Серьга Артемиды

— Где твоя семья? — осведомился Герман.

— Понятия не имею. Все были дома и куда-то делись. Я весь день писала заявку.

— Написала? — тут же заинтересовался он.

— Финал еще не приделала.

— Можно, я посмотрю?

Тонечка удивилась. Несмотря на то, что они столько времени проводят вместе, несмотря на то, что он ухаживает за ней — это ясно! — его желание читать ее заявку показалось ей странным. Все же обыкновенная заявка обыкновенного сценариста не должна интересовать такого большого продюсера!..

Тонечка принесла из своей комнаты ноутбук, он тут же в него уткнулся, а она принялась наливать воду в чайник.

— Что там, в коробке?

— Ммм?..

— Торт?

Он мельком оглянулся на нее.

— Ну, посмотри.

Опять уткнулся в экран и вдруг захохотал. Тонечка бросила коробку, подбежала и стала читать у него из-за плеча.

…Как это важно, когда написанное нравится! Нет ничего важнее! Раз он захохотал, значит, ему нравится, правда?

Он еще почитал и опять засмеялся.

— Это хорошо! — сказал он громко и посмотрел вверх, на Тонечку. Глаза у него блестели. — Это хорошо и просто!..

Тонечка покивала.

Надо же — ему нравится!

Редакторы читали ее тексты и «вносили замечания», режиссеры читали и тоже правили. Потом правили «на канале», потом правили «в производстве», но никто над ними не хохотал и не радовался чтению так, как он.

По крайней мере, при ней.

— Тебе на самом деле нравится?

— Отличный текст, — сказал он с удовольствием. — История есть, героиня есть! Ты должна писать романы, Тонечка. — Он еще почитал немного и добавил: — В свободное от сценариев время!

— У меня такого не бывает, — призналась она. — Я или пишу, или сплю. Бывает еще, что бодаюсь с редактурой.

— Придется изыскать, — сказал Герман.

— Что?

— Свободное время. Иначе литература нам не простит.

— Кому нам?

— Тебе как гениальному писателю и мне как продюсеру.

Это был разговор решительно не о литературе, и обоим он нравился, и непонятно, куда бы он завел, если бы на крыльце не затопали ногами и в дом не ввалилась сразу куча людей.

— Ой, здравствуйте! — затараторила Джессика. — Какая у вас здоровенная машина, просто жуть!.. Это же ваша же?

Настя один об другой стянула кеды и подтолкнула вперед лохматого парня. Парень сначала бодро улыбался, а потом вдруг смутился так, что отступил.

— Мам, познакомься, это Аллилуев, режиссер. Он хотел с тобой поговорить. Это моя мать, Антонина.

— Настя, поздоровайся с Александром Наумовичем. И ты тоже, Даня.

— Ой, а что в коробке? Какая красивая! С лентами! Там что?

— Извините, пожалуйста, — сказал Аллилуев, глядя очень преданно. — И вы… Александр Наумович. Мы, наверное, не вовремя. Я Настю просил, чтоб она вас предупредила, а она сказала, что вы сегодня весь день дома, и мы не помешаем. Мы с Данилой вместе приехали.

— А мы встречали, — вставила Джессика, крутившаяся возле коробки. — А что, чай будет, да?

— Будет, нужно только накрыть.

— Дописывай, — сказал Герман и закрыл ноутбук. — И сразу тащи мне. Прямо вот как только точку поставишь, сразу отправляй. Поняла?


— Твоя мать дружит с Германом? — на ухо спросил у Насти Аллилуев.

Здесь, у нее в гостях, он опять сделался другим, не режиссером и не тем парнем, который поливал цветы в комнате с табличкой «Посторонним В». Сейчас он улыбался неуверенно, заглядывал в лица и словно повиливал хвостом.

Тонечка улыбнулась. Вообще Насте, следившей за ней очень внимательно, показалось, что она никого, кроме Германа, не замечает.

И Настю не замечает тоже.

— Как только допишу, сразу отправлю, — пообещала она. — Наверное, нужно опять самовар ставить на такую большую компанию.

— Это я люблю, — сказал Даня Липницкий. — Можно я поставлю?

— Конечно, можно!

— Герман ни с кем не дружит, — продолжал бормотать Аллилуев на ухо Насте. — Говорят, боится, что к нему начнут лезть с бюджетами и ассигнованиями.

— С че-ем?! — протянула Настя с презрением.

Кажется, мать на самом деле интересуется этим мужиком. А он гораздо опасней и страшнее соседского чучела, которое строило матери глазки, а она смела ему отвечать!..

…А как же папа? Он же умер! Он умер и ничего не может поделать! Он не может прогнать всех этих гадов, пристающих к матери, из дома, навести порядок!

— Что в коробке, а?

— Джесс, открой и посмотри, — огрызнулась Настя.

— Нет уже, — тут же встряла мать. — Моя коробка, я сама и посмотрю.

Настя дернула плечом.

— Как ты думаешь, может, я свою идею Герману тоже расскажу? — продолжал зудеть Аллилуев. — Или он не станет слушать?

— Мама, — очень громко сказала Настя. — Можно Олег расскажет свою идею фильма твоему… приятелю? Или это запрещено?

Аллилуев дернул ее за подол, очень смущенный.

— Я хотел вам, Антонина, — заговорил он и выдвинулся вперед. Загорелое лицо покраснело. — Вы же такой клевый сценарист, а я не знал, как к вам подъехать…

— Ко мне подъехать? — очень удивилась Тонечка.

— Ну, вы же меня не знаете, а Настя обещала нас познакомить.

— Я уже познакомила, — сказала Настя опять очень громко. — Кого еще с кем надо познакомить? Я могу!

— Воду в самовар из канистры наливать или из-под крана? — прокричал с крыльца Даня Липницкий.

Герман, внимательно за всеми наблюдавший, спросил у Аллилуева:

— Про что кино? Про человека со странным даром? Асоциальный тип, способный провидеть будущее? Или ходить сквозь стены?

— Нет, — сказал Аллилуев. — Вообще не про типа.

— А про что?

— Про собаку, — Аллилуев моргнул. — Нет, то есть не про собаку!.. Нет там никакой собаки. То есть не будет.

— Так, — подбодрил Герман.

— То есть обычная жизнь, но как будто глазами собаки. И от ее лица повествование. Понимаете? — Он вдруг увлекся. — Самая обычная жизнь, квартира или дом, и в доме люди. Взрослые и дети. И они живут обычной жизнью. С ними собака. Мы ее показываем только со стороны, а всех остальных ее глазами. Она все понимает и видит. Она необыкновенная. А они думают, что обыкновенная. И не стесняются ее. Когда она дома, это как будто никого нет, понимаете? Они врут, ходят на свидания, таскают деньги, а она все это видит и знает. Только они не догадываются, что она знает!

— Так, — сказала Тонечка и перестала возиться с коробкой.

— Она хочет им помочь, собака. Она не понимает, почему они так живут — с виду одно, а на самом деле другое. Она думает, что так жить очень неудобно. И она потихоньку начинает делать так, что они все узнают друг о друге. И оказывается, что им это совершенно не нужно, а нужно так, как было. И они выгоняют собаку. А подбирает соседский мальчишка, который живет с дедом. Тут собака понимает, что они живут совершенно по-другому, наоборот. Они не врут, а если и врут, только чтобы помочь или не обидеть.

— А финал?

— Собака спасает деда, — выпалил Аллилуев. — Когда у него случается удар.

Герман немного подумал.

— Так себе финал.

— Смотря как написать, — встряла Тонечка. — Тут дело не в том, какой финал, а в том, что собака не понимает, для чего люди тратят время впустую. А мальчик с дедом не тратят, потому что они друг друга любят и берегут. Я правильно поняла?