Последняя игра чернокнижника

— Айх, то есть всплеск черной магии может убить всех вокруг?

— Именно. Далеко не сразу я вспомнил о каких-то словах лекаря, его рассказы о чернокнижниках и смог их сопоставить с произошедшим. Решил, что каким-то образом всех проклял, а проблема была в моих глазах. Схватил обугленную головешку и прижал к глазу — она уже не горела, но стало невыносимо больно. Зашипели слезы, очень плохо пахло, до рвоты, а я все держал и держал. Такой же упрямый, какой иногда бываешь ты. Мне казалось, что если я прямо сейчас все исправлю, то мама проснется и сильно меня обругает. Ко второму глазу так долго прижимать уже не смог. Моя теперешняя сила воли уже не такая, как была тогда. Сейчас я бы уже смог сделать подобное, если бы пришлось, а тогда только ныл и не мог совладать с руками. Даже с одним глазом до конца не справился.

Тон Ринса ничуть не изменился, в нем не появилось напряжения, но о себе я того же сказать не могла:

— И что вы делали дальше?

— А что делать? Побежал без оглядки — в другую деревню, чтобы позвать на помощь, хотя никогда раньше не добирался туда пешком и в одиночку. Но был готов умереть на этом пути, только бы не остаться в тоске среди горы трупов. Левый глаз опух и не открывался, это мешало. В соседнем селе поначалу ужасались над моим обожженным лицом — спрашивали, какой же изверг такое сотворил с ребенком, а я в ответ мог лишь ныть и блеять. Повязки какие-то из травяной каши к глазам прикладывали, успокаивали. Но я за время пути немного пришел в себя, потому сообразил, что и с ними произойдет то же самое. Бабка там какая-то была — она ко мне с этими вонючими повязками и лезла, назойливая до раздражения, орала истерично и в слезы бросалась, а я испугался, что и она умрет. Вроде как определил для себя последнюю каплю: вот если и эта бабка с повязками из-за меня умрет, то после этого я и сам больше не смогу дышать. Потому как только появилась возможность, убежал уже и из той деревни. В лес. Лето было, тепло, а я вообще направления не выбирал. Там и жил.

— В лесу? — не поняла я. — В пять лет?

— Ну, мне почти шесть исполнилось, — Ринс улыбнулся будто бы себе, как-то задумчиво. — Не знаю, когда люди обнаружили мою родную деревню, как именно поняли, что там произошло. Вполне возможно, что лекарь на обратном пути заехал — ему-то уже несложно было свести факты. А я какие-то пещеры нашел, в лесу ягоды собирал. Сейчас сам удивляюсь, почему не околел — не от голода, а от одиночества. Последнее меня убивало больше всего остального. Тогда я лоскутом от рубашки перевязал себе глаза и учился видеть так. Мне очень хотелось вернуться к бабке с повязками, но чтобы ей этим не навредить. И только после этого, то есть через несколько недель, пошел к селу. Но там, как оказалось, меня уже ждали. Мне хватило ума побежать обратно, но я помню крики: «Это он, чернокнижник! Вон он, бей!». На меня охотились, как на зверя. Но среди них не было магов — они не могли ни поймать меня, ни подойти слишком близко: я или прятался, или снимал повязку. Даже во сне научился слышать издали слово «чернокнижник».

Я понимающе кивнула.

— Так вы были обычным ребенком, а плохим вас сделала людская жестокость?

— Плохим? — он искривил губы. — Какое интересное определение.

— Вы понимаете, что я имею в виду!

— Ладно, сделаю вид, что понимаю. Это была не жестокость, а страх. Я был больше их всех вместе взятых, такого люди не переносят. И нет, предпосылка неверная. Есть такие люди — выживанцы. Они будут выживать любой ценой, каких бы жертв это ни потребовало. И однажды я, замерзая осенью в своей изношенной одежонке и скуля от жалости к себе, вдруг понял, что мама не сидит рядом с Богиней и не смотрит на меня, не просит Богиню помочь мне или хотя бы быстро прикончить. Нет ничего, откуда можно ждать помощи, есть только я. Я, который выживет любой ценой. Не люди меня изменили, я изменился сам — превратился в другого человека, потому что такие как я — да и ты, впрочем — будут цепляться за жизнь всеми доступными способами.

Я вспомнила о том, что Ринс об этом уже упоминал один раз. Вероятно, он и меня причисляет к этому же сорту — «выживанцы». Что ж, спорить бессмысленно.

Айх не ждал моей реакции, продолжая:

— И люди начали платить цену за мое выживание. Теперь я шел в села только ночью и старался никому не попадаться на глаза. Сначала я воровал только книги — уже понял, что они и лечат, и дают силы. С двумя томами по политике какой-то страны я вдруг перестал замерзать, а воровать стало еще проще. Позже я уже и охотился — не охотился даже, а привлекал к себе живность, оставалось только сломать зайцу шею. И я ломал — одновременно ломалось и все, что было во мне раньше. За два года в лесах я освоил самый главный навык, который потом и стал крахом всех врагов против меня — я научился привлекать не только живность, но и бездушные предметы. Книги, как сама понимаешь. И теперь уже мог выбирать, какие дают больше пользы. Городские архивы здорово поредели на предмет ассортимента учебников по черной магии. Место жительства иногда приходилось менять, но не потому, что я боялся людей — со временем я перестал их вообще бояться. И убивал любого, кто только подходил на расстоянии ста шагов — не разбираясь, друг или враг. Но я выжил, значит, все делал правильно. Не знаю, когда мои глаза изменились — у меня не было возможности это узнать. Те два года сделали для моей силы больше, чем последующее обучение в ордене. Ты рассказывала о доме, в котором живут никому не нужные дети. Так вот, бывает еще хуже: когда ты был обожаемым ребенком, который за один день превратился во всеми презираемое животное под названием «чернокнижник».

— А как вы попали в орден, айх Ринс? — меня уже потрясывало от любопытства.

— В один момент я понял, что достаточно силен и могу больше не прятаться. Поселился в деревне в пять домов и с одними стариками. И я контролировал их всех. Я заставил их меня обслуживать, готовить мне, убирать, всех переселил в одну комнату, чтобы не упускать из вида. К сожалению, они не выдерживали тотального давления на психику, начинали болеть, а после умирали. Думаю, это работало как проклятие — я лишал из возможности мыслить, а делал просто куклами, которыми управлял, а проклятия рано или поздно высасывают из человека жизнь. Но там мне удалось вернуться в человеческий облик, поднабраться еще знаний и опыта. Самое главное, я научился контролировать всплески силы — даже когда я снимал повязку, то создавал просто общий фон, не слишком разрушительный и вовремя останавливаемый. Все-таки самым страшным из того, что случилось в моей жизни, было бесконечное одиночество. Среди ходячих кукол я хотя бы немного оживал. После того, как помер последний старик, я пошел дальше — к своему восхождению. В орден пришел уже в десятилетнем возрасте. Сказал, что готов к обучению и фактически поставил ультиматум. Да, я был готов к демонстрации силы. С гордыней, присущей только ребенку, выросшему практически в изоляции, но уже успевшим осознать свое могущество, я был твердо уверен, что в случае отказа смогу их уничтожить — тогда поселюсь в их замке и заполучу в арсенал все их трактаты. Конечно, мне это вряд ли бы удалось. Но, к счастью, учителя почти единогласно приняли меня. Черную магию держат в узде, способности у многих ограничены, детей чаще предпочитают убивать злобные соседи до того, как родители догадаются отнести их в черный орден. А в мире существует необходимость и черной магии — и тут перед ними появляюсь я, сильнейший на их памяти. Доказавший, что даже с целыми глазами всю мощь умею держать в узде, а о таком даже в их талмудах не писали. И за меня взялись учителя, чтобы я стал лучшим из них. И даже им я не позволял называть себя чернокнижником, просил об этом — у меня это слово неконтролируемо ассоциировалось с факелами, вилами и беспросветной тоской. Думаю, дальше очевидно — после ордена и путешествий понял, что тщеславие во мне требует подпитки. Я выбрал стать поддержкой короны, а не владыкой мира, — все-таки то ли наследственность добродушных родителей сказалась, то ли уроки учителей даром не прошли. Хотя не исключаю, что когда-нибудь мое тщеславие снова всколыхнется до желания завоевать и разрушить весь мир, — он вдруг тихо рассмеялся.

Но я юмора не уловила. На мой взгляд, люди сами создали его и сами же сделали его силу немыслимой. А потом просто решили, что с такой силой лучше не воевать, а дружить, потому готовы были предоставить ему любую должность. Взаимовыгодный договор. Короткий приступ жалости прошел быстро — да, сострадание к судьбе ребенка можно испытать, но мне ли не знать, в каких условиях детям приходится иногда выживать? Но почему-то не все из них становятся монстрами. Я стала воровкой потому, что у меня в ту пору не хватило ума для другого выбора. Отмотала бы время назад — поступила бы иначе. А вот Ринс, возможно, выбрал лучший из доступных ему вариантов. Он стал монстром, но монстром узаконенным. Как он там выразился? «Единственным, способным шагнуть за край в случае необходимости»… Да, вероятно.

Я чуть наклонилась и прошептала:

— А можно, я кое в чем признаюсь, айх?

— Только этого и жду. Я тут не просто так ведь откровенничал.

— А не накажете? Скорее всего, у вас тут с уголовным правом такая же беда, как со всем остальным, но чистосердечное признание должно учитываться в протоколе! А еще и отвар из эсирны должен учитываться… хоть вы и его и не пьете. То есть я обозначила свою готовность сотрудничать!

— Ну да. А до этого ты пыталась меня проклясть, — он снова говорил с мягкой улыбкой. — Катя, а давай сделаем вид, что ты уже заслужила любое наказание, а жива еще только по той причине, что я так решил? Так продолжай сотрудничать, своего же здоровья ради.

Я думала несколько секунд и решилась:

— Я… украла книгу из библиотеки и пыталась ее прочитать. Большинство значков мне сразу были понятны, смысл некоторых доходил постепенно, но не всех, — на этих словах Ринс открыл глаза и уставился на меня. Я проигнорировала всасывающую черноту и бегло продолжила: — Но никакого голода у меня не возникло! Ничего такого, как вы описывали. У меня не было даже близко неуемного желания читать и читать дальше, без разницы что!

— Точно? — он чуть нахмурился.

— Точно, — я сказала совершенно честно.

Он явно задумался:

— Ну, в этом ты вряд ли врешь. Если бы ты была из нашей породы, то из библиотеки вначале не смогла бы даже выбраться, думать бы ни о чем не могла, кроме как глотать все больше и больше текстов. Резерв годами может быть нетронутым, но когда он открывается, то противостоять этому невозможно.

— Это значит, что я не чернокнижница? — уточнила с надеждой. Как-то мне очень не хотелось принадлежать именно к черным магам, если есть выбор.

— Богиня знает, что это значит, — произнесено было так, словно он выругался.

Ринс снова ушел в себя, но мне явно было недостаточно:

— Теперь ваша очередь откровенничать, айх!

— Опять моя? — он будто изумился.

— Ну да. Вы признание, я признание. Я только что призналась. Теперь мне хочется узнать о ритуале…

Он перебил устало:

— Не сейчас. Кажется, мне все-таки нужно поспать. Или дай мне на все согласную девственницу, или оставь в покое, пока я не восстановлюсь.


— Поспите, конечно, — мгновенно выбрала я. — Спокойного дня!

Не знаю, смеялся он или нет, когда я уносила ноги из его спальни, или сразу отключился.





Глава 20




До конца свободного дня было еще предостаточно времени, и я собиралась провести его с пользой. Пропажу магической книги Ринс не заметил, но это ненадолго — оклемается, осмотрится и… придется мне снова сыпать чистосердечными признаниями. Возможно, даже с плачевными последствиями. Следовательно, украденное лучше незаметно вернуть, хоть и очень жаль.

Вот только до этого момента надо успеть что-то прочитать, а может, и выписать для себя несколько заклинаний, если не удастся их запомнить. Убедившись, что за мной никто не идет, я долго гуляла вдоль реки и лишь после свернула к роще. Нужное дерево обнаружила сразу. Но книги на месте не оказалось. Я перерыла руками землю, вскочила и осмотрелась, уже засомневавшись в правильности места и начиная впадать в панику.

Книгу мог найти кто угодно, но неизвестно, смогут ли тогда доказать мою причастность. От этого «кто угодно» и зависит. Вот и думай теперь, каким боком история повернется.

Вернувшись в свою комнату, я еще долго переживала и металась. Но затем вспомнила о своей задаче и взяла листы, чтобы описать произошедшее. Однако теперь боялась и этого — а если Ринс сумеет прочитать мой язык, пусть частично, так же, как я читаю их? Откровенничать письменно расхотелось. Вместо этого я просто обмусоливала в голове произошедшее. И когда дошла до момента, как оказалась в шкафу, неожиданно легко вспомнила заклинание. Тут же смогла и написать его на листе знаками. Но сразу разорвала на мелкие кусочки, тем не менее радуясь какому-то фантастическому проявлению своей памяти. Для проверки повторила вслух, заметив, как мои руки замерцали, исчезая в пространстве, потом меня дернуло влево всего на шаг, где я снова смогла разглядеть свои ладони.

Итак, пора не только трястись, но и провести инвентаризацию своего арсенала. У меня есть защитная граница, которая включается в случае серьезной опасности и при общении с Ринсом. Есть сизый дымок, мой явный помощник, но не поддающийся контролю и просьбам. Он приходил на выручку, но мог и подставить — как в случае, когда Скиран и Арла были свидетелями. Я попыталась вызывать дымок прямо сейчас, кашляла и тужилась, но так ничего и не добилась. Мои проклятия — черные. У меня нет голода чернокнижника, обычные книги никакой силы во мне не пробуждают. И последнее — я владею белым заклинанием, делающим мое тело невидимым и уносящим «домой». Я скривилась, оглядываясь. То есть я окажусь в этой же комнате, что не слишком далеко и вряд ли может считаться спасением. И если меня обвинят в краже магической книги, то я смогу посмешить Ринса дергаными телепортациями в радиусе метра.

Выбора было два: попытаться сбежать или договориться — сделать вид, что рассказ айха меня разжалобил и снизил уровень моей неприязни. Дескать, я издевательства над семьей Нами и даже полет с крыши почти простила, раз ему в жизни больше моего досталось. И почему-то легко верилось, что сбежать не получится. Ринс не зря об этом упомянул предельно спокойно. Но для второго варианта у меня может оказаться недостаточно душевных сил.

В коридоре раздались крики, будто бы там шла ссора, но магический фон провоцирует людей на агрессию. Однако я подорвалась с места, расслышав среди шума голос Китти. Когда вылетела в коридор, застала, как одна из наложниц тащит ее за волосы, а две других кричат:

— Где комната этой суки? Ты же ее подружка!

Вполне возможно, Китти уже бы им ответила, но ей не давали возможности даже сообразить, что происходит. А эти женщины хотели возмездия, любого успокоения своих взвинченных эмоций. Корэллы среди них не было, но если она была ближайшей подругой Арлы, то сейчас скорее всего рыдает и неспособна составить компанию этим идиоткам. В коридор начали выглядывать и другие рабы, но они осторожничали, лишь заинтересованно прислушиваясь к происходящему.

Я подлетела к первой и кулаком ударила в челюсть, затем сразу же пнула под колени. Женщина отпустила Катю и, едва не упав, уставилась на меня глазами обиженного ребенка, как если бы ее вмиг оставила вся ярость.

— Ты… меня… ударила? — прошептала она с большими паузами.

Две ее подруги отступили, пялясь на меня точно такими же глазами. В довершение хлопнуло сразу несколько дверей — это рабы растеряли сразу весь интерес к происходящему и решили побыстрее отстраниться. У наложниц статус привилегированный, даже ссора с одной из них чревата, а уж рукоприкладство… Хотя в нашем случае можно заодно говорить и ногоприкладстве.

Я даже не сразу заметила, что держу руки согнутыми перед грудью, готовая продолжать и отбиваться, если налетят. С трудом заставила себя их опустить. И это будто стало сигналом для взрывной волны — вся троица заголосила вместе. Меня оскорбляли, обвиняли в смерти Арлы, каким-то образом приплели господина, который мне уделяет больше времени, чем им, сулили такие жестокие наказания, что и айх Ринс бы, наверное, восхитился их фантазией. Китти дрожала за моей спиной и всхлипывала, заново превращаясь в рыдающую тряпку.

Перекрикивать их было бессмысленно, потому я просто молчала и ждала, когда проорутся. На меня они не кидались — вероятно, уже отлично понимали, что за мной не заржавеет каждой уделить внимание.

Думать в этом бедламе не получалось, все силы уходили на борьбу с раздражением. Я знала, что меня могут объявить врагом номер один, но не предполагала, что последствия коснутся беззащитной Китти. Честное слово, целую секунду я собиралась их проклясть, но вовремя сумела себя переубедить. Я не знала, каковы могут быть результаты, но вряд ли хотела стать убийцей. Пусть даже речь шла о настолько тупых курицах. И если бы здесь не было подруги, которую не имела права оставить на растерзание, то я определенно переместилась бы заклинанием за дверь и успела закрыть засов. Просто чтобы эту сцену прекратить и спокойно осмыслить.

— Успокойтесь, пожалуйста… — я все еще предпринимала попытки. — Давайте я вам объясню, как было…

Но мои объяснения им не требовались. Одна все же не сдержалась и ударила меня по руке. Сразу заорала, уже от боли, прижимая кисть к груди. Похоже, у нас тут очередной перелом. Прямо вирусное заболевание какое-то. Разумеется, это происшествие вызвало еще более жуткий всплеск неадекватности.

И вдруг я отчетливо расслышала в голове голос, будто айх Ринс стоял прямо за моей спиной и наклонился к уху:

— Екатерина Миронова, бесы тебя дери, мне дадут отдохнуть? Что там у вас опять происходит?

Я застыла. Произнесла вслух, не зная, как иначе реагировать и могу ли оставить вопрос без ответа:

— Я… айх… я…

После этого обращения наложницы наконец-то очнулись и начали озираться. Но господин в коридоре появился не сразу, а только через несколько секунд. Причем сложил руки на груди и оперся плечом о стену — расслабленная поза, не вызывающая никаких подозрений в его слабости. Но было предельно понятно, почему он именно оперся.

— Господин! — обрадовалась одна из куриц. — Эта нахалка ведет себя… как наложница!

Китти вообще осела на пол и зажала ладонью рот, чтобы не рыдать слишком громко. Две другие наложницы тоже ожили и начали перечислять все мои преступления перед человечеством. Странно ли, что теперь имя Арлы не звучало? Зато очень подробно расписали, как я успела зверски избить всю эту компанию.

Ума не приложу, как он умудрился в этом клекоте различить суть, но через минуту поднял руку, разом затыкая всех. Поправил повязку — или тем самым прикрыл, что устало потер глаза. Но голос его прозвучал бесконечно спокойно:

— Раз Катя ведет себя как наложница, «гадина такая», — он процитировал последний из прозвучавших эпитетов в мой адрес, — то я не вижу иного выхода, кроме как сделать ее наложницей. В этом случае вы наконец-то успокоитесь и побежите к лекарю устранять свои ужасные травмы?

В гробовой тишине одна я осмелилась на вопрос, но голос сильно подвел — он прозвучал так, словно меня раздавило танком, проехавшимся гусеницами прямо по голосовым связкам:

— Что, простите?

Он смотрел на меня сквозь повязку, лицо непроницаемое, но я бы руку дала на отсечение, что он улыбается — каким-то неведомым чутьем улавливала, что он едва сдерживается и не выдает своего веселья. Ответил почему-то не мне, а своим любовницам:

— Передайте мое распоряжение Ратии. Пусть разместит Катю в ближайшую комнату к моей спальне и обеспечит необходимым, объяснит обязанности любовницы и научит тонкостям этого искусства. Традиции, порядки, и все такое.

— Но… — одна сильно побледнела, однако продолжила: — Я нижайше прошу простить, господин, но напомню, что в ближайшей комнате живу я…