что ты замужем. До сегодняшнего вечера не видел кольца. Он скоро явится? Он тоже с вами заодно? Говори! – приказал Кармоди, звякнув лезвиями ножниц по ее кольцу.

Прижатая щекой к полу, Мэл могла смотреть только под кровать. Под кровать, где лежал кейс с ее винтовкой. И со штыком. Незапертый кейс.

Кармоди ударил ее рукоятями ножниц по затылку. Мир на секунду расплылся, заволокся туманом, а потом зрение медленно прояснилось, и все вокруг вновь обрело резкость. И снова она увидела кейс под кроватью, всего в футе от себя, и расстегнутые серебристые застежки.

– Говори, Мэл! Настало время сказать правду!

Тот фидаин в Ираке сумел снять наручники, потому что у него были сломаны большие пальцы. Наручники не могут удержать человека, пальцы у которого гнутся в любом направлении… или у которого нет большого пальца на руке.