Семь камней

Один из них что-то сказал ему, вероятно, задал вопрос, но местный говор был слишком трудным, и Джерри понял лишь слово «кто». Он торопливо снял с шеи личные жетоны и помахал красными и зелеными кружками. Один из парней усмехнулся, но совсем не добродушно.

– Глядите, – сказал Джерри, все еще отступая. – Я не собирался…

Высокий парень протянул мозолистую руку и схватил Джерри за запястье. Джерри рванулся от него, но тут парень ударил его в живот.

Джерри раскрывал и закрывал рот, словно рыба, но воздух не шел в легкие. Он бешено замахал руками, и тогда все трое двинулись на него. Они что-то кричали друг другу, и хотя он не понимал ни слова, их намерения видел ясно, как и нос одного из них, по которому он ухитрился ударить головой.

Но это был его единственный удачный удар. За две минуты он был избит в лепешку. Парни обшарили его карманы, стянули с него куртку и жетоны, потащили на дорогу и сбросили с крутого, каменистого склона.

Он покатился, падая с уступа на уступ, пока не ухитрился протянуть руку и вцепиться в какой-то колючий куст. Он лежал, уткнувшись лицом в ком вереска, тяжело дышал и почему-то вспомнил, как ходил с Долли в кино, перед тем как ушел в армию. Они смотрели «Волшебник из страны Оз», и ему стало жутковато, как девочке из того фильма – может, из-за сходства этих нортумбрийских парней с пугалами и львами.

– Но, по крайней мере, тот б-дский лев говорил по-английски, – пробормотал он, садясь. – Господи Иисусе, что же теперь мне делать?

Тут ему пришло в голову, что, пожалуй, хватит ему сквернословить и пора начать молиться.





Лондон, два года спустя




Она только что вернулась с работы. Только что Роджер с пронзительным криком «Мамочка!» с разбегу врезался в нее, и она сделала вид, что пошатнулась от его удара – впрочем, не так уж и притворялась; он подрос. Только что она окликнула свою мать, услышала приглушенный ответ из кухни, с надеждой ощутила носом успокаивающий аромат чая и вкусный запах консервированных сардин, от которого у нее потекли слюнки – редкое лакомство.

Только что присела, казалось, в первый раз за много дней, сняла туфли на высоких каблуках, и облегчение омыло ее ноги словно морская вода во время прилива. Она с огорчением заметила дыру на пятке. Последняя пара чулок. Она расстегивала подвязки, размышляя, что ей придется использовать тональный крем для ног, как Мейси, и тщательно рисовать карандашом для бровей шов на каждой ноге, когда в дверь постучали.

– Миссис Маккензи? – Возле двери квартиры она увидела высокий, темный мужской силуэт, но сразу поняла, что перед ней военный.

– Да? – У нее невольно защемило сердце, сжался желудок. Она изо всех сил пыталась отодвинуть, прогнать надежду, которая вспыхнула будто зажженная спичка. Ошибка. Это была ошибка. Джерри не убит, он пропал, может, в плену, и теперь его нашли… Тут она увидела маленькую коробочку в руке военного, и у нее подогнулись колени.

У нее засверкали искры по краям глаз, а лицо незнакомца куда-то поплыло. Но слышать она могла – и услышала, как ее мать торопливо выбежала из кухни, стуча шлепанцами, услышала ее взволнованный голос. Услышала имя мужчины, капитан Рэндолл, Фрэнк Рэндолл. Услышала тихий голосок Роджера, обдававший теплом ее ухо: он удивленно повторял: «Мамочка? Мамочка?»

Потом она сидела на тахте с чашкой горячей воды, которая пахла чаем – они могли менять чайные листочки только раз в неделю, а была пятница, бессвязно подумала она. Ему надо было прийти в воскресенье, извинилась мама, тогда они предложили бы ему приличный чай. Или он не работает по воскресеньям?

Мама посадила капитана Рэндолла на лучший стул возле электрического камина и включила в знак гостеприимства обе клавиши. Мать разговаривала с капитаном, держа Роджера на коленях. Сынулю больше всего интересовала коробочка, лежавшая на круглом столике с рельефной крышкой, он тянул к ней руку, но бабушка останавливала его. Марджори увидела на его мордашке пристальный взгляд. Он не задаст рева – он почти никогда этого не делал, – но и не успокоится.

Сын не очень походил на своего отца, не считая тех случаев, когда ему чего-то сильно хотелось. Она взяла себя в руки, тряхнула головой, прогоняя головокружение, и Роджер отвлекся и взглянул на нее. На мгновение она увидела в его глазах взгляд Джерри, и мир снова поплыл перед ней. Она зажмурилась и, глотнув чай, обожглась.

Мама и капитан Рэндолл вежливо беседовали, давая ей время прийти в себя. Мама спросила, есть ли у него дети.

– Нет, – ответил он и бросил грустный взгляд на маленького Роджера. – Пока нет. Я два года не виделся с женой.

– Лучше поздно, чем никогда, – сказал резкий голос, и Марджори с удивлением обнаружила, что он принадлежал ей. Она поставила чашку, подтянула чулок, болтавшийся вокруг ее лодыжки, и посмотрела на капитана Рэндолла. – Что вы принесли мне? – спросила она, стараясь говорить со спокойным достоинством. Не получалось, ее голос звучал словно битое стекло, даже она сама это понимала.

Капитан Рэндолл осторожно взглянул на нее, но взял коробочку и протянул ей.

– Это для лейтенанта Маккензи, – сказал он. – Знак отличия «Дубовые листья». От военной разведки. Присуждается посмертно за…

Она с трудом выпрямилась и откинулась на подушки, качая головой:

– Мне не нужно это.

– Что ты, Марджори? – испугалась мать.

– И мне не нравится это слово. «Посмертно» – не говорите его.

Она не могла избавиться от мысли, что Джерри почему-то был внутри коробочки – эта мысль сначала показалась ей ужасной, а потом утешительной. Капитан Рэндолл положил коробочку, очень медленно, словно она могла взорваться.

– Я не говорю его, – мягко возразил он. – Впрочем, мне хочется сказать… Я знал его. Вашего мужа. Очень недолго, но знал. Я пришел сам, потому что хотел сказать вам, каким он был храбрым.

– Храбрым. – Это слово было у нее во рту словно галька. Ей хотелось плюнуть в капитана этой галькой.

– Конечно, он был храбрым, – твердо сказала ее мать. – Слышишь, Роджер? Твой папа был хорошим человеком и к тому же храбрым. Помни об этом.

Роджер не слушал бабушку и пытался слезть на пол. Та неохотно отпустила его. Он метнулся к капитану Рэндоллу и схватился за его отглаженные брюки обеими руками – грязными, в масле сардин и хлебных крошках. У капитана дернулись губы, но он даже не пытался отстранить от себя Роджера, просто погладил его по голове.

– Кто у нас хороший мальчик? – спросил он.

– Лыб, – твердо сказал Роджер. – Лыб!

Марджори увидела озадаченное лицо капитана и внезапно чуть не засмеялась, хотя камень в ее сердце по-прежнему остался.


– Это его новое слово, – пояснила она. – «Рыба». Он не умеет говорить «сардина».

– Это… Деем! – сказал Роджер, сверкнув на нее глазами. – Лыыыыбаа!

Капитан громко засмеялся и, достав носовой платок, заботливо вытер мордашку Роджера, а потом стал вытирать его маленькие ручки.

– Конечно, это рыба, – заверил он Роджера. – Ты умный парень. И хороший помощник твоей мамочке, я уверен. Вот, я тут принес вам к чаю. – Он порылся в кармане и достал маленькую баночку джема. Клубничного джема. У Марджори до боли сжались слюнные железы. Сахар давно уже выдавался по карточкам, а джем она не пробовала уже…

– Он хороший помощник, – отозвалась мать, решительно поддерживая беседу на должном уровне, несмотря на странное поведение дочери. Она избегала взгляда Марджори: – Милый мальчик. Его зовут Роджер.

– Да, я знаю. – Он взглянул на Марджори. – Ваш муж говорил мне. Он был…

– Храбрый. Вы уже сказали. – Внезапно что-то щелкнуло. Ее полузастегнутая подвязка. Но после этого она выпрямилась и сжала кулаки на тонкой ткани. – Храбрый, – повторила она. – Они все храбрые, правда? Все до одного. Даже вы – правда?

Она слышала, как охнула ее мать, но не могла остановиться.

– Вы все должны быть храбрыми и благородными и… и… безупречными, не так ли? Ведь если ты слабый, если есть трещины, если ты выглядишь не так, как надо, – ну, тогда все может развалиться, правда? Так что никто из вас не станет так делать. Или если кто-то сделает что-то некрасивое, остальные это прикроют. Вы никогда не сделаете что-либо, не важно что, потому что вы не можете делать это; все остальные плохо подумают о вас, и вы не можете позволить себе это, о нет, не можете.

Капитан Рэндолл пристально глядел на нее озабоченным взглядом. Возможно, решил, что у нее расшалились нервы, – возможно, он был прав, но разве это имело значение?

– Марджи, Марджи, милая, – бормотала мать, невероятно смущенная. – Не надо говорить такие вещи капи…

– Вы заставили его это сделать, не так ли? – Марджори вскочила на ноги и встала над капитаном, заставляя его поднять на нее глаза. – Он говорил мне. Он говорил мне про вас. Вы пришли и попросили его это сделать – что-то такое, отчего он погиб. О, не беспокойтесь, он ничего не сказал мне про ваши чертовы секреты – не такой он человек. Он был летчиком. – Она тяжело дышала от ярости и даже замолчала, чтобы перевести дух. Роджер съежился и прильнул к ноге капитана; Рэндолл невольно обнял мальчика, словно защищая его от гнева матери. Сделав усилие, она заставила себя замолчать, и, к ее ужасу, по ее лицу полились слезы.

– И теперь вы пришли и принесли мне… и принесли мне…

– Марджи. – Мать встала рядом с ней; ее тело в поношенном передничке было теплое, ласковое и успокаивающее. Она сунула в руки дочери чашку чая и встала между Марджори и капитаном, несокрушимая, словно боевой корабль.

– Капитан, как любезно с вашей стороны, что вы принесли нам это. – Марджори услышала ее слова и увидела, как она отошла и наклонилась, взяв в руки коробочку. Сама Марджи неподвижно сидела, прижав к лицу кухонное полотенце.

– Вот, Роджер, гляди. Видишь, как она открывается? Видишь, как красиво? Это называется… как вы сказали, капитан? О, дубовые листья. Да, правильно. Роджер, ты можешь сказать «медаль»? Медаль. Это медаль твоего папы.

Роджер ничего не отвечал. Вероятно, он очень испугался, бедный парень. Она должна взять себя в руки. Но она зашла слишком далеко и не могла остановиться.

– Он плакал, когда уходил от меня, – пробормотала она в складки полотенца, выдавая свой секрет. – Он не хотел уходить. – Ее плечи задрожали от неожиданных, конвульсивных рыданий, и она прижала полотенце к глазам, шепча сама себе: – Ты сказал, что вернешься, Джерри, ты сказал, что вернешься.

Она спряталась за своей полотняной крепостью, а тем временем снова был предложен чай, и, к ее смутному удивлению, предложение было принято. Она думала, что капитан Рэндолл воспользуется тем, что она спряталась, и уйдет. Но он остался, спокойно разговаривал с ее матерью, с Роджером, а мать притащила чай, игнорируя истеричную выходку дочери, и спокойно и солидно беседовала с капитаном в их нищей комнатке.

Стук чашек, прибывших на подносе, дал Марджори возможность убрать от лица полотенце, и она кротко приняла ломтик хлеба, намазанный тонким слоем маргарина, и ложку восхитительного клубничного джема.

– Ну, вот, – сказала мать, одобрительно глядя на нее. – Ты ничего не ела с самого завтрака, как я вижу. Хватит всех нервировать.

Марджори сердито взглянула на мать, но та угадала: она в самом деле осталась сегодня без ланча, потому что Мейси ушла пораньше из-за «женских проблем», которые бывали у нее два раза в месяц, – и ей пришлось целый день работать одной в магазине.

Беседа комфортно текла вокруг нее, как неторопливый ручеек вокруг неподвижного камня. Даже Роджер успокоился, когда ему дали джем. Он никогда еще не ел его, поэтому сначала понюхал, осторожно лизнул – и тут же откусил огромный кусок, испачкав нос в джеме, а его зеленые глаза стали круглыми от удивления и восторга. Коробочка, теперь открытая, лежала на круглом столике, но никто не говорил о ней и не смотрел на нее.

Посидев для приличия еще несколько минут, капитан Рэндолл поднялся со стула и подарил на прощанье Роджеру блестящую монету в шесть пенсов. Понимая, что ей надо сделать хоть что-то, Марджори тоже встала, чтобы проводить его. Чулки спиралью спустились с ее ног, и она небрежно сбросила их и направилась босиком к двери. За ее спиной вздохнула мать.

– Спасибо вам, – проговорила она, открывая перед капитаном дверь. – Я… признательна…

К ее удивлению, он остановил ее, положив руку ей на локоть.

– Я, в общем-то, не имею права говорить вам это – но я скажу, – сказал он, понизив голос. – Вы правы, они не все храбрые. Большинство из них – из нас – мы просто… да, мы стараемся. Бо́льшую часть времени, – добавил он, и у него слегка пошевелился краешек рта. Вероятно, это была тень горькой улыбки. – Но ваш муж… – Он на миг закрыл глаза и сказал: – Самые храбрые, несомненно, те, которые яснее всего видят то, что перед ними – славу и опасность, и, невзирая на это, идут им навстречу. Он делал это каждый день, долгое время.

– Но это вы послали его, – сказала она тоже очень тихо. – Вы.

Он печально улыбнулся.

– Я делал такие вещи каждый день… долгое время.

Дверь тихо закрылась за ним, а она все стояла, покачиваясь, закрыв глаза, чувствуя босыми ногами холодный сквозняк. Была уже поздняя осень, и за окнами стемнело, хотя еще не было и шести часов.

– Он тоже делал то, что делал, каждый день… долгое время, – подумала она. – Но они не считают это храбростью, поскольку у них нет выбора.

Мать ходила по квартире и задвигала шторы, что-то бормоча себе под нос. Или не совсем себе.

– Она понравилась ему. Сразу видно. Такой хороший, сам пришел и принес медаль. А что она? Как она вела себя? Как кошка, которой наступили на хвост, выпустила когти и взвыла, вот как. Какой мужчина после этого…

– Мне не нужен никто, – громко сказала Марджори. Мать повернулась к ней, широкая, массивная, неумолимая.

– Тебе нужен муж, Марджори. А малышу нужен отец.

– У него есть отец, – прошипела она сквозь зубы. – У капитана Рэндолла есть жена. А мне никто не нужен.

Никто. Только Джерри.