Симон

Однажды, маясь на очередном занятии по истории, Симон увидел, как детвора загоняла в угол двора девочку. Внимание его привлекло не само событие – в конце концов, везде есть угнетатели и угнетаемые, учись обороняться, иначе затопчут, – а то, с какой безропотной приговоренностью та девочка шла на заклание. Она не реагировала на тычки и не прикрывалась руками, а когда кто-то из преследователей, широко размахнувшись, толкнул ее в плечо, она, хоть и видела его намерение, не сделала попытки увернуться. Казалось – если бы обидчик, не рассчитав направления удара, промахнулся бы и растянулся на земле, она бы первая кинулась его поднимать.

Он не заметил, как оказался во дворе. Когда настиг детей, они уже успели обступить девочку плотным кольцом и, вырвав из рук сумку, закинуть ее за забор. Безошибочно вычислив заводилу – кривозубого и ушастого, жутко веснушчатого мальчика, Симон подхватил его за шиворот, оторвал от земли и, тряхнув им, словно погремушкой – мальчик от неожиданности клацнул зубами и прикусил язык, – поставил на место.

– Н-н-н-н-ну-у-у? – надвинулся он на детвору, закатывая рукава рубашки. – Кто еще хочет обидеть мою сестру?

Заводила тоненько заскулил – от обиды и страха, и первый бросился наутек. Детвора припустила за ним. Остались только две девочки – та, которую обижали, и вторая, которая, метнувшись за вышвырнутой за забор сумкой, вернулась и вручила ее почему-то Симону.

– Отдай ей! – велел Симон.

Девочка протянула сумку Сусанне.

– Я ее не обижала, – выпалила она, смотря на Симона во все глаза.

– Она меня не обижала, – подтвердила Сусанна, – она говорила, чтобы меня оставили в покое. Но никто ее не слушал.

– Молодец, – лениво похвалил Симон вторую девочку и, моментально потеряв к обеим интерес, направился в школу.

Выросшей в затворничестве и привыкшей рассчитывать только на себя Сусанне сложно было представить, что кто-то посторонний может заступиться за нее. Никто и никогда не пытался ее защитить. Родители были замкнуты на себе, тетки бессловесны. Ошеломленная произошедшим, она поплелась домой, обещая себе после, когда разделается с уроками, подумать над тем, что случилось. Вторая девочка шла рядом, поддевая коленом громоздкий, с гнутыми углами и истрепанной ручкой, явно мужской портфель.

– Я и не знала, что у тебя такой взрослый брат, – полуспросила-полуутвердила она, пропуская Сусанну первой в школьные ворота.

– Он мне не брат. Он мне вообще никто.

Вторая девочка удивленно вздернула тоненькие брови, но сразу же махнула рукой – у нее были более важные темы для разговора.

– А это правда, что ваша соседка Безымянная ночами превращается в волка и съедает людей? – с опаской спросила она.

Сусанна фыркнула.

– Не говори глупостей!

Так они с Меланьей и подружились.



К шестнадцати годам в жизни Сусанны многое изменилось. Умерла старшая тетка – уснула и не проснулась. Младшая, выйдя из своей спальни и не дождавшись ее, заподозрила неладное и заглянула к сестре, а та давно уже не дышала. Сусанну поразила не внезапность произошедшего и даже не его необратимость. Ее ошеломила испачканная мочой и экскрементами постель старшей тетушки – удивительной чистюли и любительницы порядка. Смерть, вдоволь поглумившись над покойной, предстала перед живыми в той неприглядной откровенности, на которую способны, пожалуй, только умалишенные люди. Она оказалась омерзительнее всего, что Сусанна знала и наблюдала раньше.

Похороны прошли под моросящим ноябрьским дождем. Народу было совсем мало – несколько знакомых отца и родители Меланьи. Бабушка стояла в изголовье могильной ямы и, обхватив себя крест-накрест руками, раскачивалась в такт собственному монологу. Сусанна не прислушивалась – давно научилась пропускать ее слова мимо ушей. Она не отрывала взгляда от лица лежащей в гробу тетки, думая о том, до чего оно стало неузнаваемым. «Это точно она?» – будто прочитав ее мысли, прошептал ей на ухо брат. Она прижалась щекой к его плечу, вздохнула. За последний год он сильно вытянулся, обогнав ее в росте, раздался в плечах, охрип голосом. Он приобнял ее и, пытаясь утешить, неуклюже похлопал по спине. Она собиралась шепнуть ему, что все в порядке, но прикусила язык, заметив одинокий силуэт поодаль. Приглядевшись, она узнала дурочку Вардануш. Для ноября она была совсем легко одета – тонкое ситцевое платье, ботинки на босу ногу. Платье, намокнув от дождя, облепило ее худенькую фигуру, а платок, которым она неумело обвязала голову, поминутно сползал на лоб. Она терпеливо поправляла его, напряженно вглядываясь в даль, словно ожидая чьего-то появления. Сусанна проследила за ее взглядом, но никого не увидела.

Как только гроб коснулся дна ямы, бабушка завыла глухим утробным воем и вцепилась ногтями себе в лицо. Младшая тетушка, которая все это время поддерживала ее под локоть, попыталась отвести ее руки, но потерпела неудачу. И провожающие вынуждены были оторопело наблюдать, как старая безумная женщина, выкрикивая сквозь вой страшные проклятия, раздирает ногтями дряблую кожу лица. Могильщики, так и не дождавшись, что родные кинут на крышку гроба по горсти земли, принялись закапывать могилу. Сусанна отошла в сторону, чтобы не видеть бабушки – она знала ее лучше, чем кто-либо другой, потому воспринимала учиненное ею представление с брезгливым безразличием. Кроме нежно любимого брата и родителей Меланьи, относящихся к ней с искренней теплотой, не было в жиденькой толпе провожающих людей, которые вызывали бы у нее хоть каплю сочувствия или даже жалости. Все они: что мрачный и небритый, прикуривающий одну папиросу от другой отец, что полусогнутая и бледная мать, наконец-то сподобившаяся покинуть свой закут, что младшая тетушка – пожалуй, единственный более-менее вменяемый, но абсолютно безучастный к кому-либо, кроме собственной матери, человек – превратились для нее в совершенно чужих людей. Не сказать что Сусанна их не любила, но она не испытывала к ним никакой привязанности, и, умри кто-нибудь из них завтра, она бы не проронила и слезинки.





Отойдя в сторону, она приготовилась ждать, пока могильщики закончат свое дело. Стремительно холодало, влажный воздух пробирал до костей. Сусанна плотно запахнула пальто, подышала на озябшие пальцы, пытаясь согреть их своим дыханием. Вспомнила о Вардануш, поискала ее глазами. Та обнаружилась в другом конце кладбища. Запрокинув голову, она смотрела вверх и мерными круговыми движениями водила кистями. Приглядевшись, Сусанна различила в ее руках небольшой продолговатый предмет. От острого духа ущелья, резко накрывшего кладбище, защипало в носу и зарябило в глазах. Вардануш чихнула несколько раз, а потом резко отвела в сторону руку, будто оборвала что-то.

Стаскивая с шеи шарф, Сусанна направилась к ней.

– Накинь на плечи, простынешь!

Не дожидаясь ответа, она принялась укутывать Вардануш, но сразу же отдернула руку. Приложила ладонь к ее лбу.

– Да у тебя жар! Тебе нужно лечь в постель.

– Я всегда такая, – ответила Вардануш и расплылась в глупой, в долю мгновения испортившей ее красоту улыбке. Сусанна оторопела. Никогда прежде она не наблюдала такой молниеносной перемены: было такое ощущение, будто Вардануш, скоморошничая, сменила нарядную карнавальную маску на уродливую.

Вернув ей шарф, Вардануш направилась к выходу с кладбища. Мокрый подол липнул к ее голым коленям, мешая ходить, платок упорно сползал на глаза. Она неловко поправляла его тыльной стороной кисти, не выпуская темного предмета, который крепко сжимала в пальцах. Сусанну подмывало догнать ее и посмотреть, что такое она держит в руке, но она передумала. Что еще может носить с собой эта безобидная дурочка! Несомненно, какую-нибудь заведомую ерунду.



В освободившейся комнате старшей тетки теперь жил брат. Невзирая на протесты бабушки, требующей, чтобы выждали положенный для траура срок, Сусанна настояла, чтобы он туда перебрался. Она теперь не боялась бабушку и могла даже прикрикнуть на нее. Она никого теперь не боялась – ночи, проведенные под поток ругани и проклятий, не обезволили ее, а напротив – сделали сильней.

Первый бунт случился, когда ей едва исполнилось восемь лет. Беспокоясь, что брат может нечаянно проснуться среди ночи и испугаться бабушки, она, не спрашивая ни у кого позволения, перетащила на кухню лежащий в прихожей палас и, застелив его простынею и шерстяным одеялом, соорудила новое спальное место. На изумленные расспросы тетушек ответила, что они с братом не умещаются на кровати (что было истинной правдой) и ей не удается выспаться. Когда вернувшаяся из магазина бабушка, рассерженная самодеятельностью внучки, попыталась перетащить палас обратно, Сусанна устроила настоящую истерику с визгом и слезами в три ручья. Успешно перекричав ее, она для пущей острастки свалилась во вполне правдоподобный обморок (пригодился годами наработанный навык деланого сна), в котором благополучно пребывала достаточно долгое время, пока тетушки, несуразно суетясь, пытались привести ее в чувство. Брат, перепуганный происходящим, забился под кухонный стол, жалобно скулил и не соглашался оттуда вылезать. Сусанна пробралась к нему, обняла, шепнула на ухо, что все это для его же блага. «Ты ведь веришь мне?» Он мгновенно успокоился. Вечером она его уложила, сидела рядом, держа за руку, пока он не уснул. Ночью несколько раз поднималась, чтобы убедиться, что все с ним в порядке. Бабушка провожала ее тяжелым взглядом, не прерывая привычного потока сквернословия. Очерченные блеклым лунным светом, выступали из мрака поганый провал ее рта и нависший над верхней губой крючковатый нос. Когда внучка в очередной раз пошла проведать брата, она пробормотала ей вслед, достаточно громко, чтобы та услышала: «Будь ты проклята, сучье отродье». Сусанна даже бровью не повела. Забравшись в постель и со вкусом растянувшись, она внятно, чеканя каждое слово, проговорила: «Я не боюсь тебя больше, ведьма!» И добавила, не давая бабушке опомниться: «И никогда больше бояться не буду!»

Она ее действительно не боялась. Страх улетучился, уступив место необъяснимому тревожному состоянию. В теле стало тесно и неопрятно, казалось – там поселилась новая девочка, которая, в отличие от прежней задумчиво-созерцательной Сусанны, умеет лишь злиться и скандалить. Отчего-то ныли подмышки и тянуло в низу живота, левая грудь чуть припухла и невыносимо болела, а лоб обсыпало мелкими прыщиками. Изменился даже запах пота – стал каким-то звериным, острым и мускусным. Сусанна не понимала, что с ней происходит, но умудрялась извлекать пользу даже из такого своего состояния. Раздражение с тревогой необъяснимым образом подпитывали ее и придавали уверенности. Она действительно была из того рода непреоборимых людей, которые умели выживать при любых обстоятельствах. Брат, к сожалению, был слеплен из другого теста. Сусанна расстраивалась, распознавая в нем черты своих безвольных тетушек, и ясно осознавала, что ни на кого, кроме как на нее, он рассчитывать не может. Именно потому, набравшись решимости, она отселила его из спальни. Она не сомневалась – образ обезумевшей, исторгающей непотребную ругань бабушки ранит его до глубины души. Она пыталась защитить его, как умела. Она старалась изо всех сил.

Болезненное состояние тем временем не отступало, донимали головные боли и тошнота. Не вытерпев, Сусанна нажаловалась Меланье, с которой они теперь были неразлейвода. Мать Меланьи, прознав о ее плохом самочувствии, отвела ее к соседке, работающей терапевтом. Та, послушав сердце и легкие девочки и не найдя ничего опасного, списала все на грядущие возрастные перемены.

– Не преждевременно? Девятый год пошел!

– Так южная кровь, раннее созревание. У моей сестры месячные вообще в семь с половиной лет случились!

Мать Меланьи, поразмыслив, усадила девочек напротив и рассказала все про взросление. Девочки, смущенно переглядываясь, пофыркали, но выводы свои сделали. А Сусанна наконец-то выдохнула с облегчением, убедившись, что происходящее с ней в порядке вещей.


Первые регулы случились намного раньше, чем у других сверстниц. Сусанна заметно замедлилась в росте и потихоньку стала наливаться ранней, еще полудетской, но вполне уже явственной женственностью. К пятнадцати годам, полностью оформившись, она превратилась в настоящую красавицу. Уже в зрелом возрасте, подробно рассматривая «Рождение Венеры» Боттичелли, она с удовлетворением отмечала, с кого именно списывала ее внешность природа. Но сейчас, в своем отрочестве, ничего, кроме изумления и беспокойства из-за повышенного интереса мужчин к своей персоне, она не испытывала. Она подолгу изучала свое отражение в зеркале, поворачиваясь так и этак, и не понимала, что в нем такого примечательного. Ни миндалевидные, желто-медового оттенка глаза, ни тонкий овал лица, ни высокие скулы или ямочка на подбородке – не вызывали у нее хотя бы мало-мальского удовлетворения. И даже густые, слегка вьющиеся, редчайшего золотистого оттенка волосы не казались ей чем-то невиданным. Она бы давно их остригла, но, уступив просьбам брата, не делала этого и ходила с двумя длинными косами, закинув одну на грудь, а другую оставляя болтаться на спине.

Кого Сусанна действительно считала красавицей, так это Меланью. Та была абсолютной ее противоположностью: крохотная, миниатюрная, черноглазая, шустрая и деятельная, словно головастик, заполучивший в личное распоряжение чистую дождевую лужу. Всюду она поспевала раньше своей подруги и даже, будучи невыдающихся способностей ученицей, умудрялась опережать ее в учебе. В отличие от прямолинейной и бесхитростной Сусанны, готовящейся к каждому занятию, словно к экзамену, верткая и сообразительная Меланья разработала свой собственный метод: она учила только то, что считала главным, оставляя без внимания второстепенное, а на уроках, имитируя высокую заинтересованность в предмете, донимала учителей бесконечными расспросами, требуя пояснений и уточнений. Подобное мельтешение очень скоро возымело действие – к доске ее вызывали редко, пока она без запинки тараторила выученное, выводили в журнале отличную оценку и, не дав досказать, отправляли за парту. «Садись, Мелоян, ты и так все знаешь!»

– Как это у тебя получается?! – каждый раз восхищалась Сусанна.

Меланья с напускной важностью задирала нос и закатывала глаза:

– Талант!

И девочки, уронив голову на сгиб локтя, бесшумно хихикали, стараясь не вздрагивать плечами, чтоб не привлекать к себе внимания учителя.

За годы тесной дружбы Меланья стала для Сусанны не просто подругой. Она заменяла собой всю ее семью, осязаемого присутствия которой ей так не хватало в жизни. Она была ей всем: матерью, теткой, отцом и даже дедом, которого Сусанна никогда не знала.

Когда влюбленный в Сусанну одноклассник, тот самый кривозубый ушастый мальчик Каро, выросший в выдающегося лоботряса, принялся изводить ее неуклюжими ухаживаниями, Меланья объявила ему настоящую войну. Пока растерянная Сусанна отбивалась от ухажера, подруга, сжав крохотные кулачки, налетала на него рассвирепевшим воробушком. «Да уйди ты с дороги!» – мычал контуженный ее криком и мельтешением влюбленный остолоп, стараясь отодвинуть ее в сторону. Меланья обычно просто наскакивала на него, но однажды, когда Каро, не вытерпев, отвесил ей подзатыльник, она, оскорбившись, недолго думая, подпрыгнула и вцепилась зубами ему в предплечье. Пока тот выл и пытался схватить Меланью за косу, Сусанна подбежала сбоку и треснула его по голове тяжелым портфелем подруги. Каро клацнул зубами, совсем по-детски всхлипнул и сполз по стенке.

– В следующий раз мы тебя убьем, понял? – тяжело дыша, нависла над ним Меланья. Тот скосил на нее потемневший глаз, пощупал шишку на голове, скривился от боли.

– Дуры!

– Ослина! – не осталась в долгу Меланья и, пнув обидчика носком туфли, направилась к подруге, отряхивая подол школьного фартука.



Возвращались девочки после школы всегда одной и той же дорогой: сначала к строящемуся кинотеатру, потом, по кривой и вверх – к небольшой, с пятачок, центральной городской площади. Мимо, нахваливая свой товар, катили тележки мясник и зеленщик. Бегали мальчики, продающие газеты. Стучал в своем закуте молотком сапожник. «Ножницы-ножи, пилы-косы, бритвы-спицы наточу!» – делая многозначительные паузы, протяжно звал точильщик старый Аво, лениво подгоняя ослика. Тот покорно тащил тележку, на которой, закрепленный кожными ремнями, высился точильный станок с ножным приводом. Если какая-нибудь хозяйка нуждалась в услуге старого Аво, она подзывала его к своему дому. И, пока тот резво работал, не забывая поливать водой точильный камень, она подкармливала ослика морковкой или же каким другим лакомством. «Ешь, горемыка, надорвался небось тяжести таскать!» – приговаривала она, преисполненная сочувствия к бессловесной животинке. «А я, можно подумать, не надорвался!» – сварливился старый Аво. «Ничего, ты себе за деньги еды купишь», – отрезала хозяйка, расплачиваясь за работу мелочью.

«Ве-е-тошь и ста-а-рье, ста-а-рье и ве-е-тошь куплю!» – с проникновенностью муэдзина, призывающего правоверных к молитве, звал старьевщик. «Мацун-масло-сыр!» – пыталась перекричать его молочница, но быстро сдавалась и стучала половником по бидону, в котором развозила головки брынзы в крутом рассоле.

Сусанна любила разноголосье родного городка и не уставала любоваться каждой его деталью. Она могла подолгу разглядывать не замеченную ранее искусную резьбу на бортике балкона или же разлапистый фикус в глиняном горшке, который вынесли во двор – подышать. Меланья ждала минуту-другую, потом принималась поторапливать подругу – снова застыла, пошли уже! Застыла, ага, со смешком соглашалась Сусанна, прибавляя шагу.

Добравшись до скособоченной городской площади, девушки прощались и расходились по сторонам: Меланья, свернув налево и пройдя за здание суда, направлялась к себе на Мирную улицу, а Сусанна, миновав низкорослый забор дома быта, шла вверх по Садовой улице.

Именно там, в самом начале Садовой улицы, в один из ясных апрельских дней Симон и увидел ее. Она, скользнув по нему безразличным взглядом, прошла мимо, растирая пальцем засохшее чернильное пятнышко на ладони. Он, ошеломленный ее совершенно взрослой, нездешней красотой, стоял какое-то время, глупо вытаращившись, а потом, резко развернувшись, заторопился за ней.

Он недавно вернулся в Берд, бросив на втором курсе учебу на архитектурном факультете. Устроился на стройку помощником мастера. Как раз сейчас вышел из управления, куда явился с поручением от прораба – «Сынок, ты в городе учился, вежливые слова знаешь, сходи, передай этим идиотам, что камня, обещанного на начало месяца, до сих пор не дождались!»

В строительное управление Симон явился в пыльной робе, грязных башмаках и с твердым намерением вернуться на стройку с победой. Однако, оказавшись в приемной начальника, один на один с грымзоподобной монументальной секретаршей, клацающей сосисочными пальцами по клавишам печатной машинки, стушевался. В кабинет начальника, выразительно смерив уничижающим взглядом, она посетителя не пустила. Воинственно выпрямив спину – блузка на ее непомерной груди натянулась до упора и грозилась выстрелить пуговицами, через губу осведомилась, с каким делом он явился. Симон, не смея поднять на нее глаза, доложился армейской скороговоркой.

– Ты чей будешь? – пожевав губами, наконец спросила она.

– Авоянц Гургена.

– Старший?

– Старший.

Секретарша пошевелила густыми бровями. По дряблому ее лицу скользнула тень участия, но, затерявшись в жирных складках, мгновенно угасла.

– Свободен, – скомандовала она и сделала круговой жест рукой, показывая, что можно идти.

Симон робко поинтересовался:

– Вы передадите мою просьбу?

Она выразительно лязгнула рычажком печатной машинки.

– Посмотрим!

У Симона было ощущение, что его оплевали. По-хорошему, нужно было подвинуть монументальную грымзу и пройти в кабинет. Но решимости на это ему не хватило. Обзывая себя трусом и идиотом, он вышел из управления, обдумывая объяснение, с которым явится к прорабу. Дойдя до края площади, столкнулся с Сусанной и, ошеломленный ее красотой, последовал за ней, стараясь держаться на таком расстоянии, чтобы она не подумала, будто ее преследуют.

Она шла по кромке улицы, обходя лужи, закинутая за плечо растрепанная коса переливалась янтарным золотом, невзрачное школьное платье и грубые, растянутые на коленках хлопковые чулки не портили, а наоборот, подчеркивали ладную ее фигуру и стройные, идеальной лепки, икры. Апрельское солнце выглянуло на недолгий миг из марева наливающихся душной влагой облаков и, запутавшись в ее волосах, медленно угасло, успев озарить ее притушенно-робким сиянием. «Если прищуриться, она, наверное, и без солнца замерцает», – подумал Симон.

Он проследовал за ней до дома, но подойти не решился. Следующим утром, опрятно одетый, в хлопковой клетчатой рубашке и тщательно отутюженных брюках, дожидался ее возле забора дома Безымянной. Когда Сусанна поравнялась с ним, он поздоровался и сразу же представился. А потом попросил позволения сопроводить ее до школы. Она собиралась отказать, но, растерявшись, вместо того чтобы покачать головой, кивнула. Не мешкая он забрал у нее сумку с учебниками, повесил себе на плечо.

– Пошли?

– Вообще-то я хотела отказать! – очнулась от оцепенения Сусанна.

– Поздно, – рассмеялся он. Смех ему удивительным образом шел, и она, невольно улыбнувшись, согласилась – так и быть.

На площади она махнула рукой в направлении Мирной улицы:

– Нужно подождать.