Симон

– Что ж, подождем.

Заметив подругу, беседующую с незнакомым молодым человеком, Меланья вздернула брови и замедлила шаг. Возможно, решила она, это ее родственник, о котором она не знала. Но, подойдя ближе, она мгновенно узнала юношу, который много лет назад защитил Сусанну от одноклассников. Меланья тогда приросла от испуга к земле и не смогла, как другие дети, пуститься наутек. Очнувшись, она соврала, что просила не трогать ее. Сусанна не стала ее выдавать и пролепетала, что она действительно ее защищала. Это и стало причиной их мгновенно завязавшейся дружбы. Одна из девочек прониклась благодарностью к другой за то, что та не стала изобличать ее во лжи. А вторая просто обрадовалась возможности приобрести подругу.



Тем же вечером матери Сусанны резко стало плохо. К приезду скорой она почти не дышала. Уложить ее на носилки не удалось – в лежачем положении ее непрестанно рвало. Ее перенесли в машину и кое-как усадили. Сусанна расположилась рядом, обхватила ее руками, прижалась губами к ее бледному, в ледяных каплях пота, виску. В реанимационную палату ее не пустили, но уходить она отказалась и осталась ждать в приемной. Позже к ней присоединился отец. Она взяла его тяжелую, пахнущую набрякшей землей и лошадиным навозом натруженную руку в свою, развернула, погладила каждую трещинку, каждую мозоль, легонько подергала за кривой, переломанный в двух местах и неправильно сросшийся мизинец. Он поцеловал ее, тяжко вздохнул. Оба при этом не проронили ни слова, но Сусанна не сомневалась – никогда прежде они не были так близки и откровенны друг с другом.

Под утро их впустили в палату, чтобы дать возможность попрощаться. Мать уже отходила, измученная кровавой рвотой и нестерпимой болью в желудке. Дочь свою она не узнала, а вот мужу улыбнулась – слабой мимолетной улыбкой, и даже попыталась коснуться его, но не смогла пошевелить рукой. Сусанна не замечала ни ее агонии, ни того, как она, задыхаясь, хватает бледными губами воздух и сучит пятками по застиранной простыне. Единственное, что она видела, – это удивительно ясную улыбку, на недолгий миг озарившую ее искаженное болью лицо, и склонившегося над ней мужа, считавшего эту улыбку знаком благословения.

Она потом долго не могла простить себе того, как умудрилась, детально и прилежно изучая окружающий ущербный и тягостный мир, проглядеть то пронзительное чувство любви, которое пронесли сквозь нелегкую свою жизнь два этих несчастных человека. Именно тогда, наблюдая за тем, как угасающая в нестерпимых страданиях мать не отводит взгляда от лица мужа и даже пытается подбодрить его улыбкой, она с ужасом осознала ту огромную цену, которую заплатили ее родители, вынужденные пожертвовать ради своей любви буквально всем, и в том числе – собственными детьми.

На похороны Сусанна не пошла, не было ее и за поминальным столом. Пока семья находилась на кладбище, она прибралась в закуте. Сложив все, что осталось после матери, на деревянный топчан и накрыв жалкую стопку простыней, она зло расплакалась, убедившись, как мало у нее было вещей: пара заношенных туфель, шерстяное штопаное платье, побитый молью жакет, халат, на котором сохранилась лишь одна костяная пуговица, остальные, по мере того как ломались, мать заменяла на простые крючки. Сусанна аккуратно отрезала и забрала себе эту единственную, стертую почти до прозрачности щербатую пуговицу. Одежду отца она тщательно постирала, смывая дух тлена и смерти, и вывесила сушиться во дворе. Дверь закута заколотила шиферными гвоздями. Постелила в комнате брата, перетащив туда с веранды тахту, на которой бабушка любила проводить вечера. Ножки и спинку тахты попортил древоточец, но это не имело значения, главное, чтоб было на чем отцу переночевать, потом что-нибудь придумают.

На поминки Сусанна не вышла, к еде не притронулась, только помогла тетушке перемыть посуду. За столом стояла гробовая тишина, молчала даже бабушка, не упускающая возможности пожаловаться на нелегкую свою долю, лишь отец без конца плакал, не стыдясь и не пряча слез. Сын иногда гладил его по плечу и приговаривал: «Ну пап!» «Да?» – с готовностью откликался тот и продолжал плакать, утирая большой и плоской ладонью глаза. Обессилев от рыданий, он безропотно улегся на тахту, но следующим утром, перед тем как уйти на работу, вооружившись ломиком и молотком, вытянул все гвозди из двери закута и аккуратно их выпрямил. А потом перенес туда все свои нехитрые пожитки. Поднятая шумом Сусанна спросила у него с обидой, зачем он это делает. «Не могу я видеть свою мать, дочка», – ответил он.

«Можно подумать, я могу», – подумала Сусанна, но говорить ничего не стала, только попросила хотя бы позавтракать с ней и братом.

– Бабушка просыпается поздно, так что ты с ней не столкнешься.

– Как скажешь.

С того дня они завели себе привычку завтракать вместе. Вскорости к ним присоединилась тетушка, сидела за столом тихо, попыток вступить в разговор не делала, но внимательно слушала, неизменно кивая в знак согласия, если говорил ее брат. Сусанна догадывалась, что она хочет о чем-то его спросить, но не решается. Она не поторапливала тетушку и не задавала наводящих вопросов, поскольку отлично ее знала. Любой лишний жест или оброненное некстати слово могли напугать ее, потому следовало оставить ее в покое. И тогда она, набравшись решимости, сама бы спросила.

Однажды, наконец, этот день настал. Тетушка, смущенно наматывая на палец край скатерти и не решаясь поднять на своего брата глаза, спросила едва слышным шепотом:

– Может, ты хочешь, чтобы я что-то особенное для тебя приготовила?

– Испеки мне, пожалуйста, багардж, – ответил отец, ничуть не удивившись вопросу. Сусанне даже показалось, что он не сомневался, о чем его спросят, потому заранее придумал ответ.

– На сметане? – уточнила заметно осмелевшим голосом тетушка.

– А есть сметана?

– Есть, я немного приберегла. Как раз на порцию багарджа хватит.

– Спасибо.

– Было бы за что!

И тетушка, поднявшись из-за стола, с несвойственной для нее стремительностью направилась к двери. Но, дойдя до нее, она резко развернулась и пошла обратно, бормоча себе под нос: «Чего это я рванула, потом, когда уйдете, поставлю тесто».

Сусанна, стараясь не привлекать к себе внимания, осторожно переглянулась с братом, сидящим по правую руку от нее. Тот вздернул брови и повел плечом. Это был самый долгий разговор, который они когда-либо слышали от тетушки. Обычно она ограничивалась односложными фразами или вовсе молчала, теперь же не просто решилась на целый диалог, так еще, проходя мимо брата, погладила его по волосам. Это был счастливейший из завтраков, на котором они когда-либо присутствовали.

Со стола всегда убирала тетушка. Сусанна под предлогом мойки посуды выпроваживала мужчин, сама же покидала дом, выждав несколько минут. Она не хотела, чтобы отец с братом раньше времени увидели ее с Симоном. Вот окончит школу, тогда и познакомит их.

Мгновенно засияв при виде возлюбленного, преданно поджидающего ее за домом Безымянной, она вручала ему сумку с учебниками и спрашивала срывающимся от счастья голосом:

– Скучал?

– Скучал, – неизменно отвечал он.



Они успели распланировать будущее и всё уже о нем знали: поступать Сусанна будет в педагогический институт – на факультет начального образования. В августе, перед отъездом в город, они помолвятся. Симон, подзаработав немного денег, восстановится на архитектурном. Если все удачно сложится, следующим летом они сыграют свадьбу и, как семья, получат комнату в семейном общежитии. Отучившись, вернутся в Берд. Родят троих детей – двоих мальчиков и девочку. Имена сыновей выберет Сусанна, девочку же назовут Тэйминэ – в память о матери Симона. Жить будут сто лет и умрут обязательно в один день.

Слух о том, что у Сусанны появился жених, быстро разлетелся по школе. Снедаемый ревностью, твердолобый Каро попытался вызвать соперника на разборку, но был подвинут снисходительным «ширинку застегни, герой». К Сусанне он больше не цеплялся, но не сводил с нее тяжелого взгляда, а еще, проходя мимо, норовил прикоснуться к ней. Она брезгливо отстранялась, но терпела – ждать осталось недолго, скоро все закончится. Меланья уговаривала ее пожаловаться Симону, но она отмахивалась – походит и отстанет, что с дурака взять.

Выпускные экзамены обе подруги сдали на отлично. Утром 20 июня Сусанна собралась в школу – получать аттестат. Так как сбор учеников назначили на 11 утра, Симон ее не сопровождал – он давно уже был на стройке. Выйдя на Садовую улицу, она сразу заметила припаркованный на противоположной стороне дороги новенький светло-голубой «москвич». Автомобили в Берде были большой редкостью, потому она замедлила шаг, чтобы получше его разглядеть. За рулем курил смутно знакомый молодой мужчина, но Сусанна, как ни силилась, не смогла вспомнить, где его видела. Поравнявшись с машиной, она чуть наклонилась, чтобы рассмотреть салон. В ту же секунду «москвич» взвыл мотором, резко подал вперед и встал наискось, закрыв ей путь. С шумом распахнулись задние дверцы, оттуда выскочили двое мужчин – Сусанна еще успела удивиться, почему их не заметила, ну не прятались же они на самом деле на заднем сиденье. Они налетели на нее и, скрутив, поволокли в машину. Она попыталась вырваться, и ей это почти удалось, но один из них двинул ее локтем под ребра, и она, охнув, обмякла. Пришла в себя почти сразу же, но время было упущено – ее успели затащить внутрь, и машина, хлопнув дверцами, рванула с места. Сусанна взвыла от ужаса и, вывернувшись из рук скрутивших ее мужчин, резко подалась вперед и вцепилась зубами в плечо водителя.

– Угомоните ее! – крикнул он, и она сразу же его узнала – это был двоюродный брат Каро – он недавно заходил в школу под предлогом проведать его, а на самом деле, видимо, чтобы увидеть и запомнить ее. «Отпустите меня!» – закричала она неузнаваемым, страшным голосом, и тогда один из похитителей, схватив за косы и заставив откинуться на спинку сиденья, зашипел ей в лицо: – Вот довезем куда надо и тогда отпустим.

Ее привезли в какой-то дом на окраине деревни Айгепар, заперли в пустом погребе. Она попыталась выбраться, но окошко было слишком узким, а выбить дверь не хватило сил. К вечеру появился Каро – она потом уже узнала, что он не сразу поехал, чтобы не навлекать на себя подозрений. Явился в школу, видел, как беспокоилась на торжественной церемонии Меланья, как она, забрав аттестат подруги, побежала к ней домой, чтобы разузнать, почему ее не было на вручении.

Каро зашел в погреб и с порога объявил, что она теперь от него никуда не денется, потому что он ее похитил. Сусанна метнула в него единственным, что нашла на полках – глиняной крышкой от караса. Уже потом она сообразила, что нужно было расколотить эту крышку и ранить похитителя осколком, а еще лучше – вскрыть себе вены, как раз к вечеру вся кровь бы вытекла и она бы благополучно умерла. Но в заточении все ее мысли были не о смерти, а о Симоне – она не сомневалась, что он ее найдет и спасет. Или, может быть, додумывала она, виня себя в том, что не все сделала для своего спасения, может, нужно было притвориться, что она совсем не против быть женой Каро, обнять, дать себя поцеловать, усыпить бдительность и, улучив минуту, бежать? Выскочить во двор, добраться до ближайшего жилья, попросить помощи. Или стукнуть его чем-то тяжелым – она по сотому разу восстанавливала в памяти тот злосчастный погреб, его узкие пустые деревянные полки, крохотное, шириной в две детские ладони, окошко, неровный земляной пол, одинокую глиняную крышку, позабытую в самом углу, – ясно было, что они загодя вынесли все, чтобы у нее не было возможности вырваться оттуда или хотя бы защитить себя…

– Пойдем в дом, я белье чистое постелил, – сказал он и потянул ее за руку. Она толкнула его в грудь, он вздернул бровь и нехорошо улыбнулся, тогда она вцепилась ему в лицо ногтями, а он повалил ее на холодный земляной пол, и она, как ни вырывалась и ни отбивалась, не смогла его перебороть.

Ночью наконец приехал Симон с какими-то парнями, ворвался в дом, она вышла к нему с разбитой скулой и искусанными губами и шепнула, смотря куда-то вбок: «Ты опоздал». Он повалил Каро на пол и избивал ногами, тот сначала сопротивлялся, потом свернулся гусеницей и прикрыл голову руками. Терпел, сцепив зубы, не стонал. Потом Симона оттащили, и он, задыхаясь от бессильной ярости, велел ей собираться, но она покачала головой и повторила, в этот раз громче: «Ты опоздал!»

– Мне плевать, что здесь было, поехали, я на тебе женюсь, – выдохнул он. Она слушала, упрямо отводя взгляд, вынуждая его нагибаться и заглядывать ей в глаза, и за тот короткий миг, что он это проделывал, она безошибочным женским чутьем уловила в его голосе именно ту интонацию неуверенности и страха, которую с болью ждала, и догадалась – эта ноша ему не по плечу. Ему не справиться с неизбежными сплетнями и шепотами о том, что он вынужден был взять в жены порченую, изгаженную чужим мужиком девушку.

– Ты опоздал! – закричала она с такой силой, что казалось – это не она, а небеса разверзлись и исторгли из себя тысячеголосый страшный крик. – Ты опоздал! – кричала она, осознавая, что не родить им двух мальчиков и девочку, не прожить счастливо сто лет и не умереть в один день… Она так и не посмотрела на него, но видела краем глаза, как уводили его друзья, как он, безропотно подчинившись, покинул дом первым, как последний уходящий закрыл за собой дверь – тщательно, до щелчка. Она кричала и кричала, захлебываясь собственным беспросветным горем, и умолкла, когда Каро, тряхнув ее за плечи, попросил: не нужно, не кричи. И лишь тогда она, наконец, умолкла.




Она ушла в ту же ночь. Каро не остановил ее, потому что не сомневался, что никуда теперь она от него не денется. Она добралась до дома к рассвету, хотела заглянуть в закут к отцу, но передумала – какой смысл его будить, утром поговорят. По той же причине не стала будить брата с тетушкой. Затопила баню, тщательно вымылась, немилосердно натирая себя мочалкой и дегтярным мылом.

Бабушка ждала ее на веранде. Сидела на тахте, широко расставив отечные ноги и опершись на колени локтями – большой живот висел между ног тяжелым бесформенным мешком, глаза – темные, беспощадные – смотрели прямо, не мигая.

– Зачем ты вернулась? – спросила она скрипучим, неожиданно бесцветным голосом.

– А зачем я должна жить с тем, кого не люблю? – вопросом на вопрос ответила Сусанна, закручивая и выжимая тугую прядь волос.

Бабушка откинулась на спинку тахты, выдохнула, раздражаясь ее непонятливости.

– Об отце с братом ты, конечно, не подумала. Как им с таким бесчестьем теперь жить? Брат твой, малолетний дурак, весь день рыскал по городу с ножом в кармане. Ну найдет он его, ну убьет, а дальше что? Хочешь, чтобы его посадили в тюрьму? И что ты от этого выиграешь?

Сердце Сусанны мгновенно переполнилось беспросветным чернильным отчаянием. Захотелось разбежаться и раскроить себе голову о косяк двери. Бабушка, словно прочитав ее мысли, обернулась к двери, цокнула языком, перевела взгляд на нее.

– Случившегося не исправишь, – каркнула она. – Возвращайся к тому, кто тебя похитил. Никому ты теперь, кроме него, не нужна.

– Ты, должно быть, довольна, – совладав с дрожью в голосе, прошептала Сусанна.

– Чем это я должна быть довольна?

– Тем, что твои проклятия наконец достигли цели. Ты же этого хотела?

Бабушка подалась вперед, снова облокотилась на колени. Глухо рассмеялась.

– Иди спать.

– За что ты всех нас так ненавидишь? – надвинулась на нее Сусанна и, не дождавшись ответа, зашипела: – Нужно было задушить тебя подушкой, когда ты спала. Жаль, я раньше не додумалась.

Бабушка снова глухо рассмеялась.

– Иди спать, полоумная.

Утром Сусанна объявила семье, что сбежала по собственному желанию. Поскольку все сбережения отца ушли на могильный камень для матери, она не захотела вовлекать его в новые траты. Теперь они спокойно могут обойтись без свадебных хлопот. Заверив всех, что счастлива и беспокоиться не о чем, она принялась собирать вещи. Днем за ней заехал Каро – в сопровождении матери, старшего брата и того самого жидкоусого племянника, водителя машины, на которой ее увезли. Накрыли скромный стол, посидели, выпили за счастье молодых. Бабушка к ним не вышла и с внучкой не попрощалась. Через три дня она умерла. Сусанна ее похороны тоже пропустила, взяв на себя готовку для поминального стола. Позже она узнала, что после ее отъезда бабушка в свою комнату не заходила и ночевала на той подпорченной древоточцем тахте. Там она и умерла от сердечного приступа, окруженная демонами и духами, терзающими ее на протяжении всей ее жизни и наконец-то заполучившими ее в безвозвратное свое распоряжение.



За шесть лет замужества мягкое и впечатлительное сердце Сусанны огрубело и превратилось в камень. Она так и не простила мужу случившегося. Все эти годы она планомерно превращала его жизнь в ад, совершенно не задумываясь над тем, что, измываясь над ним, сама черствеет душой. Изводила умеючи, с неиссякаемой энергией и удовольствием: придумывала обидные прозвища, дерзила и не упускала малейшего повода, чтобы, устроив выволочку, дуться неделями. Рожать она не собиралась, потому, осторожно разузнав у соседки о способах предохранения от беременности, тайком от него пила крутой отвар кориандра и спринцевалась подкисленной уксусом водой.

Спала она, как прежде, мало и чутко, вскакивала от любого шума. В полусне ей мерещилось бормотание бабушки, и она потом долго ворочалась в постели, проклиная старуху, не оставляющую ее в покое даже после смерти.

Связь с Меланьей быстро оборвалась – та поступила в университет и редко выбиралась домой. Да и по приезде особо не стремилась увидеться с подругой, придумывая всякие отговорки на ее приглашения зайти в гости. Спустя время Сусанна от той же соседки узнала, что она собралась замуж за Симона.

– Крутилась все это время возле него, якобы утешала, ну и охмурила, – не щадя ее чувств, пустилась в сплетни та. Сусанна прислушалась к разлившемуся в сердце молчанию, пожала плечами – ну и черт с ней.

Она ушла от мужа, когда измученный Каро сам ее об этом попросил. К тому времени отец сошелся с вдовой, одинокой женщиной, и перебрался жить к ней. Брата недавно забрали в армию, и тетушка осталась совсем одна. Возвращению племянницы она была несказанно рада и подготовила к ее приезду бывшую комнату бабушки. Но Сусанна жить там отказалась. Тогда тетушка сама переселилась туда, уступив ей свою комнату. На том и порешили.

Первым делом Сусанна заглянула в родительский закут. Вещи матери лежали той же аккуратной стопкой на топчане. Она схоронила их в саду. Пригласила рабочих и попросила разобрать закут, а на немой вопрос тетушки ответила исчерпывающим «не хочу, чтобы хоть что-то напоминало мне о горьком прошлом».

Устроилась на работу нянечкой в ясли, преданно возилась с детьми, находя в общении с ними отдохновение. Несколько раз, не понимая, зачем ей это нужно, заглядывала к Безымянной и, с сожалением убедившись в ее безумии, уходила. Попыток завести разговор с отшельниками не делала, чтобы не пугать их. Но иногда, словно в далеком детстве, играла с их домом в гляделки, ожидая какого-то знака. Не дождавшись, со вздохом отводила глаза. Мир, в котором она обитала, снова скукожился до крохотного беспросветного пятачка, и она все чаще задумывалась над тем, что все ее попытки выбраться оттуда заранее были обречены на провал. Какой смысл надеяться на спасение там, где того спасения изначально не было предопределено Богом.



Весть о гибели брата настигла Сусанну на работе. Телеграфистка Марус сама принесла телеграмму, не оставив ее на следующий день почтальону. Сусанна несколько раз перечитала составленное казенным слогом сообщение о сорвавшемся в пропасть грузовике и героической гибели целого мотострелкового отделения.

– Как можно героически погибнуть в грузовике, который сорвался в пропасть? – спросила она. Марус, все это время простоявшая рядом и не сводившая с нее взгляда, отобрала телеграмму и протянула ей стакан воды – пей. Сусанна безропотно выпила и, вернув ей пустой стакан, ушла домой как была – в белом нянечкином халате и легких туфлях на босу ногу. Ее догнали, накинули на плечи пальто, вручили сапоги. Она прижала их к груди и пошла дальше, не замечая снежной крупы, летящей в лицо. К весне они получили намертво запаянный свинцовый гроб. Сусанна представила, как военные выскоблили из рухнувшего в пропасть и сгоревшего дотла грузовика обугленные останки несчастных солдат и, разделив на тринадцать приблизительных частей, отослали по домам. Она прижалась щекой к крышке гроба, пытаясь ощутить присутствие брата, горько усмехнулась – да какая разница, чьи там останки, какая разница!

На похоронах враз постаревший и осунувшийся отец безутешно рыдал, вздрагивая ссутуленными плечами и утирая лицо насквозь промокшим платком. Сусанна стояла рядом и не могла выдавить из себя хоть слезинки. Симона она заметила, когда они уже покидали кладбище. Тот хотел подойти, но она не дала ему этого сделать, выставив в протестном жесте руку.

Он пришел на следующий день, беспрепятственно проник в погруженный в траур дом, вычислил комнату Сусанны, зашел без стука. Она лежала, отвернувшись к стене. Любимые братом роскошные золотистые волосы она коротко остригла в день, когда получила известие о его гибели. Симон лег рядом, приобнял ее, зарылся лицом в безжалостно обкорнанные мягкие кудри, горестно расплакался. Она повернулась к нему, протерла ладонью слезы – ну чего ты!

Он поцеловал ее в сухие горячие глаза, она его – в губы. Это был первый их поцелуй.



Песчаная буря, накрывшая душным облаком Араратскую долину, угомонилась к началу августа и отступила, оставив после себя наметенные ветром выгорелые пики крохотных, по щиколотку, барханов, окаймляющих причудливым кружевом границы фермерских хозяйств. Коммунальные службы, в преддверии сезона дождей, обстукивали водосточные желоба и карнизы крыш, вытряхивая оттуда песчаные и мусорные закупорки. Город постепенно избавлялся от сонного оцепенения, возвращаясь к жизни. На праздник Успения его вновь заполонили туристы и верующие, приехавшие на праздничную литургию и обряд освящения винограда.

Утро началось со значительного скандала. Заглянув в одну из сувенирных лавок, Сусанна обнаружила, что цену на шелковые платки удвоили, не предупредив ее об этом. Она отдавала их за достаточно малые деньги с условием, чтобы как можно скорее разошлись – временем и возможностью ждать покупателей, готовых оставлять за ее работы необдуманно большие деньги, она не располагала. Хозяйка магазина, бесцеремонная крикливая особа, попыталась вытеснить рассерженную Сусанну из крохотного душного зальчика в подсобное помещение, подальше от польских туристов, разглядывающих выложенные на стеклянных витринах сувениры. Но та не далась и принялась обвинять ее в мошенничестве в присутствии обомлевших европейцев, поспешивших сразу же покинуть помещение. Хозяйка, расстроенная подобным оборотом, налетела на Сусанну, обзывая ее неблагодарной дурой. Та в долгу не осталась и подняла ответный хай. Вдоволь поскандалив, потребовала деньги за проданные платки.

– И непроданные отдай! – велела она, яростно пересчитывая купюры.

– Зачем?

– Найду кому сдать. А ты торгуй теперь этим барахлом, – кивнула она с пренебрежением на аккуратные ряды четок, крохотных каменных хачкаров и серебряных нательных крестов.