Старшая подруга

– Ну идем.

Они оделись и вышли из рощицы. Шли, взявшись за руки, и тихо мурлыкали один и тот же мотив популярной в то время песенки, Ульяна чисто, а Колька отчаянно фальшивил. Так и дошли до дома Арсении.

Ульяна не была здесь уже лет пять или шесть. От увиденного ее сердце дрогнуло и защемило. То, что в детстве казалось ей огромным, уютным и приветливым домом, на самом деле оказалось покосившейся и почерневшей избой. Облупившиеся оконные рамы, пошатнувшийся забор. В огороде наполовину заросшие сорняками грядки.

– Батя болеет, – хмуро пояснил Колька, заметив растерянный Ульянин взгляд. – Уже два года лежит, не встает почти. Мамка надрывается, все сама. Бабуля померла. Сашка в армии, ему еще год служить.

Сашка был старшим сыном Арсении. Ульяне стало так стыдно и горько, что она готова была провалиться под землю. Вот отчего воспитательнице не разрешали опеку над ней. Едва они вошли во двор, дверь дома распахнулась и на пороге показалась Арсения Борисовна. Они каждый день встречались в детдоме, но Ульяна только сейчас заметила, как она постарела: круглое, гладкое лицо прорезали морщинки, волосы на висках посеребрились, некогда безупречно прямые плечи ссутулились. Отчего она прежде не видела всего этого?

– Вот те на! – Арсения всплеснула руками и просияла. – Кто к нам пожаловал! Уля! Не ожидала! Вы идите, проходите в дом. Я сейчас стол накрою. Я быстро. – Она убежала обратно в сени.

Ульяна, снедаемая жгучим чувством стыда, поспешила в горницу. Тут все было чистенько, но скромно и даже бедно. Старая, несовременная мебель, видавшая виды залатанная скатерть на круглом столе, древний черно-белый телевизор в углу. Арсения возилась у печи, орудуя кочергой.

– Вот, пирог поставила только что, точно чувствовала, что гости придут. – Она обернулась к Ульяне, щеки ее раскраснелись, глаза блестели.

«Как она рада, что я пришла», – все с тем же стыдом и одновременно с ликованием подумала Ульяна. Радость от возвращения в дом, который она воспринимала почти как отчий, затмила даже лучезарность любви к Кольке.

Они сидели за столом все трое, Арсения, Колька и Ульяна, пили чай из самовара, ели вкусный пирог с капустой и луком. Арсения периодически вскакивала и убегала в соседнюю комнатушку, где лежал муж. То пить носила, то лекарства, то меняла намокшую от пота рубаху.

– Давайте, помогу вам, – предложила Ульяна.

– Да что ты, милая, – Арсения замахала руками, – куда тебе, в твои годы, за лежачим ходить! Я сама справлюсь. Вот, Коленька подмогнет. А там, бог даст, и Сашок вернется. Все полегче станет. – Она сделала паузу, посмотрела на Ульяну ласково и добавила: – Ты, главное, приходи в гости. И не озоруй больше, а то директор грозится тебя в детскую комнату на учет поставить.

Ульяна молча кивнула. Колька с хитрым видом уплетал пирог и в разговор не вмешивался.

Она стала регулярно ходить к Арсении, как в детстве. Конечно, старалась помочь, чем могла: когда полы протрет, когда картошку сварит. Иногда постирает. Ей было как никогда хорошо и тепло. Бедная потрепанная горница казалась ей хоромами. Арсения и Колька окружили Ульяну такой заботой и нежностью, что иногда у нее комок к горлу подступал от оглушительного, непомерного счастья. Вдобавок ко всему Арсения стала называть ее «доченька». «Уля, доченька, – говорила она, – подай, дружочек, сковородку». У Ульяны все внутри таяло, как рафинад, политый кипятком.

Настала осень, они с Колькой перешли в девятый класс. Оба налегли на учебу, Колька иногда помогал Ульяне по некоторым предметам, но в целом она занималась не хуже его. В детдоме не могли нарадоваться: грозная атаманша превратилась в кроткую, послушную и серьезную девушку. Как и в младших классах, Ульяна приносила пятерку за пятеркой. Рыжий от ревности стал как тень. Даже веснушки его поблекли и приобрели сероватый оттенок. Он скатился по учебе, вечерами убегал с территории и пропадал до полуночи. Его искали, ставили на вид, прорабатывали. Зимой он дважды попался на воровстве, а весной ранил ножичком паренька в пьяной драке. Паренек тот оказался сыном местного чиновника, и Рыжего отдали под суд. Там он получил на полную катушку и отправился в колонию для несовершеннолетних. Больше Ульяна его не видела.

Она не жалела Рыжего, несмотря на его преданность ей, потому что до сих пор помнила, как он издевался над ней в малышовом возрасте. А еще потому, что не до Рыжего ей было, не до жалости к нему: ее целиком и полностью поглотила семейная жизнь с Арсенией и Колькой. Никто больше ей был не интересен, только они и учеба.

Год они с Колькой закончили на круглые пятерки и укатили в райцентр. Колька, как и хотел, поступил в железнодорожный техникум, а Ульяна сдала экзамены в медицинский колледж. Она все больше мечтала стать врачом, хирургом-офтальмологом. Как тот славный дядечка, который давно, в детстве, оперировал ее глаза и вернул зрение. Ульяна планировала после окончания колледжа рвануть в Москву, в Первый мед.

Днем они с Колькой учились, вечером встречались в центре городка, гуляли, сидели в дешевом кафе, иногда ходили в кино. По выходным ездили домой, помогать Арсении по хозяйству. Ее муж, Колькин отец, был совсем плох, врачи давали ему полгода, не больше. Брат Сашка из армии не вернулся, ему предложили остаться сверхсрочником, и он согласился. Раз в месяц присылал деньги, не бог весть какую сумму. Арсения кое-как справлялась с хозяйством и с уходом за тяжелобольным, но помощь Ульяны и Кольки была отнюдь не лишней.

Со второго курса оба устроились на подработку – Ульяна в больницу санитаркой, Колька в разовые железнодорожные рейсы проводником. Деньги складывали в копилку – на будущее, чтобы в Москве снимать квартиру. Любовь их не прошла, просто из юношеской и страстной превратилась в зрелую и спокойную. Они по-прежнему планировали пожениться, как только устроятся в столице.

Колледж Ульяна окончила с красным дипломом и грамотой победителя олимпиады по химии и биологии. Учителя прочили ей безусловное поступление в вуз. Пора было ехать в Москву. Они с Колькой уже купили билеты, но накануне отъезда он вдруг слег с острой болью в животе. Приехавший врач поставил диагноз: аппендицит. Кольку забрали в больницу и тут же прооперировали. Как потом оказалось, несвоевременно: воспаление успело стать гнойным и перешло в перитонит. Колька лежал в реанимации, Ульяна, расстроенная и испуганная, сидела под дверью, дожидаясь врача. Билеты она сдала. Колька поправляться не спешил, температура каждый вечер поднималась до тридцати девяти. В Москве вовсю шел прием документов на вступительные экзамены. Медлить больше было нельзя. Арсения, потемневшая и постаревшая еще больше, стала настойчиво упрашивать Ульяну, чтобы она ехала без Кольки.

– Видишь, как вышло, – говорила она ей, и голос ее дрожал. – Он уже в пролете на этот год. Ничего не попишешь. А тебе зачем время терять? В медицинский конкурс огромный, надо начинать пробовать уже сейчас. Не поступишь нынче, на будущий год станешь опытней.

Ульяна артачилась, упиралась, как могла. Ехать без Кольки она не хотела. Однако Арсения была непреклонна. Она капала ей на мозги ежедневно, с утра до вечера. А тут еще и Колька немного пришел в себя, его перевели в палату, и он стал зудеть над ее ухом: «поезжай» да «поезжай». И Ульяна сдалась. Купила новый билет, два часа проревела, сидя у Колькиной постели, и рано утром уехала в Москву.

Экзамены она сдала с блеском, ее пытались завалить, но не смогли. Увидев себя в списке поступивших, Ульяна не испытала никакой радости, хотя сбылась ее заветная мечта. Колька был далеко, он только-только начал вставать и ходить. Они созванивались ежедневно, он говорил нарочито бодрым тоном, поздравлял ее с каждым сданным экзаменом, но она чувствовала – все плохо. Отец умирает, сам Колька еле живой от перитонита, Арсения слегла с гипертоническим кризом. Ульяна понимала, что ее отчаянно не хватает им всем. Нужно было дождаться зачисления, разобраться с общежитием, и тогда можно уехать домой до начала учебного года. Она считала дни, нервничала.

Потом Колька сообщил, что Сашка взял отпуск и едет навестить родителей. Ульяна вздохнула с облегчением: хоть какая-то поддержка дорогим людям, пока она застряла в столице. Сашка действительно вскоре приехал. Привез денег, подарков. Колька в разговорах по телефону повеселел, его наконец выписали, он взахлеб рассказывал Ульяне, как они с Сашкой ходили на рыбалку, и вообще, какой классный у него брат – столько всего умеет и знает. Арсении, с его слов, тоже стало лучше, она вовсю хлопотала по хозяйству, баловала сыновей вкусненьким. Иногда Ульяна требовала у Кольки, чтобы тот дал трубку матери, и они с Арсенией болтали обо всем подряд.

Наконец вышел приказ о зачислении. Ульяна съездила в общагу, познакомилась с комендантом, ей выделили место в комнате с еще двумя девушками. Она оставила там свои нехитрые пожитки и поспешила на вокзал – покупать билет домой.

В день отъезда с самого утра у нее было какое-то дурное предчувствие. То ли сон ночью скверный приснился, то ли просто какая-то тревога поселилась в душе. Ульяна не могла понять, в чем дело, но у нее все валилось из рук. В довершение всего она умудрилась оставить дома паспорт, и ей пришлось возвращаться с полпути. Ульяна с трудом успела на поезд, ввалилась в вагон, запыхавшаяся и потная от бега, плюхнулась на свою верхнюю боковушку, завернулась в одеяло да и уснула.

Проснулась она, когда поезд уже подходил ко Льгову. Быстро сбегала в туалет, умылась, почистила зубы. Вышла на перрон и набрала Кольку. Тот не ответил. Ульяна позвонила еще несколько раз, и все безрезультатно. «Странно», – подумалось ей. Было половина восьмого утра, но Колька обычно вставал не позже шести. «Ладно», – решила Ульяна и, подхватив сумку со столичными гостинцами, зашагала по дорожке через поле.

Над головой пели птицы, порхали разноцветные бабочки и серебряные стрекозы. Ульяна вдыхала полной грудью медовый аромат цветов. Только сейчас она в полной мере ощутила, как не хватало ей в Москве этой свежести и раздолья. Тропинка провела ее по деревянным мосткам через заброшенный пруд, потом через березовый лесок, и, наконец, вдалеке показались бревенчатые дома окраинного района.

И тут вдруг тревога накинулась на Ульяну с новой силой. Сердце гулко забилось, руки стали холодными и мокрыми. Она вновь достала телефон и позвонила Кольке. Тот снова не ответил. И в эту секунду Ульяна различила за деревьями белую машину с красным крестом. «Скорая». Почему-то она сразу решила, что это к Арсении, хотя в поселке была добрая сотня домов. Ульяна прибавила шагу и почти перешла на бег.

Около забора Арсении толпился народ. Женщины тихо плакали, мужики стояли с хмурыми лицами. Ульяна заметила за одной машиной «Скорой» другую и третью. У нее подкосились ноги. Она кинулась к соседке Арсении, тетке Олесе.

– Что случилось? Где все? Где Колька?

Та всхлипнула и опустила глаза.

– Ой, дочка, беда…

– Где Колька и тетя Арсения? – настойчиво повторила Ульяна и подергала ее за рукав.

И тут дверь дома открылась, и двое мужиков вывели на порог Арсению. Лицо ее было белым в синеву, глаза безумные. Она что-то бормотала про себя, ноги ее заплетались, волосы, обычно аккуратно зачесанные, висели косматыми лохмами. Взгляд ее скользнул мимо Ульяны, словно она была невидимкой, и снова устремился куда-то вдаль.

– Теть Арсения! – крикнула Ульяна и рванулась к ней, но Олеся вдруг цепко схватила ее за руку.

– Погодь, не трожь ее. Погодь. – Она кашлянула и прибавила совсем тихо: – Погибли все у ней. Муж и мальчишки…


– Как погибли? – ахнула Ульяна. У нее потемнело в глазах.

– Угорели от газа. Вчерась вечером парни рыбачить ездили, вернулись, выпили, видать, крепко. Да и уснули. А на плите суп кипел. Выкипел, огонь залило. Газ шел себе. Арсения, бедолага, на работе была, дежурила в ночь. Вернулась, а они и не дышат…

Ульяна слушала и не слышала. Она вдруг отчетливо вспомнила, что ей приснилось ночью. А приснился ей Колька. Он стоял в лодке и махал ей рукой. Потом оттолкнулся от берега веслом. Ульяна хотела прыгнуть к нему, но он жестом удержал ее. «Не надо, я сам. Я один». Она стояла и смотрела, как отплывает от камышей лодка, и ей было так тоскливо. Хотелось побежать за Колькой прямо по воде. Но она не могла сдвинуться с места…

Арсению между тем посадили в машину. Дверцы захлопнулись. Ульяна опомнилась и ринулась к «Скорой». Забарабанила по заляпанному грязью боку.

– Откройте! Я с ней поеду.

Ее впустили. Она села рядом с Арсенией. Та по-прежнему не обращала на нее никакого внимания. Все шептала что-то, шевеля губами. Ульяна смогла разобрать только «карасик, карасик». «Колька с Сашкой карасика ей поймать обещали», – вспомнила Ульяна последний разговор с Арсенией по телефону. Та хвасталась, что нажарит карасей, наловленных сыновьями. Она осторожно погладила руку воспитательницы. Арсения вдруг взглянула на нее, из безумных глаз выкатились две крупные слезинки и поползли по щекам к подбородку.

Их привезли в местную больничку, Арсению осмотрел врач-невропатолог. Помялся, пожал плечами:

– Это не сюда, в психиатрическое надо.

Психбольница в районе была одна-единственная, далеко, больше пятидесяти километров от их городишка. Ульяна содрогнулась от мысли, что Арсения будет лежать одна в палате с сумасшедшими, с плотно закупоренными окнами, заколотая до бессознательного состояния.

– Я заберу ее домой, – твердо сказала она доктору.

Тот снова пожал плечами:

– За ней нужен уход. Вы сможете?

– Смогу. – В Ульяне снова проснулась упрямая, жесткая девчонка-детдомовка, которая ничего на свете не боится и готова бросить вызов любому, кто осмелится в этом усомниться.

– Ладно, – согласился врач. – Она не буйная. Смотрите только, чтобы руки на себя не наложила. Такое случается, когда уходят близкие.

Ульяна кивнула. Домой они ехали на попутном грузовике. Водила, веселый толстяк в тельняшке, травил анекдоты, кидал на Ульяну похотливые взгляды, а на Арсению, молча сидящую третьей в кабине, не обращал никакого внимания, точно ее там не было.

Ульяна привела Арсению домой. В комнатах еще витал сладковатый запах смерти. Она долго держала нараспашку все окна, пока дышать не стало легко. Арсения сидела в комнате на кровати и бормотала про «карасика». Ульяна прибралась, сварила суп, кашу, вскипятила чайник.

Она старалась не думать о Кольке. Что толку горевать о нем – он бросил ее, ушел в другой мир, туда, куда ей дороги нет. Ни на поезде не доедешь, ни на самолете не долетишь. Только лодка – та самая, которую она видела во сне, – только эта лодка плавает туда, где сейчас ее Колька. Но он запретил ей садиться в нее. Уплыл один. А у нее осталась Арсения. Ей нужна забота, внимание. Ее нужно кормить, поить, гулять с ней, укладывать спать – как неразумного ребенка. И бросить Арсению Ульяна не сможет никогда…

Она поселилась у Арсении в избе. Написала в институт, что не приедет к началу учебного года. Ей советовали взять академ, но она только рукой махнула. Что изменится через год?

Арсения была тихой и покладистой. Вопреки опасениям врача, к которому Ульяна периодически ее возила на осмотр, она не буйствовала, не покушалась на самоубийство, беспрекословно слушалась во всем. Ела, если ей велели есть, укладывалась спать, когда говорили ложиться. Вот только говорить она практически перестала. Лишь «да», «нет», да иногда просила «чайку». На работу она больше не вышла, ее рассчитали. Ульяна после долгих хлопот оформила Арсении пенсию по инвалидности, хоть какое-то подспорье к крохотной пенсии по выслуге, которую получала воспитательница, отдавшая больше четверти века работе с детьми.

Сама Ульяна устроилась в свой же детдом нянечкой и уборщицей. Во время работы часто срывалась и бегала домой проведать Арсению. Заведующая закрывала глаза на ее отлучки – в детдоме все жалели Арсению. Так и жили – сажали в огороде картошку и помидоры, топили баньку, ходили гулять на озеро. От покойного мужа Арсении осталась лодка, старенькая, но вполне прочная. Ульяна сажала в нее Арсению и катала по озеру. Той очень нравилось, а Ульяна все вспоминала сон, приснившийся ей накануне Колькиной гибели.

Как-то раз она убиралась в кабинете у директрисы. Намывала полы, вытирала пыль с многочисленных полок. Сама директриса куда-то вышла и долго не возвращалась. Ульяна намочила тряпку и, встав на табуретку, полезла на самые верхние полки, где пыль лежала плотным слоем, точно снег в лесу на Новый год. Она орудовала тряпкой и по обыкновению напевала под нос любимую песенку. Неожиданно табуретка под ее ногами качнулась. Ульяна едва удержала равновесие и схватилась рукой за одну из полок. Оттуда тотчас посыпались на пол пыльные и пухлые картонные папки. Чертыхнувшись, Ульяна слезла с табурета, кинула тряпку в ведро и принялась собирать рассыпавшиеся по полу бумаги. Утрамбовав папки, она уже хотела вернуть их на свое место, под самый потолок, но тут увидела один затерявшийся листок – он спланировал аккурат под директрисин стол и лежал там, одинокий и сиротливый. Ульяна достала его и понесла к папкам. Но тут что-то заставило ее остановиться. Она застыла на месте, разгладила чуть помятую бумажку. Взгляд ее внимательно изучал строки, написанные синей ручкой аккуратным полудетским почерком: «Я, Золотова Евгения Геннадьевна, отказываюсь от своей дочери. Обещаю не препятствовать ее усыновлению…»

Дальше Ульяна дочитать не смогла. Руки ее задрожали, в глазах стало двоиться. Евгения Золотова. Однофамилица? Но в детдоме не было воспитанницы с такой же фамилией. Ульяна судорожно полезла в папку. Отыскала подколотые вместе листы: это было ее личное дело. Год и месяц рождения, заключение врачей. История перевода из областного дома малютки. И, наконец, паспортные данные и адрес матери – Золотовой Е. Г. Листок, валявшийся под столом, явно выпал оттуда, из личного дела. Папка была архивной, в ней хранились документы на воспитанников, давно выпустившихся из детдома.

Ульяна стояла, точно пришибленная. Она привыкла давным-давно не вспоминать о матери. Более того, она считала матерью Арсению Борисовну, и ей было глубоко плевать на историю своего рождения. Однако тут что-то пробило ее. Воровато оглядываясь и прислушиваясь, Ульяна вытащила файл из общей папки, свернула и сунула к себе в сумку. Затем поспешно дотерла пыль, убрала ведро и тряпку в подсобку и побежала домой. Там она забралась на второй этаж, куда Арсения последнее время не поднималась и где раньше была Колькина спальня. Достала файл, аккуратно разложила на старой тахте все документы по листику. Сомнений не оставалось – ее мать звали Евгения Золотова, и жила она совсем рядом, в каких-то двадцати пяти километрах. Наверное, совсем молодая еще, судя по году рождения в паспорте. Должно быть, давно замужем, растит детишек. Ходит на работу, ее уважают и ценят, считают матерью семейства…

Ульяну вдруг накрыла волна ненависти и гнева. Она, словно это было вчера, вспомнила, как попала в детдом. Как ее травили и обижали. В ушах ее звучал крик: «Хромоножка! Стрекоза!» Что было бы с ней, если бы не Арсения? Возможно, она, не выдержав издевательств, свела бы счеты с жизнью, выпрыгнув из окна. Или ее забили бы до полусмерти старшие воспитанники – такое, к сожалению, случалось.

Ульяна не могла понять, что так взбудоражило ее. Возможно, найденные документы были лишь катализатором: ее психика давно была подкошена смертью любимого и заботами о душевнобольной. Возможно, долгое сидение в глуши, в старой деревянной избе, работа поломойки – все это вместо того, чтобы учиться в столице, в престижном вузе, – возможно, это было слишком тяжело для нее, но она не хотела себе в этом признаться.

Так или иначе, мир вокруг изменился. Ульяна неотступно, днями и ночами думала о матери. Ей казалось, что судьба несправедливо с ней обошлась. С самого момента рождения ей не повезло, в отличие от других. И не везет дальше. Почему же самый близкий человек, та, которая дала ей жизнь, не испытывает к ней любви и сочувствия? Почему хладнокровно отказалась от кровиночки, бросила ее в этом равнодушном, жестоком мире?

Ею овладело настойчивое желание увидеть мать. Оно крепло с каждым днем. Ей стало сниться ночью, как она едет в соседний город. Входит в подъезд, звонит в квартиру. Ей открывает женщина – красивая, сероглазая и светловолосая, похожая на нее как две капли воды. Но взгляд у женщины недобрый, колючий. Она смотрит на Ульяну, и губы ее кривятся в презрительной усмешке.

– Зачем пришла? Тебя тут никто не ждет.

Ульяна просыпалась в слезах. Прятала от Арсении опухшие глаза. У нее все валилось из рук – то каша пригорит, то чашка разобьется. Даже на работе заметили, что с ней творится что-то странное.

– Устала ты небось, с безумной-то сидеть днями и ночами, – сочувственно сказала директриса. – Может, тебе в отпуск? Съездить куда-нибудь на недельку, развеяться. А мы за Арсенией приглядим.

Это был знак. Ульяна поняла, что словами директрисы с ней говорит сама судьба. Она кивнула и вышла из кабинета, где состоялся разговор. Вечером того же дня она сообщила на работе, что едет на море. Ненадолго, всего на пять дней. Наготовила кучу еды, все перестирала и перегладила. Наутро села в рейсовый автобус и поехала в Курчатов.

Всю дорогу ее трясло от возбуждения. Она боялась, что Евгения Золотова давно съехала, не проживает по старому адресу, и найти ее будет непросто или вовсе невозможно. От волнения Ульяна не смогла позавтракать, и в автобусе ее стало мутить. Она едва дождалась, когда он остановится, и забежала в какую-то затрапезную кафешку тут же, на автовокзале.

Она пила отвратительный кофе, похожий на помои, смотрела в грязное, покрытое разводами стекло и представляла себе, что сейчас будет говорить Евгении. Ульяна не могла про себя называть ее матерью, только по имени и фамилии – Евгения Золотова. Очень скоро к ней подкатил какой-то подозрительный мужик без пары передних зубов и в несвежем костюме.

– Красотка, поедем погуляем?

Ульяна смерила его таким взглядом, что тот быстренько ретировался. Она не спеша допила кофе, съела пирожок с мясом и поспешила по адресу, взятому из архивных документов.

Дом оказался совсем старым, под снос: на стенах облупившаяся штукатурка, почерневшие и растрескавшиеся оконные рамы. На двери подъезда углем было крупно написано непечатное слово из трех букв. Успокоившаяся было Ульяна снова разволновалась. Наверняка большинство жильцов из дома давно уехали, и Евгения Золотова в их числе. Тем не менее она толкнула дверь. Та легко поддалась – никакого домофона в подъезде не было в помине. Ульяна поднялась по пыльным ступенькам на последний этаж. Долго стояла перед обшарпанной дверью, прежде чем нажать на кнопку. Потом сделала глубокий вдох и позвонила. За дверью было тихо. «Конечно, уехала», – обреченно решила Ульяна. Она позвонила еще пару раз с тем же результатом и, повернувшись, начала спускаться. В это время за ее спиной щелкнул замок. Ульяна вздрогнула и обернулась.

На пороге стояла невероятно худая женщина, закутанная в длинную вязаную шаль. Казалось, все лицо ее занимали одни глаза – огромные на фоне ввалившихся щек. Небрежно остриженные волосы неопределенного цвета, лиловые губы. Невозможно было определить, сколько ей лет, – то ли еще молодая, то ли совсем старуха.

– Это вы звонили? – тихим надтреснутым голосом проговорила женщина.