Последняя игра чернокнижника

— Ласкать, — я скорее всего прокляну потом себя за этот приступ слабости, но признания текли безостановочно: — Рассмотреть рисунки… Стать твоей женщиной.

— Нет. Катя ты должна взять себя в руки, сесть в двух шагах от меня и ждать, когда я что-нибудь тебе разрешу. Если я вообще захочу разрешить.

В его тоне прозвучал нажим — совсем неуместный в такой ситуации. Я не могла бы выполнить распоряжение, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Вздернула руку вверх и коснулась кончиками пальцев его губ, застонала от переполнявших эмоций. Конечно, этого было мало — касание только добавило температуры в крови. Его губы сводили с ума, но еще ближе к краю безумия я стала, как случайно представила его поцелуй. Наверное, этот мужчина не бывает нежным — он просто берет… даже когда целует.

— Катя, я сказал, чтобы ты отошла.

Зачем останавливает? Меня от этой мысли разбирала злость — почти такая же сильная, как страсть. Я приподнялась, ухватывая его рубаху за края. Ринс не сопротивлялся, он с каким-то изумлением наблюдал, как я снимаю с него ненужную преграду и сразу прижимаюсь губами к груди, где заканчивался последний завиток орнамента. Застыла, боясь сойти с ума от сладкой дрожи. Через пару секунд мужчина перехватил меня за плечи, подтянул к себе и немного встряхнул. Спросил все так же тихо, заглядывая в глаза:

— Ты можешь сопротивляться моим приказам?

Да какие сейчас приказы? Понятно, я рабыня, он господин, но сейчас… ярость уже стала невыносимой — от того, что он не чувствует того же желания, что и я. А мне надо всего немного нежности, каплю близости. И, если уж начистоту, какой угодно пошлости — всего, чего он захочет, лишь бы я в этом участвовала.

Ринс вскинул слегка пальцы, и меня вдруг отшвырнуло от него метров на пять. Воздух вокруг уплотнился, прижал сразу со всех сторон и почти обездвижил. Я взвыла, желая снова оказаться рядом и трогать хотя бы ткань штанов. Айх, уже без рубашки, которую позволил мне с него стянуть, встал и пошел кругом, рассматривая меня.

— Твоя похоть включилась, Катя, но она другая. Если я женщине в таком состоянии скажу перерезать себе глотку — она даже переспрашивать не станет, только бы я был доволен. Ты перережешь себе глотку, если я прикажу?

Совершенный мужчина задает наитупейшие вопросы. Боже, как он красив, а я даже не успела пройтись пальцами по его животу. Вторая татуировка идет снизу, выплывает откуда-то из паха на бок. Я нервно сглотнула, невольно представив, где она начинается. Но, вспомнив о вопросе, качнула головой. С какой стати мне себя убивать по его приказу? Он ведь видит — я умираю от желания, но это не означает, что я собираюсь умирать в прямом смысле слова. Сумасшедший, больной ублюдок, от которого у меня все сознания в клочья рвет. Почему он медлит? Ведь я готова доставить ему любое удовольствие. Ответ он понял и продолжал истязать меня вопросами:

— Что ты сейчас чувствуешь, кроме похоти?

— Не знаю… злость, может быть, — я говорила честно, потому что справляться с мутью в голове становилось сложнее.

— Неудивительно, если она всегда на поверхности. Что еще? Чего ты сейчас больше всего хочешь?

Его холодность хотя бы немного отрезвляла, потому я все еще пыталась оставаться в разуме:

— Чтобы это прекратилось. Или уже продолжилось. Я не могу сопротивляться желанию.

— Какому желанию? — он с интересом склонил голову набок.

— Секс, — я выбрала простодушно, прекрасно понимая, что он видит мое состояние. — Ласки. Поцелуи.

— Поцелуи? — показалось, что в черноте глаз сверкнул веселый огонек. — Я не целую наложниц, а уж тем более — рабынь. Значит, этому ты сопротивляться не можешь? Интересно. Магия работает выборочно, или просто защиты не хватает на всё? Сними платье, Катя, я хочу тебя видеть.

— Что? — я вытянулась теперь в полный рост.

— Сними это бесово платье. Ты, горделивая сучка, призывающая наложниц к свободе воли и высмеивающая их покорность, возьми и стащи с себя платье — покажи мне все, что я хочу увидеть. Стань такой же, как самая похотливая из них.

Я чувствовала всем нутром, что он просто насмехается над моей слабостью. Но желание предстать перед ним обнаженной было выше моих возможностей к самоконтролю. Я почти одним рывком стянула длинное платье через голову и сразу же занялась трусиками — уже посеревшими от частых стирок. Я красива — знаю, что красива. И если он хочет видеть, так пусть смотрит.

Выпрямилась перед ним, не думая прикрываться. Между ног у меня было влажно, а от его пристального разглядывания совсем скрутило. Но я стояла и ждала вердикта. Неожиданно воздух, сдерживающий меня, отпустил, а Ринс сделал короткий шаг назад.

— Стой на месте, Катя, пока не разрешу иного. Чего ты сейчас больше всего хочешь?

И я уже знала правильный ответ, потому и не бежала к нему, чтобы снова прикоснуться — новой насмешки я бы не вынесла:

— Чтобы ты хотел меня так же, как я тебя, Ринс. Или уже надел повязку.

Не знаю, заметил ли он, что я перешла на «ты». Важно, что я это заметила — показатель, что разум каким-то неведомым образом возвращается. Нет, я все еще хочу его, но уже без той же бесконечной отупелости. Вот только Ринс протянул мне руку — и этот жест зародыши рассудка уничтожил. Я перехватила его ладонь, мгновенно приблизилась, обомлела от полуобъятий и прикосновения голой кожи к его груди. Застонала и потянулась к губам, но удалось лишь слегка их коснуться — Ринс отстранился, удерживая меня в руках. Заговорил, не утаивая иронии:

— Вот мы и нашли идеальное для тебя наказание. Жаль, что как раз сейчас наказывать не за что.

Я зажмурилась. Это просто магия! Наказывать решил — тем, что похоть затопляет рассудок, а он будет дразнить и держать расстояние. Так с закрытыми глазами и отступила, невероятным усилием воли отстранилась от его тела. Выдержала несколько секунд, во время которых наконец-то созрел ответ:

— Ничего страшного, айх, переживу.

— Переживешь? Хм… интересная формулировка. Сейчас я тебе нравлюсь?

— Нет. Это похоть. Ощущение, что меня против воли накачали наркотой. Наркота — это…

— Не надо объяснять. Я красив?

— Безусловно, — в этом вопросе я не могла врать. И добавила: — Но плохо то, что вы это знаете. Как и все чувства, которые вызывает эта чертова магия у женщин — наперечет.

— Вот тут не соглашусь. Я в твоих чувствах теперь еще сильнее запутался. Уверен, что если уложу тебя в постель, то ты не сможешь себе сопротивляться, магия сработает за тебя. Притом я тебе даже не нравлюсь — это чистый внушенный порок, без примесей. А как сейчас дела обстоят с ненавистью?

— Куда она денется? — я немного удивилась, продолжая с усилием жмуриться. — Ведь вы остались тем же человеком, кем были вчера.

— Поразительно.

С закрытыми глазами оказалось действительно проще — не смотреть на него и не сходить с ума от совершенства. Тогда и с тягой наброситься на него справиться легче. Зачем я платье вообще снимала? Вот идиотка, слабачка… Понравиться хотела! Еще один шаг от него сделала решительнее.


— Катя, — позвал он, но я не шелохнулась. — Катя, твой самоконтроль поражает. Но вряд ли я смогу оставить тебя победительницей на исконно моей территории. Ради этого можно даже нарушить какие-то традиции.

О чем он говорит? Я чувствовала проигрыши по всем фронтам. И вдруг ощутила его ладони на спине — они скользнули на талию, там крепко сжались и притянули меня. Я вновь задохнулась от близости, от запаха его кожи. Распахнула глаза, чтобы понять происходящее — Ринс наклонялся к моим губам, но смотрел прямо. Я не смогла оттолкнуть, даже собрав всю силу воли. А когда он поцеловал, полетела в бездну удовольствия. Сама обхватила его шею руками, притягивая, но теперь он не отстранялся — наоборот, углубил поцелуй, ныряя языком в рот. Если бы не держал, то я бы уже упала, так сильно задрожали ноги. Я, совершенно голая, в его объятиях, принимаю язык, становящийся с каждой секундой все более настойчивым. Соски напряглись, в животе натянулась пружина, но поцелуй продолжался, провоцируя резкие скачки возбуждения.

С моим телом что-то происходило — и это выходило за рамки обычного удовольствия. Волна оказалась настолько неожиданной, что я попыталась разорвать поцелуй и осмыслить, но мужчина не позволил — перехватил меня за затылок, целуя с еще большим напором. Я уже не отвечала, меня сжимало спазмами нестерпимого наслаждения, а он держал меня крепко, ловя ртом сдавленные бесконтрольные стоны. По всей видимости и насколько мне хватало теоретического опыта, я попросту кончала — вот так банально описание почти в точности отражало действительность: ударило одновременно во всем теле, а не только внизу живота, мозг расколошматило на куски, прошивая иглами каждый.

И лишь когда спазмы начали утихать, Ринс отпустил. Я бессильно осела на пол, неспособная сразу прийти в себя. Это и был оргазм? Сбивал с толку даже не этот факт, а то, что сорвало меня только от поцелуя. Запредельная магия, издевательская, бесчеловечно неотвратимая, поскольку несет удовольствие, от которого сознание не может увернуться.

— Как отойдешь, можешь одеваться и уходить. На сегодня всё, — произнес айх, глядя уже куда-то в сторону.

Я с трудом смогла поднять лицо и уставиться на его профиль. Он так и не надел повязку, но, похоже, пиковое удовольствие разрядило мое тело — я смотрела вполне спокойно и уже не хотела облизывать его с ног до головы. Да, красив, и что здесь такого? Равнодушен. Или скрывает под отсутствием эмоций свою победу надо мной? И ведь победил, сукин сын. Рука, потянувшаяся за платьем, заметно дрожала, но я не обращала на это внимания.

Победил. Уязвил. Показал, что в его руках я обычная марионетка. Но хуже всего — заставил ненавидеть. Не его даже, а саму себя. Ринса ненавидеть легко, а вот себя, раздавленную чужим сапогом, — сложно и больно.

Я вышла из его спальни, не прощаясь. И просто старалась ни о чем не думать.





Глава 16




Апатия давила. Я пыталась сосредоточиться на работе и не допускать в голову ненужные рефлексии, но апатия — сука беспощадная, гнущая свою линию.

И у этого гадкого чувства были основания. Ринс, по всей видимости, удивился тому, что я не исполняю его приказы — навязанное желание оказалось сильнее его распоряжений. А это означает, что я могла сопротивляться и самому влиянию, но оказалась слишком слабой для этого. Я все еще нервно дрожала, вспоминая свое состояние: как смотрела на него, как радостно раздевалась, и как неконтролируемое удовольствие подкашивало мне ноги. Но реакция айха подсказывала, что всего этого я могла не допустить, если бы смогла собраться. Я в этом замке не так уж и долго, а что уже от меня осталось?

Последнее крутилось в голове особенно долго, зато со временем натолкнуло на другую мысль. На ужине я попросила Китти достать мне письменные принадлежности, сослалась на то, что хочу обучиться грамоте. Это ведь не чтение книг — следовательно, запрет не нарушен. И, получив необходимое, потратила больше часа на поставленную себе задачу — я описывала все свои эмоции и происшествия после появления в замке черного айха. Даже последнюю ночь привела во всех стыдных подробностях, чего делать совсем не хотелось. Но я повторяла себе, что стыд — ерунда по сравнению с тем, что я могу потерять себя. А для этого мне нужна доскональная информация, вся хронология событий и чувств, без приукрас и оправданий себя. Быть может, когда я превращусь в глупую Арлу, кончающую от одного вида Ринса, или в прямого как палка Нокса, который выполняет вообще любую грязную работу без пререканий и мук совести, эти самые записи мне напомнят, кем я была раньше.

Писала я, разумеется, на привычном языке. Это даже лучше — шифрование ото всяких любопытных. Ручек здесь в обиходе не водилось, Китти мне доставила тонкий стержень из какого-то серого вещества, который постепенно стирался при использовании. Листов ушло несколько, но вроде бы достать новые — не проблема. Я поклялась себе, что теперь буду записывать все важные события. А раньше только смеялась над теми, кто ведет дневник! Но это не дневник — информация намного откровеннее и правдивее любого дневника — это нитка, за которую я когда-нибудь смогу выползти из ямы. Нет, я не уверена, что поможет, но более стоящих идей все равно не назрело. В конце аршинными буквами вывела: «Не лезть с советами к другим!!! Они тысячу лет так жили, а я им не народный освободитель!». Вот это полезная мысль со всех сторон. Пусть люди живут, как умеют, не мое дело — кого-то там спасать. Ну, разве что Китти. И Скирана, конечно. Быть может, Арлу? Пустоголовая она, но не совсем уже чужая… Составить список друзей, с которыми я не смогу изображать безразличие? Или у меня в голове реально засел какой-то демон, не дающий покоя? Вести дневник было весьма удачной идеей, попробуй-ка отследи свои метания, если они не записаны.

Какая-то терапия в этом занятии содержится, мне стало хоть немного легче, а энергии бороться дальше прибавилось. Ничего страшного, пусть Ринс снимает свою повязку — а я в эти периоды буду учиться. И когда-нибудь научусь не унижаться! Однако новая волна апатии нахлынула, когда я вспомнила о близящейся ночи — опять идти к этому мерзавцу, опять терпеть издевательства. А изящного выхода нет: если научусь сопротивляться его внушению на сто процентов, то прибьет на месте за сильную магию, если продолжу ползать перед ним на коленях… то лучше уж пусть прибьет.

В дверь коротко стукнули один раз. Меня здесь как-то не особенно беспокоили, чего я вначале сильно опасалась, но гостем может быть любой из моих знакомых. Я все-таки засунула исписанные листы под матрас, распахнула дверь и остолбенела, уставившись на черную повязку. Начала судорожно соображать, не называла ли его чернокнижником в своих невольных проклятиях, и не могла быть уверенной в отсутствии вины.

— Айх?

Он шагнул в комнату, лишь возле окна обернулся.

— Я пришел предупредить, что две ночи мы не сможем общаться. Решил сообщить тебе об этом лично, не так-то часто ты в моем присутствии выражаешь искренние эмоции. Две ночи минимум — эта и следующая, а там посмотрим по обстоятельствам. Давай, начинай сожалеть о разлуке.

Облегченно выдохнула. Видимо, не называла, иначе с этого бы речь и началась. Только после осознала сказанное. Не шутит? Две ночи без него? До потолка бы не подпрыгнуть. Я от радости даже посмотрела на него прямо, забыв о недавнем смущении и желании вообще всегда отводить взгляд. Но я смогла унять неописуемый восторг от новости, только руки сцепила у груди и заблеяла, пытаясь не улыбаться слишком широко:

— Правда?! Какая жалость, айх!

Секунды две он смотрел на меня сквозь повязку, а затем не удержал смеха:

— Для воровки ты слишком плохо врешь, Катя.

— Так это был сарказм, а не вранье, — успокоила я. — А почему такое решение? Вам знакомо сострадание?

— О чем это ты? — показалось, что он вскинул бровь. — Ты, видимо, и о Днях Богини не знаешь? И о выходных?

— Выходных? — я отразила эхом. — В смысле? Мне никто ничего не говорил…

— Не говорили, потому что люди не говорят об очевидных вещах, если о них речи не зайдет. Ежегодный праздник, два дня никто не работает, за исключением магов, обязанных проводить ритуалы, — он задумался ненадолго. — Зря я все-таки предупредил. Вышло бы очень смешно, если бы ты завтра нацепила свое платьице, взяла ведро и пошла драить полы.

— Тогда спасибо, что не подумали об этом раньше, айх. Было бы обидно, если бы меня сожгли на костре за то, что про какую-то там богиню слыхом не слыхивала. И как же вы протянете два дня без двенадцати блюд на обед, раз все рабы отдыхают?

— Как-нибудь справлюсь, — он улыбался. — Но благодарю, что обо мне беспокоишься. Интересно, с твоей хамской манерой разговаривать можно что-нибудь поделать?

— О чем это вы?

Раздраженным он не выглядел — наоборот, продолжал говорить с легкой иронией:

— Ладно я, но богиня! Услышал бы кто-то более щепетильный, и ты бы отправилась — нет, не на костер, хотя эта мысль меня заводит, но на плаху уж точно. За богохульство у нас карают смертью.

— Серьезно? — я запоздало испугалась. — Я… это от незнания!

— У тебя всё от незнания. Но тебе повезло, что здесь собрались одни богохульники… — я, вероятно, немного побледнела, поскольку он добавил: — Я пошутил. Всем плевать, как ты относишься к богине, если тебе самой плевать, как она относится к тебе. Потому никто тебе даже замечания не сделает, что бы ты про нее ни говорила. Итак, к нашему делу. Интерес мой не пропал, а только вырос. Потому увидимся через два дня, не скучай.

— О, я очень постараюсь! — не удержала я очередной приступ сарказма. А может, это тоже влияние магического фона, раз я заткнуться не могу?