Соотношение сил

Задерживаться и разговаривать в предполье не полагалось. По обеим сторонам, через каждые десять метров, стояли офицеры охраны. Возникало естественное желание побыстрей миновать эту зону, выйти из-под обстрела их орлиных взоров. Даже сам Хозяин в хорошем настроении шутил: вон их сколько, любой может пальнуть. На самом деле, часовые, вынужденные стоять неподвижно по два часа, просто тупо смотрели перед собой, и наверняка каждый про себя считал минуты, когда его сменят.

– Помнится, в девятьсот шестом посчастливилось мне видеть Анну Павлову в «Жизели», – неспешно продолжал Шапошников, – незабываемое зрелище. Должен вам сказать, голубчик, ваша Мария Крылова танцует не хуже. Очень сильное впечатление, передайте ей искреннюю мою признательность.

Большое лошадиное лицо морщилось в добродушной улыбке, от Шапошникова веяло чем-то уютным, старорежимным. Царский полковник, кавалер семи орденов за Первую мировую, был единственным, кого Хозяин называл по имени-отчеству. Шапошникову даже дозволялось курить в святилище, только ему и никому больше, при том, что сам Хозяин дымил постоянно.

В тридцать седьмом «на все согласный» смиренно подписывал смертные приговоры своим коллегам Тухачевскому, Уборевичу, Путне и прочим. Из подписавших военных уцелели только трое – Буденный, Ворошилов и Шапошников.

Как человек в здравом уме, Шапошников, конечно, знал, что никакого заговора в армии не было, понимал, чем грозит родному государству такое грандиозное кровопускание, но очень хотел жить. Другие тоже хотели, но им повезло меньше.

Илья помнил Шапошникова образца тридцать седьмого. Командарм семенил по этим коридорам, вжав голову в плечи, не поднимая глаз. А теперь спина распрямилась, глаза ожили.

Перед нападением на Финляндию Шапошников подготовил подробный оперативный план, как это делают профессиональные штабисты всех армий мира. Но Сталин объяснил старому командарму, что для победы над финнами никакого плана не нужно, одна дивизия Ленинградского округа разобьет финскую армию играючи и через неделю возьмет Хельсинки. «На все согласный» решился возразить. Сталин отстранил Генеральный штаб от финских дел и отправил Шапошникова в отпуск по состоянию здоровья.

Только к началу декабря, после того, как за месяц Красная армия не сдвинулась с мертвой точки у линии Маннергейма и потеряла несметное количество людей и техники, Хозяин начал потихоньку догадываться, что военными операциями должны руководить военные, а не Ворошилов с Мехлисом.

Пока Шапошников делился впечатлениями о «Трех толстяках», Василевский топтался рядом и нетерпеливо поглядывал на часы. В коренастой мужицкой фигуре, в круглом грубоватом лице чувствовалась надежность, нормальность. Такой все выдержит и не подведет. Но вот, оказывается, Василевский лет пятнадцать назад отрекся от родителей ради военной карьеры. Отец его был священник. Мехлис, начальник политуправления Красной армии, бессменная прима сталинской пропаганды, недавно в секретариате пропел сказание о том, как на обеде для высших военных Хозяин отечески пожурил Василевского, что тот бросил родителей, и велел впредь помогать им материально.

Вождь все чаще разыгрывал перед военными роль доброго божества. Уцелевших офицеров выпускали из тюрем, лечили, вставляли выбитые зубы, возвращали звания и награды. О реабилитации речи не шло. Обвинений не снимали. Каждый знал, что в любую минуту могут опять арестовать. Каждый обязан был усвоить раз и навсегда: его жизнь, свобода, карьера, отношения с близкими подвластны непостижимой божественной воле Хозяина.

Вернувшись в свой кабинет, Илья позвонил Проскурову, договорился об очередной встрече после десяти вечера на конспиративной квартире в Малом Знаменском переулке. Квартира числилась за Разведупром. В простенках дежурили люди Берия, и обслуга была завербована. Но назначить встречу в каком-то другом месте Илья не мог. Телефон прослушивался. Значит, для серьезного разговора придется вытаскивать летчика на улицу. Слава богу, морозы уже не такие страшные.

Он сунул руку в карман пиджака, вместе с пачкой папирос извлек сложенные вчетверо листочки и вздрогнул. Это было письмо Мазура, он взял его с собой, чтобы показать Проскурову. Именно сегодня он собирался поговорить о бомбе.

Спички ломались, из гильзы сыпались табачные крошки. Он наконец сумел прикурить, после пары затяжек успокоился.

Десять дней назад он сделал первый шаг, поговорил с Проскуровым о Мите Родионове. Вчера узнал, что Родионов переведен в распоряжение Разведупра. Следующий шаг – устроить Мите командировку в Иркутск, к Мазуру, но для этого придется открыть Проскурову все карты, то есть выйти на совсем другой уровень доверия.

«Умный, порядочный, – думал Илья, – но мое предложение действовать неофициально, за спиной Берия, а главное, за спиной Хозяина, вполне может принять за провокацию. Допустим, у меня есть основания доверять ему. Он работает на совесть, мыслит здраво, не заражен фальшивым фанатизмом и аппаратной страстью к интригам. А какие основания у него доверять мне? Кто я для него? Говорящий карандаш в руке Хозяина, темная лошадка. Мы симпатизируем друг другу, но что из этого? Ладно, он должен понимать, что провоцировать его мне ни к чему, в конце концов, ничего противозаконного я не предлагаю. Да, мое предложение идет вразрез с резолюцией Берия, но как только американцы займутся урановой бомбой, Берия придется свою резолюцию съесть вместе с папкой, в которой она лежит, и объяснить Хозяину, какого лешего он ее сочинил».



* * *



Ося тщательно скрывал свой московский канал от «Сестры». Для британских спецслужб СССР до сих пор оставался неосвоенной территорией, создать там агентурную сеть не удавалось. А в Британии советские агенты работали. Узнав о московском канале, «Сестра» вцепится бульдожьей хваткой и очень скоро угробит доктора Штерна вместе с его загадочным кремлевским другом, которого Ося и Габи называли кодовым именем ПЧВ (порядочный человек с возможностями). Учитывая нынешние тесные связи НКВД и гестапо, это может стоить головы и ему самому, и Габи, не говоря уже о падре.

Во время последней встречи с Тибо он запросил санкцию «Сестры» на знакомство с Эммой Брахт. Не просто единственная женщина в урановом списке, но еще и невестка Вернера Брахта. Доктор Штерн вывел это имя крупными буквами и подчеркнул. «Из достоверного источника нам стало известно, что непосредственное участие профессора ВЕРНЕРА БРАХТА в работах над созданием ядерного оружия может значительно ускорить процесс. Просим отнестись к этому со всей серьезностью. Пожалуйста, держите нас в курсе».

Ося уже достаточно освоил урановую тему. Ускорить процесс может только одно: метод разделения изотопов. А что, если коллеге и соавтору Брахта, советскому радиофизику Мазуру удалось это сделать?

«Урановых месторождений на территории СССР наверняка достаточно, бесплатной рабочей силы сколько угодно, ученые кое-какие остались. Допустим, работы идут, – размышлял Ося, – метод разделения изотопов найден, и доктор Штерн косвенно сообщает мне об этом. Зачем? Глупо, рискованно и абсолютно бессмысленно. И при чем здесь Брахт? На черта им немецкий радиофизик, если через год-полтора появится своя бомба? Тогда уж ничего не нужно, кроме бомбардировщиков. Нет, стоп. Это пока только мои домыслы. Слишком мало информации».

Тибо отнесся к идее знакомства с Эммой Брахт со сдержанным энтузиазмом, хмуро заметил, что рано или поздно все равно придется пойти именно этим путем, иных вариантов просто нет. Затем он вяло пошутил насчет неотразимого мужского обаяния синьора Касолли, мол, доцент Эмма Брахт много потеряет, если «Сестра» поручит ее разработку кому-то другому.

Сегодня Ося должен был узнать, благословила его «Сестра» на знакомство с фрау доцентом или нет.

Вернувшись с прогулки, он сразу заметил в фойе знакомую грузную фигуру, удобно раскинувшуюся в кресле. На журнальном столике дымилась большая чашка, рядом на тарелке лежала надкусанная булочка. Тибо читал газету и поглядывал на часы. Ося не стал подниматься в номер, отдал пакет портье, подошел к Тибо, уселся напротив. В ответ на приветствие бельгиец минуту молча смотрел на Осю поверх очков, наконец рот его растянулся в широкой улыбке, он покачал головой и сказал:

– Я в приметы не верю, но считается, что ложное сообщение о смерти предвещает долгую жизнь. Как вы себя чувствуете, Джованни?

– Как положено новорожденному. Вижу мир вверх ногами и наслаждаюсь каждым глотком воздуха.

– «Сестра» просила вам передать, что вы напрасно так рано удрали из госпиталя.

– Не хотел опоздать на встречу с вами, Рене. Да и стыдно было там валяться, занимать койку из-за какой-то ерунды, когда вокруг столько серьезных ранений.

– Ушиб сердца не ерунда. «Сестра» настоятельно рекомендует вам отдохнуть в Швейцарии.

– Спасибо, не откажусь, кстати, мой шеф тоже настаивает, чтобы я отдохнул.

– Ну и славно. Комната в пансионе под Лозанной для вас уже заказана и оплачена. Премия от «Сестры», по случаю вашего чудесного воскрешения.

– Вот, оказывается, как выгодно погибать на поле боя. – Ося хмыкнул. – Мое министерство тоже выписало мне премию, дуче наградил медалью за отвагу. Посмертно.

Тибо засмеялся, перегнулся через столик, похлопал Осю по плечу:

– Даже мне кое-что перепало, заработал на вас десять фунтов. Догадываетесь, каким образом?

– Заключили с кем-то пари, что я жив?

– Мг-м, – Тибо весело подмигнул. – Это при том, что я принципиально никогда не спорю на деньги. Но как только узнал, кто кинул в пасть «Ассошиэйтед пресс» информацию о вашей смерти, шанс выиграть показался мне стопроцентным. Имя источника говорило само за себя, я не устоял перед соблазном, заключил пари и, конечно, выиграл.

– Источник – мисс Баррон? – Ося тихо присвистнул. – Да, кроме нее, никто не мог.


– Ночью примчалась в корпункт в невменяемом состоянии и убедила дежурных, что видела ваш труп своими глазами. Умудрилась так заморочить им головы, что они отправили печальную новость без дополнительных проверок.

– Тем более приятно, что им пришлось сразу давать опровержение, – ехидно заметил Ося, – впредь будут осторожней с сенсациями от мисс Баррон.

– Опровержение? – Тибо шевельнул бровями. – Я что-то не припомню.

– Как же, в таком случае, стало известно, что я жив? – выпалил Ося и покраснел.

Вопрос был глупый. Разумеется, сотрудники секретных служб узнают такие вещи не из газет. Тибо даже не счел нужным ответить, только пожал плечами.

– Нет-нет, опровержения что-то не припомню, – повторил он задумчиво, – но, возможно, мне просто не попалось на глаза.

Ося замер, сердце вдруг больно подпрыгнуло и затрепыхалось, как в первые часы после ушиба. Стало трудно дышать.

– Джованни, в чем дело? Вам нехорошо?

– Рене, не беспокойтесь, я в порядке, – опершись о подлокотники, Ося поднялся на ноги.

Сердце продолжало упорно бухать, все плыло перед глазами. Он шел через маленькое фойе к стойке целую вечность, словно преодолевал мили бушующего океана, и ухватился за эту стойку, как за край спасательной шлюпки.

– Пожалуйста, соедините меня с Берлином, – попросил он портье и назвал номер.

В трубке уныло тянулись длинные гудки. Наконец прозвучал незнакомый женский голос:

– Вилла фон Хорваков, слушаю вас.

«Горничная», – понял Ося и сказал, едва справляясь с одышкой:

– Добрый день. Попросите, пожалуйста, госпожу фон Хорвак.

– Госпожи нет дома, могу позвать господина.

– Да, будьте любезны.

– Как вас представить?

– Касолли.

Муж Габи взял трубку через пару минут и осторожно, с легким покашливанием уточнил:

– Джованни?

– Да, Максимилиан, это я. Удивлены?

– Признаться, не ожидал. Мы с Габриэль очень сожалели, когда пришло сообщение. Рад, что оно оказалось ошибкой. Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, для покойника просто великолепно. – Ося наконец одолел свою одышку.

– Что же с вами стряслось, Джованни? Вы ранены? Контужены? – вежливо осведомился фон Хорвак.

– Ни то ни другое. Надеюсь, скоро буду в Берлине, расскажу при встрече. Очень забавная история. Кстати, передайте Габриэль мои поздравления с прошедшим днем рождения. Я не сумел позвонить из Хельсинки, поздравить вовремя.

– Спасибо, Джованни, но день рождения у нее через два месяца.

«Без тебя знаю, болван», – подумал Ося и произнес равнодушно:

– Правда? А мне почему-то казалось, что в феврале. Простите, перепутал. Ну, в любом случае, передайте ей от меня привет. – Он нервно хохотнул и добавил: – Не с того света, а всего лишь из Стокгольма.

Положив трубку, он добрел до кресла, сел, прислушался к своему сердцу. Оно вроде бы успокоилось, боль отпустила, дыхание стало ровным.

– Джованни, мне кажется, вам нужно на воздух, – сказал Тибо, – подождите, я только поднимусь в номер, возьму пальто.

Ося согласно кивнул, закрыл глаза. В голове все еще звучал ледяной, слегка удивленный голос фон Хорвака: «Мы с Габриэль очень сожалели». В памяти поплыл финал вечеринки в итальянском посольстве, кадр за кадром, будто он снял все это на свою «Аймо» и теперь просматривал отснятое. Хозяйский жест господина фон Хорвака, когда он запаковывал в шубку свою усталую жену. Лицо Габи, расширенные глаза, смех пьяненького капитана. Ося почувствовал, как шевелятся его губы: «Ты врешь, моя дорогая, все кончено, ты испугалась по старой привычке, а потом очень сожалела вместе с господином фон Хорваком».

Тибо подошел неслышно, тронул за плечо. Ося вздрогнул.

– Джованни, что, опять нехорошо? – тревожно спросил бельгиец.

– Нет, Рене, я в порядке, не беспокойтесь. – Ося встал, поправил шарф, надел шляпу. – Идемте, я готов. После моих приключений нет ничего приятней и полезней, чем спокойная прогулка по мирному городу.

– Я вижу, вы еще очень слабы, – проворчал Тибо, – в любом случае наши разговоры лучше вести на свежем воздухе.

Несколько минут шли молча, наконец бельгиец, покосившись на Осю, сказал: