Путь самурая

– Что-о?! – Семенчук будто не поверил своим ушам. А потом оглянулся по сторонам и ухватил меня за ворот рубашки. – А ну иди сюда! Сюда!

Он поволок меня к нише между домами – пятиэтажка почти примыкала к райотделу своей глухой торцовой стеной, и между ней и райотделом оставалось что-то вроде «ворот», перекрытых бетонными блоками во избежание проезда автомобилей. Только там не было видеокамер, а вообще у РОВД их имелось несколько. Одна из камер как раз смотрела на стоянку машин. Иногда эта камера работала, иногда нет (чаще нет – дерьмо, а не камера!), но шанс, что она работает, существовал всегда. И потому Семенчук сделал то, что и должен был сделать, собираясь втоптать меня в грязь. Потащил под арку.

Я не сопротивлялся. И только когда мы уже дошли до арки, быстрым, но мягким движением схватил Семенчука за руку, которой он меня тащил, а точнее – за два пальца, и таким же быстрым, бестрепетным движением рванул их от себя.

Неожиданно звонко щелкнули кости сломанных пальцев, Семенчук отшатнулся, неверяще глядя на застывшие под девяносто градусов «палочки», а я чуть подсел и сокрушительным ударом разбил ему мошонку.

Семенчук свалился как подкошенный, сбитый с ног болевым шоком, я же стал осматриваться на предмет свидетелей. Никого вокруг не было. Прошла, правда, мимо арки парочка, парень с девушкой, но сюда даже и не заглянули. С другой же стороны арку прикрывали густые кроны деревьев.

И тогда я пошел по двору пятиэтажки. Быстрым шагом обошел здание – так, на всякий случай, чтобы не выходить из арки, где лежит Семенчук, и вышел к своей машине. Ведь я не успел достать дипломат с бумагами, а без бумажки мы кто? Ну да, букашки.

Достал дипломат, закрыл машину, поставив ее на сигнализацию. И спокойно, расслабленно пошел на работу.

Планерку проводил Хадриев, и потому все прошло быстро и без особых ментовских извращений – накачки, прокачки и постановки тупых задач. За пятнадцать минут Хадри Ибрагимович создал видимость «накачки», но при этом и не выклевал мозг личному составу. Молодец! Вот ничего не скажешь – молодец! Старый служака. И дело знает. Честно сказать, я его уважаю.

Хадриев раздал бумаги, сопровождая их короткими, все по делу, комментариями, и мы разошлись по своим кабинетам устраивать погружение в бумажный водопад.

Гроза грянула, когда я допечатал уже третью свою бумагу (печатаю я довольно быстро, хотя и двумя пальцами – на каждой руке, само собой). В кабинет вошел заместитель начальника отделения, Каширов Анатолий, старлей, и, глядя на меня строгими, округлившимися, широко раскрытыми глазами, сказал:

– Каргин, к Хадриеву! Скорее!

И уже в коридоре быстро добавил:

– Ты чего там натворил?! Ты зачем пальцы сломал Семенчуку?! Скандал! Он на тебя рапорт написал! Думай, что скажешь! Дело-то серьезное! Уголовное! Хорошо, если увольнением отделаешься! Соображай, что говорить!

Спасибо, Толя… хороший мужик, хотя и не без хитринки. Впрочем, все мы тут непростые, дураки не удерживаются. Вот и я, дурак, вылечу, скорее всего… если не придумаю, что сказать.

Вылечу?! Это еще вилами по воде писано! Сейчас мы с тобой поговорим, Семенчук!

Семенчук сидел в кабинете, баюкая руку с загипсованными пальцами. И когда успел-то загипсовать?! «Скорую» вызвали, что ли? Наверное. Но должны же были рентген сделать? Или без рентгена гипсовали? Хм… да какая мне разница? Плевать!

Хадриев был на своем месте, за тяжелым столом, не чета моему столу в комнате участковых, – полированный, из массива, впрочем, без особых изысков. Нормальный стол, каким и должен быть стол в кабинете начальника.

Больше никого не было, Хадриев, Каширов да Семенчук – красный, с перевязанной рукой, перепачканный дорожной грязью – с правого бока, на который упал против моего подлого удара.

Перед Хадриевым лежал листок, отпечатанный на машинке, с кривой подписью под ним – рапорт.

А что, молодец Семенчук! За какой-то час и руку полечил, и рапорт накорябал – голова! Умеет!

– Садись, Каргин… – мрачно изрек Хадриев и тут же поправился по ментовской привычке: – Присаживайся. Тут на тебя рапорт поступил от Семенчука. Он говорит, что ты напал на него, сломал ему пальцы и… в общем, ударил его… в пах. Это правда?

– Конечно нет! – не моргнув глазом соврал я. – Вы посмотрите на него и на меня – я что, самоубийца, на него нападать? Семенчук всегда был ко мне неравнодушен. Он как-то раз мне сказал, что хочет быть моей любовницей, а я ему отказал, сказал, что у меня есть жена и вообще я люблю женщин! Мужчины меня не интересуют как сексуальный объект! Вот он и затаил на меня зло! Мстит! Оговаривает!

– Что?! – Семенчук взревел, поднялся со стула, нависая надо мной, и замахнулся здоровой рукой. – Да я тебя!..

– Видите, – невозмутимо пожал я плечами. – Он даже здесь не сдерживается!

И тут же завопил во весь голос, так, чтобы было слышно в коридоре аж до кабинетов дознавателей:

– Отстань от меня, Семенчук! Я не люблю гомиков! Тебе ничего не светит! Не позорь звание российского милиционера! Извращенец проклятый! Гомосек!

Семенчук так и застыл с поднятой рукой, ошеломленный, будто увидел морского змея. Но сказать и сделать ничего не успел, вмешался Хадриев:

– Тише все! Молчать! Отвечать будете только на вопросы! Семенчук, сядь на место! Каргин, ты чего несешь?! Тьфу! Какие гомики?!

– Не знаю, какие гомики, Хадри Ибрагимович! Это Семенчуку виднее! Он меня три года доставал! Приставал ко мне и приставал! Проходу не давал со своей любовью!

– И ты его за это избил?! – нахмурился Хадриев.

– Не бил я его. С чего вы взяли? Рапорт он написал из мести. Пусть докажет, что я его бил. Видеозапись есть? Или, может, свидетели есть? И посмотрите на этого бугая и на меня – я что, полезу на него войной? Кстати, до сих пор не понимаю – с чего он решил, что я могу позариться на такого борова! Я и на женщин-то не на всех смотрю, а уж на мужиков… да еще на Семенчука! Нет уж, не надо!

– Семенчук, ты правда к нему приставал, что ли? Ты что… из ЭТИХ?! – как-то растерянно спросил Анатолий, и Семенчук снова взревел, брызгая слюнями:

– Да врет он все! Приставал… я только подкалывал его! По-дружески! А не приставал, как он говорит! Вы чего?!

– А ты тут пишешь, что он предложил тебе встать раком, а потом сломал тебе пальцы… это как? – задумчиво протянул Хадриев, с некоторым удивлением глядя на Семенчука. – Никогда бы не подумал, что ты… хм… м-да. Пишешь, что он отвел тебя в арку между домами и там избил… зачем ты пошел за Каргиным в арку? И в самом деле – Каргин совсем не выглядит таким богатырем, чтобы взять и насильно отвести тебя в арку. Ты сам пошел?

– Я сам пошел! Но я не за тем делом пошел! Я пошел совсем за другим делом! – смешался Семенчук, и заместитель начальника отделения с непонятным выражением лица его остановил:

– Знаешь что, Семенчук… забрал бы ты свой рапорт. Нет, это твое личное дело, и то, как ты развлекаешься после работы, – тоже твое дело, но… нам не надо, чтобы тень пала на отделение. Нам тут только гомосексуалистов не хватало! Совсем охренели! Насмотрятся американских киношек… хм… в общем, распустились совсем участковые! Надо смотр устраивать, как думаешь, Хадри Ибрагимыч? Не пора ли нам строевой смотр устраивать?

В армии лекарство от всех болезней – мазь Вишневского. Что бы ни болело, мажут ею. В ментовке панацея от всех болезней дисциплины – строевой смотр. «Свистки, носовые платки, блокноты, авторучки – к осмотру! Шагом, марш!»

Хадриев выдержал паузу, вздохнул и укоризненно помотал головой:


– В общем, так: Семенчук, хочешь огласки? Хочешь, чтобы пустил рапорт по инстанции? Если нет – забирай. Упал ты, споткнулся. Сломал пальцы. Посиди на больничном, позагорай на пляже, на даче повозись. А ты, Каргин… будешь работать за себя и за того парня! Я Городницкого временно переведу на участок Семенчука, а ты будешь все бумаги Городницкого исполнять! И не вздумай хоть одну просрочить – накажу! У тебя, кстати, звание на подходе… могу и задержать! На полгодика! Чтобы думал… что делаешь!

– Но его все равно не полюблю! – не выдержал я, чувствуя, как меня захватывает яростная, веселая радость. – Пусть и не пристает, извращенец! Изврат проклятый!

– Молчать! Все молчать! – прикрикнул Хадриев, прищуренные глаза которого, как мне показалось, смеялись. – Семенчук! Пускать рапорт по инстанции или заберешь? Быстро!

– Заберу! – Семенчук поднялся, схватил бумажку и, нервно смяв в комок, сунул его в карман. Потом повернулся ко мне и глухо сказал: – Берегись! Я этого тебе не прощу! Разрешите идти, товарищ майор?

– Идите! – скомандовал Хадриев и добавил, уже для меня: – И ты иди. Работай. Что-то в последнее время от тебя много проблем, Каргин, не находишь? То ларек у тебя на участке сгорел, аж прокуратура зашевелилась, то пристает кто-то к тебе, домогается пряного тела. Как бы эта активность не закончилась плачевно. Подумай над этим!

Я кивнул, соглашаясь, что подумаю, и вышел следом за Семенчуком, через минуту после него. Постоял в коридоре, провожая взглядом широкую спину Семенчука, шагающего к своему кабинету так, будто его преследовали все адовы участковые, и, уже отходя от кабинета Хадриева, услышал заливистый хохот. Смеялся Каширов, но я разобрал и резкий, слегка скрипучий смех Хадриева:

– Приставал! Ох-хо-хо! Нам только пидора тут не хватало! Твою ж мать! Совсем охренели! Нет, надо строевой делать! Сцука, разбаловались совсем!

Порадовавшись, что отвратительное слово «пидор» было названо в единственном числе и явно не в мой адрес, я отправился в свой кабинет. Не без труда достал из сейфа пластиковый «чемодан» и еще на час завис над бумагами, разбирая их по степени важности, решая, какую в первую очередь мне исполнить. Над моей головой острым мечом висел план на двух элтэпэшников, который я никак не мог исполнить, за что уже не раз получал втык от начальства. Мне, кровь из носу, надо было засунуть в этот «Лечебно-трудовой профилакторий» хотя бы одного из тех, кто этого определенно заслуживал.

Наказания без вины не бывает, помните? Если человек посвятил свою жизнь пьянке, если он поставил цель убить себя алкоголем, – пусть сделает как можно быстрее, пока дурная, отравленная спиртом башка не довела его до гораздо худшего предела. Пока он кого-нибудь не убил или не сбил на машине. И моя задача убрать его из общества – любым доступным для меня способом. Любым.

Говорят, что скоро ЛТП закроют. И вытрезвители. Насчет ЛТП – согласен, глупость полнейшая эти «профилактории». А вот насчет вытрезвителей… Что будет, если их закроют? Вот валяется на улице пьяный, в трескучий мороз тридцать градусов. И куда его? В больницу, да? А он там очнется. И начнет права качать. И гонять несчастных медсестер и врачей. Что бывает частенько, и даже ОЧЕНЬ частенько. В каждый праздник, если быть точным.

И вызывают нас. И вяжем мы этого урода, залитого кровью и блевотиной. Так зачем закрывать вытрезвитель? Типа мы такие демократы гуманные? А для кого – гуманные? Для алкаша? А как же медсестры, которым он «зарядил в пятак»? Больные, которым он не давал спать?

Не все так просто, граждане депутаты… купившие себе место в Думе за лимон баксов. Столько, мне говорили, стоит депутатское кресло.

Закончив с делами в РОВД, отправился в свою квартиру. Надо же, в конце-то концов, посмотреть, что там происходит? Не дай бог, вода прорвалась из кранов, и залил я соседей. И выбили мне дверь добрые слесари ЖКХ, и вынесли оттуда все, что можно было вынести.

Впрочем, а что у меня выносить? Старые чашки-плошки? Если только телевизор… да и то не жалко. Дороги только фотографии моих любимых, моих далеких… вот за них я бы просто убил, посмей кто-то над ними надругаться! Ничего не жалко – только их.

Нет, в квартире все было нормально – если считать нормальностью грязь, пыль, неухоженность и пустоту. Мне было неприятно здесь находиться. Сам не знаю почему. Может, потому, что все здесь напоминало о моих близких?

Нет, не так – все напоминало о том, что я никогда, никогда не увижу моих близких! Тех, ради кого я душу бы свою отдал, только бы их вернуть.

Но… нет для меня Мефистофеля. И нет для меня Бога. Ничего нет, пустота. И пламя в душе. Горит оно, жжет! Не дает успокоиться!

Достал папку с документами по делу о наезде. Перечитал судебный приговор. Нет, я хорошо помнил и фамилии, и адреса, но… на всякий случай перечитал. Освежил, так сказать. Чтобы не забыть.

А потом перекрыл стояки с водой – в прошлый раз этого не сделал. И ушел из квартиры, захватив лишь сумку со свежим нижним бельем и еще кое-какими тряпками. Все уместилось в спортивную сумку. В ту, с которой я некогда ходил на тренировки. Треники, тапочки, майки-трусы. Пара полотенец. Понадобится – новые куплю, зачем больше тащить?

Подумалось – а может, и правда сделать ремонт? Отделать как следует эту квартиру? Ну что она такая… холостяцкая?

И еще подумалось: а куда девать вещи девчонок? Я так и храню эти вещи в шкафу, выбросить рука никак не поднимается. Отдать кому-то – как представишь, что в этих вещах кто-то будет ходить, сердце щемит до боли.

Сжечь. Вот! В огонь! Это будет сродни ритуалу – как некогда наши предки скифы делали погребальную тризну, сжигая то, что может понадобиться покойникам на том свете.

Или это не скифы делали? Да какая разница! Я так сделаю! Огонь очищает, огонь – это чисто. Никто не коснется вещей моих любимых. Никто! Только очищающий огонь…

И почему-то мне сразу стало легче. Решение принято!

Я побежал по ступенькам вниз – легко, будто мальчишка, сдавший свой главный экзамен.

У подъезда сидели старушки, я поздоровался. Они нестройно ответили, а когда уже прошел мимо скамейки шагов на пять, мой невероятно обострившийся за последнее время слух разобрал полушепот самой вредной старушенции, красящей волосы в голубой цвет:

– Гля, вроде как пить бросил! А то было пройдет, а за ним хоть закусывай! Тоже мне, милиционер! Тьфу!

Я не стал оборачиваться, лишь усмехнулся и побежал дальше. Сегодня надо было еще решить много дел. И первое – заехать к Армену.

Пока ехал, раздумывал о том, что было сегодня в кабинете Хадриева. Все они с Анатолием прекрасно поняли. Ржали – от души. Кстати, я точно знаю – Семенчука в отделе недолюбливают. Недалекий, подловатый, за что его любить? Но какой бы он ни был – само собой, я не имел права его бить. По закону. И если бы доказали, что я его избил, да еще и ударил первым… не знаю, насчет уголовного дела, но из ментовки я вылетел бы точно.

Хорошо, что я превратил это все в фарс. А еще – слухи-то потянутся ой как далеко! Теперь все будут показывать на Петьку пальцем: «Че, он?! Да ты че-о… и не подумал бы! Неужто?! Заднеприводной?! Ох ты ж…» Представляю, как он будет ходить по РОВД – как по минному полю!

У нас, если честно, недолюбливают ЭТИХ. Хотя, наверное, ИХ и у нас хватает. Менты общаются с блатными, набрались у них всякого – например, презрительного отношения к гомикам. А мне лично плевать – кто чем занимается в свободное от работы время. Хоть дерьмо пускай жрут, только в мою сторону пускай не дышат! Ну да, я же «от сохи», не потомственный мент, как сказал Семенчук…

Но хватит о нем! К делу! Запарковал машину у ночного клуба, днем места на парковке было предостаточно (кстати, интересно, кто этот клуб крышует?), и пошел в торговый павильон, благо Армен был на месте. Машина его стояла прямо на тротуаре, у павильона – новенький «БМВ»-«пятерка». Нехило живет предприниматель! Есть денежки!

Впрочем, я бы сейчас мог купить такую же точно машину, запросто! Только светиться мне ни к чему. И так начнутся разговоры – «девятку» купил, на какие деньги? И что отвечать? В лотерею выиграл? Я помню, как мне рассказывали старшие товарищи: в советское время был период, когда машину милиционер мог купить только по разрешению «генерала», то есть начальника областного УВД. Да, да – было такое! Вначале должен показать, откуда взял деньги на машину! Нынешним ментам расскажешь – ведь не поверят. Засмеют!

Впрочем, можно сказать – выиграл эту «девятку». Честно скажу, не думал, что у меня что-то такое получится. Только надеялся. Верно сказал Сазонов: «Блаженны нищие духом». Если проще – дуракам счастье. Рискнул и выиграл. А мог и не выиграть…

Армен был у себя в кабинетике. Меня к нему провели сразу, провела улыбчивая нерусская продавщица с горбатым длинным носом, ничуть ее вообще-то не портящим. Длинный нос ведь и Софи Лорен не портит, так ведь? Когда все вокруг курносые, девушка с длинным носом вызывает даже больший интерес, видимо – на контрасте с курносками. Почему-то длинноноски часто этого не понимают и мечтают сделать себе пластическую операцию, хотят укоротить украшение своего лица. Дуры, ну что еще сказать! Сами себя портят.

Армен встретил меня стоя, пожал руку, взяв ее обеими руками. Мелко покивал головой, глядя прямо в глаза, и проникновенно сказал:

– Молодец! Мужчина! Уважаю!