Темная вода

Нина мотнула головой. В груди щемило так, словно это у нее прихватило сердце.

– Это значит, что домой из Загорин Силична вернулась только на рассвете. И убили ее на рассвете, это и экспертиза потом подтвердила. А еще это значит, что Алена ночью никуда из дома не уходила, не могла же она бросить тебя среди ночи одну!

Не могла. Мама никогда, ни за что на свете бы ее не бросила!

– Вот следствие и решило, что если вы с Аленой оставались всю ночь дома, то могли стать свидетелями убийства. – Ксюша помолчала, а потом после тяжкого вздоха продолжила: – Или первыми жертвами, а уже Силична свидетельницей. А Лютаев стал первым подозреваемым. Сначала вообще никто поверить не мог, что это он сделал. – Ксюша снова помолчала, будто и сама до сих пор не до конца верила. – Но там факты, неопровержимые улики…

– Какие улики? – Почти четверть века назад все случилось, а от истории этой до сих пор веяло таким ужасом, таким безумием, что невозможно поверить.

– Когда начали всех, кто был с Силичной и Аленой знаком, на допросы таскать, Лютаева не сразу нашли. Пропал, словно в воду канул. Яша его тоже искал. Они же дружили все вчетвером: Яша, Лютый-Лютаев, Сычев и Березин. Неразлейвода были по молодости. Это сейчас их жизнь пораскидала: Якова – в охотнадзор, Лютого – на зону, а Сычева с Березиным – в бизнес, а тогда-то никто из них и не думал, что так все сложится. Да ты пей кофе, остынет же!

Уже остыл. Да и как запивать такую историю кофе? Ее бы запить водкой или вот виски, которым отпаивал ее Чернов.

– Они все вместе были той ночью? – спросила Нина, делая глоток скорее из вежливости, чем от необходимости.

– В том-то и дело, что нет. Яков рассказывал, что звали они Алену на гулянья по случаю завершения русальей недели, но она отказалась. Теперь-то понятно, что из-за тебя, что не с кем было тебя той ночью оставить. Ну и с Серегой они вроде как поругались тогда. Свидетели нашлись, что поругались. Вот Яша мой и стал свидетелем. Он до сих пор себе простить не может, что рассказал тогда про это участковому. Думает, что предал товарища. А я ему говорю: какое же это предательство, когда речь идет об убийстве?! – Ксюша глянула на Нину так, словно ждала от нее одобрения.

– Вы ее тоже знали, мою маму? – спросила Нина.

– Ну как знала… – Ксюша пожала плечами. – Я тогда малая еще была. Родители меня даже в клуб не пускали. Со стороны наблюдала. Алена красивая была. – В голосе Ксюши послышалась едва уловимая зависть. – На нее многие парни заглядывались.

– И Яков?

– И Яков, – сказала Ксюша как отрезала. В этот момент к ней обратился один из посетителей кафе, и она вышла в зал. Нине показалось – с явным облегчением. Похоже, Ксюша уже и сама была не рада тому, что затеяла этот разговор. Нина тоже была не рада, потому что Ксюшин рассказ стал еще одним подтверждением существования зверя. Того самого, что минувшей ночью чуть не уволок Темку, того самого, что вырвал из груди ее прабабушки сердце… Думать об этом было так жутко, что Нину до костей пробрал озноб.

Пока Ксюша обслуживала столик, Нина подошла к увлеченно рисующему сыну, встала за спиной, привычным движением взъерошила волосы, заглянула через плечо и перестала дышать…

Темка рисовал зверя. Черно-серая шерсть в кровавых подпалинах, изогнутое в стремительном прыжке тело, длинные, словно многосуставные когтистые лапы, остроконечные уши, огромные клыки, полыхающие красным глаза… Не волк – зверь, жуткий, неведомый зверь… А в пасти у зверя – то ли кукла, то ли маленькая девочка. Пусть бы лучше кукла. Нет, не так! Пусть бы лучше Темка ничего этого не рисовал!!!

– Темочка, кто это? – спросила Нина сиплым голосом.

– Это Сущь, – ответил Тема, старательно раскрашивая красным девочкино платье. Понять бы, отчего платье красное. Или лучше такое не знать?..

– Это волк, да? – Мозг все еще искал рациональное объяснение необъяснимому. – Это волк и Красная Шапочка, да?

Вот только волк на волка не похож, а у девочки на рисунке красное платьишко, а шапочки никакой нет. Но ведь Темка мог забыть или просто придумать свою историю. Вот такую жуткую историю…

– Это Сущь, – повторил сын упрямо и, высунув язык от предельной сосредоточенности, нарисовал под зверем красные следы. Не волчьи, а человеческие следы…

– А это? – Осторожно, кончиком ногтя, Нина коснулась нарисованного следа.

– Это кровь, – объяснил Темка. И не понять, то ли радоваться стремительно увеличивающемуся словарному запасу сына, то ли ужасаться его фантазии. Если это вообще фантазия. Если это не воспоминания…

– Можно мне? – Она потянула на себя рисунок, и Темка расстался с ним без сожаления. – Спасибо, сынок. Доедай пончики.

Мимо их столика проплыла Ксюша, едва заметно кивнула, мол, пойдем, расскажу, что было дальше. Нина торопливо сложила рисунок, сунула в карман джинсов, вернулась к стойке.

– Они все ее любили, – сказала Ксюша решительно. – Все четверо. Мне иногда кажется, что Яков любит ее до сих пор.

– А вы ревнуете?

– Ревную. – Ксюша горько усмехнулась. – Хоть и понимаю, что нет ее больше, что не нужен ей был никто, раз за столько лет весточки не подала, а на душе все равно кошки скребутся, кажется, что любит он меня вполсилы.

Нина не стала спрашивать, про кого она. И без того понятно, что про Якова. Ей другое не понятно: почему мама так круто, так бесповоротно изменила их жизни. Она ведь сбежала. Она была напугана до такой степени, что даже не приехала на похороны собственной бабушки. Кем напугана? Или вернее спросить – чем? И ей, единственной дочери, ни словом не обмолвилась о тех давних событиях. Да и сама Нина что помнила? Если ей тогда было почти столько же, сколько сейчас Темке, то помнить она должна хоть что-нибудь. А вот ничегошеньки! Ее воспоминания брали начало теплым летним утром в крошечной спальне, оклеенной свежими обоями в цветочек. Ее комната. Ее игрушки. А вот ее мама. Сидит рядом с кроватью на стуле, сложив на коленях тонкие, полупрозрачные руки, смотрит на Нину со смесью радости и недоверия, плачет и шепчет одними только губами:

– Здравствуй, доченька…

Мама рассказывала, что в детстве Нина сильно болела. Настолько сильно, что им пришлось сменить и город, и климат. А воспоминания… наверное, их стерла та тяжелая болезнь. Но это ведь не беда! Будет еще очень много разных воспоминаний и впечатлений!

Так и случилось. Мама была права.

– Расскажите про Лютого, – попросила Нина. – Как его вычислили? По каким следам?

– По кровавым, – ответила Ксюша и поморщилась. – Нашли его быстро. Спал мертвецки пьяный в колхозном сарае. Там же, в сарае, потом при обыске нашли его рубашку со следами крови. Группа крови и резус совпали с кровью Силичны. На охотничьем ноже – его отпечатки. А в доме, в твоем доме, остались следы его сапог. Следователь решил, что Лютый после того, как убил и выпотрошил старушку, зашел в дом. Наверное, искал Алену и тебя.

– Зачем? – Нина одним махом, как давешний виски, допила холодный кофе.

Ксюша вздохнула:

– Чтобы и с вами разделаться. Ведь тогда, почти двадцать лет назад, все, даже следователь, решили, что он и вас с Аленой убил. Убил, а тела где-то спрятал. Допрашивали его… какие-то очные ставки, следственные эксперименты устраивали, а он сначала отпирался, а потом вообще замолчал. Как мне Яков потом объяснял, не получилось у следствия доказать его причастность к остальным убийствам, потому что вроде как и убийств не было. Нет тела – нет дела. – Она с мрачной сосредоточенностью принялась полировать и без того блестящую стойку. – Да только все знали, что это он – маньяк.

– Почему?

– Потому что со всеми тремя девушками был знаком, потому что с мамкой твоей роман крутил. Они пожениться, кажется, даже собирались, а потом поругались, разбежались чего-то. Ты не обижайся, Нина, только Алена была ветреной. Головы мужикам кружила только в путь. Вот и тебя родила незнамо от кого. Другую бы осудили, а ее, наоборот, даже жалели.


– Почему жалели? – А про «незнамо от кого» ведь правда. Мама никогда не рассказывала Нине про отца. Мама не рассказывала, а сама Нина не спрашивала. Сказать по правде, ее даже не волновал этот вопрос. Странно? Теперь вот ей странно, а тогда, в детстве, отсутствие в их с мамой жизни отца казалось вполне нормальным. У половины Нининых подружек не было отцов. Так что тут удивительного?

– Во-первых, из-за Силичны. Она странная была. В Загоринах ее считали ведьмой. Боялись, рассказывали про нее всякое, но и за помощью бегали. Не спрашивай, за какой. Я не знаю. А Алена выросла совсем другая – современная, веселая. Платья моделировала и шила такие красивенные, что к ней городские в очередь становились за нарядами. Готовы были из области в нашу глушь ехать, только чтобы Алена им платье пошила. И ведь всему сама научилась, по модным журналам. – Ксюша вздохнула, на сей раз, наверное, завидуя уже маминому таланту.

Ксюша не знала, что мама бросила шить. Не было в их доме ни модных журналов, ни швейной машинки, а все платья покупались либо в магазине, либо на вещевом рынке.

– А во-вторых? – спросила Нина.

– А во-вторых, из-за тебя. – Ксюша усмехнулась. – Это ты сейчас нормальная, а тогда… – Она многозначительно замолчала.

– А тогда что? Что со мной было не так?

Ксюша ответила не сразу, наверное, ей стало неловко.

– Мама моя работала в детском садике воспитателем, – заговорила она наконец. – Не знаю, как сейчас, а тогда в их обязанности входили подворные обходы, перепись детишек садовского возраста. Чтобы потом эти списки в школу передать. Тебя в садик не водили, Силична за тобой сама присматривала, но приказ есть приказ.

– Что со мной было не так? – поторопила Нина Ксюшу.

– ЗПР у тебя был. Задержка психического развития. – Ксюша глянула на нее виновато, словно это она лично выставила Нине такой диагноз. – Ну, во всяком случае, тогда так решили. Мама говорит, ты хорошенькая была, чистый ангел, и людей не дичилась, но не разговаривала совсем. Они с заведующей садиком хотели тебя в город свозить, показать лору, вдруг ты молчишь, потому что глухая, но Силична их шуганула, сказала, что нормально все с тобой, придет время, ты еще умнее всех их, вместе взятых, будешь. – Ксюша склонила голову набок, оглядела Нину с головы до ног, а потом закончила: – Видать, не ошиблась прабабка твоя. На немую дурочку ты точно не похожа.

Не похожа. Ни на немую, ни на дурочку. И Темка вот начинает говорить. Темке ЗПР не ставили, Темку сразу записали в аутисты. И Нина поверила. Может, это потому, что рядом с ней не было прабабушки Силичны, которая шуганула бы всех и сказала, что Темка нормальный?.. И мамы к моменту рождения Темки тоже уже не стало.

Про Темку, кстати, Ксюша деликатно промолчала, хотя не могла не заметить, что Нинин сын за все время их знакомства не произнес ни слова. И на том спасибо. А Нине нужно было узнать еще кое-что, может, даже самое главное на сегодня.

– А что со зверем? – спросила она.

– С каким зверем? – не поняла Ксюша.

– С тем, что напал на Силичну.

– Так потом решили, что это не зверь, что это Лютый ее так покромсал. В состоянии аффекта, наверное. Или по пьяной лавочке. Когда его взяли, у него в крови такой процент алкоголя нашли, что допросить смогли только через сутки. Совершенно невменяемый был, неадекватный. Про сердце следователь пытался узнать. – Ксюша поежилась. – Сама понимаешь, это ж жуть какая. Но, говорят, Лютый тогда то ли под дурачка косил, то ли и в самом деле умом тронулся, потому что тоже рассказывал про зверя с красными глазами. Ясное дело, не поверили ему.

– Но вы же сами говорили, что там… возле тела были звериные следы, что Якова даже вызывали в качестве эксперта.

– Были. – Ксюша не стала отрицать. – Вот только и другие там нашлись следы, человечьи. Ножом твою прабабку пырнули. Сначала вроде как ножом, а потом уже… – Она замолчала, подумала немного, сказала решительно: – Разве ж есть такой зверь, который может с ножом управляться? Да и кто поверит в зверя-людоеда, когда некоторые люди бывают пострашнее любой чупакабры?

Никто не поверит. Нине тоже верить не хочется. Но как быть с раной на плече? Как понять, от чего на самом деле эта рана? И с рисунком Темкиным нужно что-то делать. Может быть, показать Шипичихе? Отчего-то Нине казалось, что Шипичиха и про ее прошлое, и про ее настоящее знает куда больше, чем она сама. Вот только станет ли рассказывать? Видно же, что их с Темкой общество ей в тягость.

А Ксюшу тем временем словно подменили. Она приосанилась, неуловимо быстрым кокетливым движением расправила оборки на крахмальном переднике, провела рукой по голове, проверяя, все ли в порядке с прической. Нина проследила за ее взглядом и почти не удивилась, когда увидела, как в кафе заходит Яков в компании еще двоих. Одного из них Нина знала, это был магнат и меценат, хозяин «Стекляшки» и «Радостей жизни» Геннадий Сычев. А второй мужчина – крупный, рыхлый, краснолицый, одетый в светлые брюки и белую тенниску с темными следами пота под мышками – был ей незнаком.

– Явились голубчики, – улыбаясь во все тридцать два зуба, не то прошептала, не то прошипела Ксюша.

– Кто это, в тенниске? – спросила Нина шепотом.

– Егорка Березин, хозяин пансионата. – Ксюша приветственно помахала мужчинам рукой. – Папик его при Союзе нашим закрытым НИИ руководил, а Егорка в меде учился. Вот как доучился, НИИ как раз и приказал долго жить. Они его по-быстрому приватизировали, а со временем перестроили в пансионат. Яша говорит, Генка в этот проект тоже вложился, так что еще неизвестно, кто там настоящий хозяин в этом нашем пансионате.

Она говорила, не переставая улыбаться и разливать по трем граненым хрустальным стаканам невесть откуда взявшийся виски. А мужчины, все трое, уже подходили к стойке: Яков впереди, следом Сычев и Березин.

– А вот и наша очаровательная гостья! – Сычев протянул Нине руку, но не ограничился официальным рукопожатием, а коснулся сухими губами Нининых пальцев. – Егор, ты посмотри! – Он обернулся к Березину. – Ты только посмотри на нее!

Березин смотрел. Во все глаза смотрел. Уголки его полных губ то тянулись вверх, то падали вниз, словно он никак не мог решить, какая эмоция предпочтительнее. Нине понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, в чем дело. Лицо Егора Березина искажал паралич. Наверное, таким оно стало после перенесенного инсульта. И немудрено. Если судить по нездоровой полноте и одышке, за собственным здоровьем доктор Березин следил не особо. Если вообще следил.

– З-з-здравствуйте! – сказал он, слегка заикаясь, и тоже протянул Нине руку. Рукопожатие было вялым, словно все силы его ушли на это вымученное «з-з-здравствуйте». – Оч-ч-чень рад! – Левая половина его парализованного лица улыбалась, а правый уголок губ полз вниз. Поэтому казалось, что Егор Березин носит сразу две маски: одну веселую, а вторую трагическую.

– Как хорошо, что вы решили выбраться в свет, Ниночка! – Сычев оттеснил товарища, оперся локтями на стойку, по-свойски подмигнул разрумянившейся Ксюше. – У нас сегодня необычный вечер. Ждем звезду бардовской песни из области.

– Ги-т-т-тарной м-м-музыки, – смущенно поправил его Березин.

– А все едино! – отмахнулся Геннадий. – Главное, что красиво и культурно!

У противоположной от стойки стены уже готовили импровизированную сцену, а народ все прибывал и прибывал. Нина отыскала взглядом Тему, и сердце ее снова замерло. Тема был не один, напротив него за столиком сидел какой-то мужик.

– Простите, мне нужно отойти! – Нина проскользнула между Сычевым и Березиным, почти бегом бросилась к столику.

– Что вам нужно? – спросила, глядя прямо в косматый затылок незнакомца.

– Да, собственно, хочу выпить чашку кофе. – Незнакомец обернулся и тут же перестал быть незнакомцем.

На Нину с насмешливым прищуром смотрел Вадим Чернов, их сосед и спаситель. От сердца отлегло, и она без сил опустилась на свободный стул, на ходу успев бросить быстрый взгляд на Темкин рисунок. Темка разрисовывал раскраску. Все нормально, обычно и безобидно. Никаких зверей. Никаких кровавых следов.

– Очухались? – спросил Чернов без всякого выражения.

– Кажется. – Нина кивнула.