Смертельная белизна

Немного постояв в немом удивлении, официант отошел, петляя между занятыми столиками и спиной выражая поруганное достоинство.

– Все это – романтическая хрень, – сказал Страйк, наклоняясь к Шарлотте. – Ты желала того, чего я не мог тебе дать. И все время показывала, что ненавидишь бедность.

– Я вела себя как избалованная стерва, – сказала Шарлотта. – Это так, я знаю, а потом я вышла за Джейго и получила по полной программе – все, что заслужила, и теперь не хочу больше жить.

– Речь идет не о поездках на курорты и не о брюликах, Шарлотта. Ты хотела меня сломать.

У нее застыло лицо, как часто бывало перед самыми мерзкими выходками, перед самыми безобразными сценами.

– Ты хотела отбить у меня охоту ко всему, что не касалось тебя самой. Это ли не доказывает, что я тебя любил, если я уволился из армии, запустил агентство, расстался с Дейвом Полвортом – со всем, что делало меня самим собой.

– Я никогда не стремилась тебя сломать, как у тебя язык повернулся?..

– Ты хотела меня раздавить, потому что это в твоих привычках. То, что оказывается перед тобой, нужно сломать, а иначе оно может раствориться в воздухе. Ты должна командовать. Если убить то, что оказывается перед тобой, то потом можно не смотреть, как оно умирает.

– Посмотри мне в глаза и скажи, что любил кого-нибудь после меня, любил так, как любил меня.

– Нет, такого не было, Господь уберег.

– Мы с тобой знали невероятно счастливые времена.

– Сделай одолжение, напомни: какие?

– Ночь на яхте у Бенджи в Маленькой Франции…

– Твое тридцатилетие? Рождество в Корнуолле? Так весело – ухохочешься.

Ее рука вновь опустилась на живот. Под тонким черным трикотажем Страйку померещилось едва заметное шевеление, будто у Шарлотты под кожей гнездилось что-то чуждое, нечеловеческое.

– Шестнадцать лет, хоть и с перерывами, я отдавал тебе все лучшее, что только мог дать, но тебе было мало, – сказал Страйк. – Однако в жизни наступает такой момент, когда ты прекращаешь все попытки спасти человека, который вознамерился утянуть тебя за собой на дно.

– Ой, я тебя умоляю! – сказала она, и тут хрупкая, отчаявшаяся Шарлотта исчезла, а ее место заняла другая: жесткая, расчетливо-ледяная, умная. – Ты и не собирался меня спасать, Блюи. Ты собирался решить меня, как задачку. А это большая разница.

Появление этой второй Шарлотты ничуть его не огорчило: она была столь же знакомой, как ее хрупкая версия, но эту вторую не страшно было обидеть.

– Сейчас ты ко мне потянулась единственно из-за того, что я стал известен, а ты замужем за каким-то куском дерьма.

Она проглотила это не моргнув глазом и только слегка разрумянилась. Шарлотта была в своей стихии – она всегда любила скандалы.

– До чего же ты предсказуем. Я ожидала услышать: «Ты вернулась потому, что я стал известен».

– Что ж, ты действительно умеешь всплывать на поверхность, почуяв драму, Шарлотта, – сказал Страйк. – Помню, в прошлый раз ты появилась сразу после того, как мне оторвало ногу.

– Вот гад, – сказала она с холодной улыбкой. – Значит, так ты объясняешь то, что я выхаживала тебя много месяцев подряд?

У него зазвонил мобильный: Робин.

– Привет, – сказал он, отворачиваясь от Шарлотты и не забывая смотреть в окно. – Как дела?

– Приветик, я че хочу сказать, – начала Робин с кондовым йоркширским акцентом, – сегодня меня не жди, слышь? Я с подружкой в гости иду. Потусить малость.

– Как я понимаю, где-то рядом стоит Флик? – поинтересовался Страйк.

– Ну, типа того, а ты, если че, женушке своей звякни, как заскучаешь, лады?

– Непременно так и сделаю, – ответил Страйк, посмеиваясь под ледяным взглядом Шарлотты. – Может, рявкнуть на тебя? Для пущей убедительности?

– Нет уж, катись! – выкрикнула Робин и дала отбой.

– Кто звонил? – У Шарлотты сузились глаза.

– Мне пора, – сказал Страйк, опуская телефон в карман, и потянулся за тростью, которая упала под стол во время их с Шарлоттой перепалки.

Понимая, к чему идет дело, Шарлотта умудрилась наклониться боком и подобрать трость раньше Страйка.

– А где та тросточка, которую я тебе подарила? – спросила она. – Ротанговая?

– Ты же оставила ее себе, – напомнил он.

– А эту кто тебе купил? Робин?

На фоне параноидальных и зачастую диких обвинений Шарлотты иногда проскальзывали на удивление точные догадки.

– Да, представь, она самая, – ответил Страйк и тут же об этом пожалел.


Он начал играть по ее правилам, и она немедленно приняла свое третье, редкое обличье, не ледяное и не хрупкое, а безрассудно честное.

– Единственное, что удерживает меня на плаву во время беременности, – это мысль о том, что, произведя их на свет, я смогу уйти.

– Ты собираешься бросить детей, едва исторгнув их из своего чрева?

– Еще три месяца мне сидеть в клетке. Им всем подавай мальчика, они с меня глаз не спускают. Но после родов все изменится. Я смогу уйти. Мы оба знаем, что мать из меня получится никчемная. Крошкам будет лучше с Россами. Мать Джейго уже готовит себя на замену их мамочке.

Страйк протянул руку, чтобы забрать трость. Шарлотта помедлила, но отдала. Страйк встал.

– Привет от меня Амелии.

– Она не придет. Я тебя обманула. Я знала, когда ты будешь у Генри. Вчера мы с ним встретились на закрытом просмотре. Он рассказал, что ты придешь его опрашивать.

– Прощай, Шарлотта.

– Я заранее предупредила, что хочу заполучить тебя обратно.

– А я не хочу. Зря стараешься.

– Не учи ученого, Блюи.

Страйк похромал прочь из ресторана; официанты глазели ему вслед, давая понять, что знают, как он обхамил их собрата. Когда он хлопнул дверью, у него возникло такое чувство, будто Шарлотта не оставила его в покое, будто приставила к нему дьяволицу, которая будет летать за ним до следующей их встречи.





51




Не найдется ли у тебя лишнего идеала – или парочки?

Генрик Ибсен. Росмерсхольм



– Из-за промывки мозгов ты воспринимаешь это как должное, – внушал ей анархист. – Пойми, в мире, где нет лидеров, человеку приходится думать своей головой. И ни один индивид не получает больше власти, чем какой-либо другой индивид.

– Ясен пень, – сказала Робин. – А ты, стало быть, на выборы ни разу не ходил?

В этот субботний вечер паб «Герцог Веллингтонский» в Хэкни был набит под завязку, но в сгущающихся теплых сумерках с десяток дружков Флик по ОТПОРу даже не стремились занять места внутри и с радостью остались на тротуаре Боллз-Понд-стрит, чтобы выпить перед походом на вечеринку к Флик. Самые запасливые уже набили впрок холщовые сумки дешевым вином и пивом.

Хохотнув, анархист покачал головой. Жилистый и белобрысый, он узнавался по дредам и обильному пирсингу – Робин припомнила, что в день паралимпийского приема видела его в толпе митингующих. Он уже похвалился перед Робин, что прикупил изрядный ком марихуаны, дабы на вечеринке у Флик ребята не скучали. Робин, чье знакомство с наркотой ограничивалось парой затяжек на давней университетской тусовке, изобразила заинтересованную осведомленность.

– До чего же ты наивна! – вещал анархист. – Выборы – это часть великого демократического лохотрона! Бессмысленный ритуал, имеющий своей целью создать у простого человека иллюзию собственной значимости и влияния! Это раздел власти между красными и голубыми тори!

– А как вопросы-то решать, если никто на выборы не придет?

– Посредством местных ячеек, сопротивления и массовых протестов.

– А кто их устраивать будет?

– Сами организации на местах. Тебе капитально промыли мозги, – повторил анархист, смягчая категоричность такой оценки тонкой улыбочкой: вообще-то, он симпатизировал прямоте Бобби Канлифф, социалистки из Йоркшира. – Если ты считаешь, что народу нужны лидеры, то нет: люди справятся самостоятельно, их только нужно разбудить.

– А разбудит их кто?

– Активисты, – сказал он, похлопывая себя по груди, – которые идут в политику не ради наживы или власти, которые добиваются не контроля над народом, а расширения прав. Видишь ли, даже профсоюзы – не в обиду будь сказано, – добавил он, зная, что отец Бобби Канлифф был профсоюзным деятелем, – это тоже властные структуры, их лидеры начинают подражать управленческому аппарату…

– Ты как тут, Бобби, нормально? – спросила, протискиваясь к ней, Флик. – Через минуту выметаемся, здесь уже не обслуживают. Чем ты ее грузишь, Альф? – спохватилась она с легкой тревогой.

После полноценного рабочего дня, хотя и субботнего, в сувенирной лавке и обмена множеством любовных историй (в случае Робин – вымышленных) Флик прониклась таким теплым чувством к Бобби Канлифф, что даже отчасти переняла у нее йоркширский акцент. Ближе к вечеру она позвала Бобби сразу в два места: сначала в этот паб, а потом, с одобрения своей подруги, некой Хейли, – к ним на квартиру, откуда недавно съехала соседка девушек, Лора. Робин ухватилась за оба приглашения, сделала звонок Страйку и согласилась на авантюрную идею Флик воспользоваться отсутствием викканши, чтобы закрыть магазин ранее положенного часа.

– Да вот, втирает мне, что отец мой был не лучше капиталиста, – посетовала Робин.

– Ошизел что ли, Альф? – возмутилась Флик в ответ на смешливые протесты анархиста.

На пути к жилищу Флик их компания растянулась по вечернему тротуару. Альф был бы рад продолжить лекции для Робин по проблемам безлидерного мира, но Флик, которой хотелось потрепаться о Джимми, не дала ему такой возможности. Метрах в трех впереди них в одиночестве косолапил пухлый, бородатый марксист, которого представили Робин как Дигби: он указывал дорогу.

– Может, Джимми вообще не появится, – поделилась Флик, и Робин поняла, что та готовит себя к разочарованию. – Что-то он хандрит. Насчет брата нервничает.

– А че с ним такое?