Семь камней

Кроме того. Время пришло. Он знал это. Бросив полный сожаления взгляд в библиотеку, он аккуратно закрыл дверь своего книжного пристанища.

В доме стояла тишина. Толстые ковры заглушали шаги Хэла, когда он вернулся – наконец-то – к спальне Эсме. Открыл без колебаний дверь и зашел внутрь.

Там было темно. Оставив дверь открытой, он пересек комнату и раздвинул шторы на большом двойном окне. Бледный лунный свет упал на него, он вернулся и закрыл дверь. Потом закрыл задвижку.

В будуаре было прохладно и чисто. Чуть пахло пчелиным воском и свежим бельем. Никаких следов ее парфюма.

Он почти вслепую добрался до ее туалетного столика в гардеробной, пошарил рукой и нашел тяжелый хрустальный флакон. Нащупал гладкую стеклянную пробку, вынул ее с легким скрипом и нанес на свое запястье капельку ее запаха – точно так же, как на его глазах Эсме делала это тысячи раз.

Это был аромат, созданный специально для нее, и на мгновение она ожила вместе с ним: сложный и головокружительный, пряный и горький – корица и мирра, зеленые апельсины и гвоздичное масло. Оставив бутылочку открытой, он вернулся в спальню и медленно подошел к белой кровати с балдахином. Раздвинул занавеси и сел.

Все в ее будуаре было белым или голубым, вся комната. Даже Библия на ночном столике была в белом кожаном переплете. Под лунным светом блестели золото и серебро на ювелирной шкатулке и подсвечнике.

Воздух был неподвижный, не таяли свечи, не шипел и не трещал огонь в камине. Хэл слышал биение своего сердца, медленное и тяжелое. В комнате был только он. И она.

– Эм, – тихо сказал он, закрыв глаза. – Прости меня. – И добавил еще тише, так, что сам едва слышал свои слова: – Я скучаю по тебе. Господи, как я скучаю по тебе.

Наконец, наконец он позволил горю овладеть им, и он зарыдал по Эсме и рыдал долго-долго.

– Прости меня, – сказал он.

И наконец он лег на ее белую кровать и позволил сну овладеть им. Он больше не боялся своих сновидений.





10

За дело




Следующие две недели Минни целенаправленно посвятила своим делам. Она старалась не думать о сестре Эммануэль, но мысли о матери витали над ней, словно ангел, и через некоторое время она привыкла к этому. В конце концов, изменить что-либо было не в ее силах, но теперь она хотя бы знала, что ее мать жива. Пожалуй, даже радовалась.

Между увеличившимися делами – обоего рода – и светскими мероприятиями под патронажем леди Бафорд у Минни буквально не оставалось ни минуты на себя. Если она не шла смотреть на коллекцию заплесневелых псалтырей в мансарде возле Темзы или не забирала запечатанные документы у загадочного отцовского клиента в Воксхолл-Гарденз, значит, она наряжалась и ехала в Фулем играть в карты. О’Хиггинсы, верные ирландские овчарки, сопровождали ее либо открыто, либо следовали за ней до места назначения в зависимости от ее задачи.

Поэтому она обрадовалась, что может соединить поручение полковника Кворри с охотой за женихами. К удивлению Минни, последняя задача включала и активное общение с женщинами.

– Чтобы стать желанной и интересной, дорогая моя, необходимо, чтобы о вас говорили, – поучала ее леди Бафорд за бокалом охлажденного глинтвейна в кафе «Ларжир» (мадам Ларжир была француженка и не считала сам чай напитком высшей категории). – Но люди должны говорить только правильные вещи. Вы не должны давать никакого даже незначительного повода для скандала, а еще – что не менее важно – вы не должны вызывать ревность. Держитесь мило и скромно, всегда восхищайтесь нарядами ваших собеседниц, критикуйте свой собственный и не пяльте глаза на их сыновей или братьев, если таковые присутствуют.

– Я никогда в жизни не пялила ни на кого глаза! – с негодованием заявила Минни.

– Этому нетрудно научиться, – сухо возразила леди Бафорд. – Но я надеюсь, что вы поняли меня.

Минни поняла, и поскольку вообще не собиралась привлекать потенциальных женихов, она была необычайно популярной среди молодых светских девиц. Что неожиданно оказалось полезным, потому что в большинстве своем молодые девицы не знали, что такое сдержанность, были глупенькими и могли сказать тебе самые невероятные вещи, не моргнув глазом.

Они без колебаний выложили ей все про Эсме Грей. Покойная графиня Мелтон была излюбленным объектом для сплетен. Но Минни хотела услышать не такого сорта сплетни.

Через неделю осторожных расспросов у Минни создалось ясное впечатление, что женщины в целом не очень жаловали Эсме – большинство боялись ее либо завидовали, – но что большинству мужчин она весьма определенно нравилась, отсюда и зависть. В такой ситуации Минни удивляло отсутствие всякого намека на скандал.

В целом же Эсме немного сочувствовали: бедняжка умерла и бедный малыш тоже… История была трагическая, а люди любят трагедии, если они не затрагивают их самих.

И уж определенно было много разговоров (вполголоса) о том, как лорд Мелтон застрелил бедного мистера Твелвтриса, и это оказалось таким шоком для графини, что у нее начались преждевременные роды и она умерла. Но, что удивительно, не было даже намека, что кто-то знал про связь Эсме с Натаниэлем.

Минни выслушала много догадок, почему лорд Мелтон убил мистера Твелвтриса – но очевидно, что Эсме была более чем осторожной, поэтому никто даже не обмолвился о том, что мистер Твелвтрис заплатил жизнью за ее внимание или что их вообще видели когда-то вдвоем.

Люди передавали шепотом сплетни, что лорд Мелтон убил Натаниэля из-за интрижки с итальянской певицей, но в целом преобладало мнение, что причиной там был бизнес. Натаниэль был несостоявшимся викарием, а потом биржевым маклером («Хотя, дорогая, он писал просто божественные стихи!»), и ходили слухи, что из-за некомпетентности Натаниэля семья лорда Мелтона понесла значительные убытки.

Впрочем, продолжая расспросы, Минни все чаще слышала то, о чем упоминал полковник Кворри: люди шептались, что лорд Мелтон убил Натаниэля в приступе безумия. В конце концов, герцог («Хотя, говорят, мы не должны называть его таким титулом, он не хочет его принимать – и уж если это не доказывает его безумия, тогда…») нигде не появляется в обществе после смерти жены.

Учитывая, что графиня умерла всего два месяца назад, Минни подумала, что такое затворничество вполне разумное, даже заслуживает восхищения.

Но поскольку при всех этих разговорах присутствовала леди Бафорд, Минни воспользовалась возможностью, когда они ехали домой в карете, и спросила мнение своей компаньонки о браке герцога Пардлоу.

Леди Бафорд выпятила губы и в задумчивости постучала по ним сложенным веером.

– Ну, там был большой скандал из-за смерти первого герцога – вы слышали о нем?

Минни покачала головой, надеясь услышать больше, чем было в отцовском резюме, но леди Бафорд была из тех, кто видел разницу между фактами и сплетнями, и ее рассказ о предполагаемой связи первого герцога с якобитами оказался даже короче, чем в резюме.

– В лучшем случае это было донкихотством – вам известно это слово, дорогая?


– Да. Вы говорили о втором герцоге, как он там – Гарольде? Он отрекся от титула, вы это имели в виду?

Леди Бафорд хмыкнула и убрала веер в свой огромный рукав.

– Вообще-то он не может отказаться от титула – на это необходимо дозволение короля. Но он отказался его использовать, и это удивило одних, не понравилось другим, которые увидели в этом аффектацию, и шокировало общество в целом. Но все же… он женился за год до смерти первого герцога, так что Эсме шла с ним под венец, рассчитывая, что он когда-нибудь унаследует титул. Она никогда ни намеком не показала, что сожалела о его решении – или даже что знала о нем. Эта девочка знала, что такое сдержанность, – с одобрением добавила леди Бафорд.

– Как вы думаете, они любили друг друга? – с искренним интересом спросила Минни.

– Думаю, что да, – без колебаний ответила леди Бафорд. – Она была француженка, конечно, и довольно яркая – экзотическая, я бы сказала. А Гарольд Грей определенно странный – ну, я бы сказала так, хотя я имею в виду просто необычный – молодой человек. Их странности, казалось, дополняли друг друга. И никто из них ни секунды не думал о том, что скажут или подумают о них другие люди.

Пронзительные глаза леди Бафорд слегка смягчились, глядя в прошлое. Она покачала головой, и южноафриканская горлица на ее шляпе опасно шевельнулась.

– Это действительно была трагедия, – сказала она с очевидным сожалением.

И это было уже ясно Минни, несмотря на ее дальнейшие осторожные расспросы.



Она встретилась с полковником Кворри на концерте духовной музыки в церкви Сент-Мартин-ин-зе-Филдс. Народу там было много, и можно было, не вызывая подозрений, поговорить на одном из балконов. В дальнем конце балкона она видела затылок Кворри: полковник наклонился и с явным вниманием слушал музыку, звучавшую внизу.

Обычно Минни любила всякую музыку, но, когда вибрация органных труб перестала отдаваться в досках пола под ее ногами и из наступившей тишины вознесся высокий, чистый голос, запев «Magnificat», она внезапно и остро ощутила печаль. Перед ее взором возникли комнатка со свечой, полная теней, грязный край белого облачения, склоненная голова и тонкая шея под колоколом золотых, словно чистая солома, волос.

У нее перехватило горло, она наклонила голову и загородилась раскрытым веером; день был теплым, и когда замолкала музыка, воздух на балконе зашуршал от колыхания вееров. Никто не заметил.

Наконец все закончилось, она встала вместе с остальными и задержалась возле парапета, пока люди выходили под гул разговоров, начавшихся, как только отзвучало последнее песнопение.

Кворри подошел к ней – с преувеличенной небрежностью, но, в конце концов, он, скорее всего, не привык к интрижкам, и если бы кто-нибудь на самом деле заметил его в этот момент, то подумал бы именно об «интрижке» (в вульгарном значении этого слова).

– Мисс Ренни! – воскликнул он, словно удивляясь их встрече, и церемонно поклонился. – Ваш покорнейший слуга, мэм!

– О, полковник Кворри! – ответила она, кокетливо обмахиваясь веером. – Какой сюрприз! Я не знала, что вы любите духовную музыку.

– Терпеть ее не могу, – добродушно признался он. – Я чуть не сошел с ума, слушая этот кошачий концерт. Ну, какого дьявола вам удалось выяснить?

Она сообщила ему без преамбул, что обнаружили ее изыскания – или, точнее, не обнаружили.

– Проклятье! – воскликнул он и тут же скромно потупился, когда две проходившие мимо женщины с испугом посмотрели на него. – Я имею в виду, – сказал он, понизив голос, – что мой друг абсолютно уверен в том, что это действительно было. Ну, хм…

Связь. Да, вы сказали, что у него есть письма, подтверждающие это, но что он никому не позволит их прочесть. Вполне разумно. – Она и сама не знала, почему ее так заинтересовала эта история, но во всем этом было нечто странно завораживающее. Она могла бы представить Кворри счет за потраченное время и попрощаться, но…

– Вы знаете, где он хранит эти письма? – спросила она.

– Ну… Возможно, они лежат в библиотеке его отца, в столе. Хэл обычно держит там свои письма. А зач… – Внезапно он осекся и сурово посмотрел на нее. Она слегка пожала плечами:

– Я уже сказала вам про разговоры насчет состояния рассудка вашего друга. И если письма оказались единственным доказательством того, что у него был повод – и убедительный – для того, что он сделал… – Она сделала деликатную паузу. Лицо Кворри помрачнело, и он сжал кулаки.

– Вы предлагаете, чтобы… чтобы я взял… я никогда не смогу сделать такую вещь! Это бесчестно, невозможно! Ведь он мой друг, черт побери! – Кворри повернул лицо в сторону, сглотнул и разжал кулаки. – Бога ради, если он узнает, что я решился на такое, то… думаю, что он тогда… – Он замолчал, слишком ясно представив себе вероятный результат. Лицо его побледнело, а бледно-голубой свет из витражного окна придал ему сходство с покойником.

– Я не предлагаю вам это, сэр, – возразила Минни как могла кротко. – Вовсе нет! Естественно, такой джентльмен, как вы, и преданный друг не сможет – не станет – никогда делать такую вещь. – «А если ты и сделаешь, – мысленно добавила она, глядя на его лицо, – то он поймет это в ту же секунду, как только увидит тебя. Бедный парень, ты с детства не мог лгать».

– Но, – проговорила она и нарочно огляделась по сторонам, чтобы он увидел, что они теперь остались одни, не считая группы женщин в дальнем конце балкона, которые выглядывали за парапет и махали руками своим знакомым в нефе. – Но, – повторила она, понизив голос, – если бы письма были просто… анонимно доставлены?… – Она помолчала и вопросительно подняла брови.

Он снова сглотнул, шумно, и смерил ее долгим взглядом.

– Военному министру, – выпалил он, как будто старался произнести слова до того, как передумает.

– Понятно, – сказала она, внутренне расслабившись. – Что ж. Это в самом деле кажется очень рискованным. Пожалуй, я подумаю о какой-то другой линии расследования. У покойной графини, возможно, была какая-нибудь близкая подруга, о которой я пока еще не узнала. – Она слегка дотронулась до его локтя. – Дайте мне еще несколько дней, полковник. Я уверена, что кому-нибудь из нас придет в голову что-либо полезное.





11

Прием в саду





1 июня 1744 г. Париж


Моя дражайшая.