Серьга Артемиды

Настя, не отрываясь, смотрела в мониторы и в затылки сидящих перед ними людей. Джессика сопела рядом. Было очень страшно.

Те двое договорили до конца, и Аллилуев сказал в рацию:

— Стоп, моторы. Это было. Сразу еще дубль, технический.

И все сначала!..

— Вот это да, — то ли с восхищением, то ли с ужасом прошептала Джессика на ухо Насте. — Вот это работа!..

Потом переставляли камеры и снимали отдельно героя и отдельно героиню. Потом Аллилуев объявил, что следующей будет сниматься сцена тридцать восемь. «Перекостюма» нет.

— Чего нет? — спросила Джессика у Насти.

— Перекостюма, — пояснила на ходу Эмма Львовна, выбиравшаяся из-за монитора. — Это значит, герои не переодеваются.

Джессика покатилась со смеху. Аллилуев на нее оглянулся.

— Роза! — сказал он. — Привет. Как сама?

И, не дожидаясь ответа, принялся распоряжаться.

Так продолжалось до обеда.

Настя совершенно изнемогла от переживаний. Джессике быстро все надоело, и она ушла в вагончик, успев еще посокрушаться, что Кондрат Майданов «не такой, как в кино».

Обед раздавали под тем самым навесом, где утром были свалены мешки и коробки. Там организовали нечто вроде полевой кухни. На столах стопками стояли миски и кучами лежали ложки. К кухне моментально выстроилась очередь.

— А ты что думала? — спросила у Насти веселая Мила. — Что нас в ресторан повезут?

Настя сказала, что она ничего такого не думала, а просто странно. Полевая кухня с трубой, как на военных учениях или в походе!

— Да это еще вариант люкс, — сказала Мила. — Бери ложку и миску, а то сейчас все разберут! Это потому, что есть где ее поставить, кухню. А когда в центре города снимаем или в доме, никакой тебе кухни. Привозят «кинокорм», еду в пластиковых коробках и чай из термоса, вот тебе и весь обед. Пойдем вон там сядем, где не дует.

Настя с миской — в миске гречка с мясом и подливой, — пробралась за Милой в самый угол. Вокруг сидели, жевали, хохотали, перекликались, гремели ложками и мисками «настоящие счастливые люди». Те, кто делает искусство. Те, кто снимает кино.

— А где режиссер?

— Вон он, с оператором, видишь? Артисты отдельно обедают, но тоже не всегда. Сейчас холодно, им обед в гримвагены отнесли.

Гречневая каша с мясом оказалась так вкусна, что Настя моментально все съела и оглянулась на полевую кухню, к которой все еще стояла очередь. Попросить добавку было неловко.

— И что? — спросила она у Милы. — Так всегда?

— Что всегда? — не поняла та.

— Ну, вот… все, — объяснила Настя. — Дубли, потом камеры переставить, потом этот самый «перекостюм», потом опять дубли!

Мила засмеялась.

— Да мы сегодня снимаем вихрем, у нас режиссер хороший! Олег толковый парень! Обычно к обеду половина плана не выполнена бывает, а у нас уже две трети! Тьфу-тьфу-тьфу!..

— Мила, вы со Светой Дольчиковой дружили, да?

Мила перестала жевать и улыбаться.

— Ты что, из газеты? — спросила она обидно. — Или из интернета? Сайт «Жизнь звезд»?!

Настя от такого подозрения вся покраснела и трудно задышала.

— Я?! Я там была, когда она погибла! Понимаете? Мы с Даней ее нашли! Мы первые увидели, как она там лежит!..

— Замолчи, — велела Мила. — Что за истерика?

Настя замолчала.

— Что тебе нужно? — спросила Мила холодно.

— Ничего, ничего, — заспешила Настя. — Хотела спросить вас про ее часы. Я заметила ее часы, еще там, в театральном институте. В виде медальона, висящего на браслете, старинные. А потом они пропали.

— Я не знаю ничего про ее часы, — сказала Мила. — Тебе-то это зачем?! Ты что? Следователь? Или у тебя жажда сенсаций?

— Нет у меня никакой жажды! Но у Светы сначала были часы, а потом пропали. А она говорила, что у нее в этих часах вся жизнь, и никогда их не снимала. Вы не знаете, что там у нее было?


Мила посмотрела на нее, пошевелила губами и ничего не сказала. Потом доела из миски кашу и поднялась.

— Я не знаю, что там у нее было, — сказала она с презрением. — А если б и знала, ни за что не рассказала!

— Почему?!

— Потому что Светка умерла, — отчеканила Мила. — Ее больше нет. И никого не касается, что за часы у нее были!

— Но ведь ее убили… — пробормотала Настя. — Вам неинтересно знать, кто?

— Я даже думать об этом не хочу, — сказала Мила. — И тебе не советую. Есть же какие-то приличия!

— Вы поймите! — вскрикнула Настя, но Мила уже пробиралась между обедающими прочь.

Она поставила миску на стол возле раздачи, что-то сказала Эмме и ушла за калитку.

Настя проводила ее взглядом. Ей хотелось догнать, объяснить, сказать, что ей просто очень жалко несчастную Дольчикову, у которой никогда больше не будет весеннего снега, съемок, «перекостюма» и гречневой каши из полевой кухни.

Но как это сделать, она не знала, и осталась сидеть, сгорбившись под теплым клетчатым пончо.





* * *


С утра Тонечка засела за сценарную заявку. Герман вчера язвительно осведомлялся, не позабыла ли она вконец о своей основной работе, и она сказала, что ничего подобного, хотя позабыла начисто.

Полдня она не выходила из своей комнаты, решив навалять эту проклятую заявку за день от начала до конца. Марина Тимофеевна принесла ей чашку бульона и сухарики.

— Мне кажется, — сказала она, немного помолчав у Тонечки за спиной, — мы должны поговорить с Настей. На ней лица нет.

— Поговорим, — согласилась Тонечка, думая о том, как ее героиня — разумеется, молодой и перспективный следователь, — сейчас обнаружит «следы волочения» и какой из этого сделает вывод.

— Джессика сходила на станцию и купила журнал «Форбс», — проинформировала мать. — Мне кажется, мы должны всерьез озаботиться поиском ее родителей.

— Озаботимся, — пообещала Тонечка.

Мать еще немного помедлила и вышла.

Тонечка прилежно писала часов до пяти, и конца-края работе видно не было, когда неожиданно затрезвонил дверной звонок. Тонечка и ухом не повела. Когда выпадало счастье поработать дома, она на звонки не выходила, Марина Тимофеевна вполне справлялась без нее.

Она продолжала писать — на этот раз молодая и перспективная обнаружила, что на улице, где совершилось ужасное преступление, не горели фонари, и неспроста, — но звонок вновь зашелся.

Тонечка посидела, прислушиваясь, выбралась из-за стола, распахнула дверь и крикнула:

— Мама? Настя? Вы где?!

Никто не отвечал, а проклятый звонок зашелся снова!

Тонечка сунула ноги в калошки, накинула душегрейку и скатилась с крыльца.

У ворот маячила громадная машина «цвета Диккенса».

— Еще не хватает, — пробормотала Тонечка себе под нос.

Сердце у нее радостно подпрыгнуло.

…Конечно, не хватает! Еще как не хватает!..

— Привет, — поздоровался Герман издалека. — Я думал, никого нету.

— Никого и нету, — отозвалась Тонечка. — Все куда-то делись. Привет.

Он держал в руках корзину сирени и большую коробку, перевязанную лентой.

— Это тебе, — и он сунул ей коробку. — А букет Марине Тимофеевне.

— Ничего себе букет, — пробормотала Тонечка. — Проходи, Саша.

Почему-то казалось неловко, что он застал ее дома одну. Как в школе — когда он просто зашел к ней, чтоб списать задание по алгебре, а родители в это время уехали в магазин, и непонятно, что делать.

Они зашли в дом, и Тонечка аккуратно поставила коробку на стол.