Вечная ночь

– Вы мне мешаете!

– Извините, – улыбнулась Оля, и гример слегка шлепнул ее по губам.

– Опять мешаете. Можете три минуты не шевелить лицом? И глаза закройте.

Оля подчинилась, замолчала, опустила веки и вдруг почувствовала, что засыпает. День был долгий, тяжелый. Сейчас десять вечера, она на ногах с половины восьмого утра.

– Вы серьезно? К вам попал фанат Вазелина? Слушайте, это ужасно интересно! А можно чуть подробней? – донесся до нее голос Миши.

– Пожалуйста. – Оля старалась говорить как чревовещатель, не шевеля губами. – Мальчик Марик, ребенок из интеллигентной московской семьи. Восемнадцать лет. Наркотическая зависимость с четырнадцати. Вся жизнь в ночных клубах. Энергетические напитки и экстази. В итоге нервное истощение, попытка суицида. Он меня в первые дни замучил песенками про кровь, кал и человеческий ливер. Кажется, он все его песни знал наизусть. Но потом забыл, впал в младенчество, как будто начал жить заново, набело.

– Как вам тексты?

– Гадость. Я сначала думала, что Марик бредит в рифму.

– Можете оценить эти тексты как врач? Вы считаете, Вазелин здоров психически?

– Миша, я никогда его не видела. Как я могу поставить диагноз?

– Но ведь это явная патология – все время петь про кровь, испражнения, трупы, перерезанные глотки, отсеченные конечности. К тому же он не сочиняет ничего своего. Он берет чужие, живые песни и делает из них свои, мертвые. Как вы думаете, человек, который описывает изощренные садистские убийства в таком издевательски пародийном тоне, сам способен убить? Он все время думает об этом, фантазирует. Разве не могут его фантазии стать реальностью?

– Теоретически, конечно, могут. – Оля решилась наконец открыть глаза и не узнала себя в зеркале.

На нее смотрела женщина-вамп, картинка из гламурного журнала, или ожившая покойница из фильма ужасов. Гример постарался на славу. Глаза обвел сине-черным, вокруг все выбелил, снизу до скул, сверху до бровей, причем сами брови тоже замазал белым, как будто их нет вообще. Скулы выделил так, что они казались в два раза шире, зато щеки ввалились, словно под ними не было коренных зубов. Подбородок стал острым и торчал вперед, губы выросли новые, мясистые, кроваво-красные, с черным ободком. И всю эту красоту обрамляли взбитые, начесанные, дыбом вставшие волосы.

– По-моему, очень даже живенько, – сказал гример.

Несколько секунд Оля молча смотрела в зеркало и вдруг стала смеяться. Слезы хлынули, потекла тушь, размазались сине-черные тени по белым скулам.

– Нет, я уверен, что не только теоретически, – продолжал рассуждать Миша.

В зеркале он видел лишь себя, самому себе с нежностью смотрел в глаза и на Олю не обращал внимания.

– Я, конечно, не профессионал, но я знаю, многие маньяки писали стихи, рисовали картины. Почти каждый увлекался жестким порно и потом разыгрывал все в жизни.

Оля стала икать от смеха.

– Я сказал что-то смешное? – удивился Миша.

– Нет, просто… Я так устала… это нервная разрядка. Простите.

Остановиться она не могла. Схватила салфетку, высморкалась.

– Что вы делаете? – гример оттолкнул ее руку, взял кисть и принялся поправлять грим.

– Не надо, – выдохнула Оля сквозь смех, – не надо больше красить. Я хочу умыться.

Миша, которого давно уже загримировали, раскинулся в кресле, курил и продолжал говорить.

– Если на минуту представить, что убийца – Вазелин. Как вам такой поворот? Нет, в эфире я это озвучивать не собираюсь, но было бы отлично, если бы вы разрешили мне снять мальчика, Марика, вашего пациента. Я задумал серию передач о том, как современная индустрия развлечений, от попсы до Интернета, сводит людей с ума, особенно подростков, молодежь. Но и домохозяйки, которые подсаживаются на сериалы и ток-шоу, тоже не вполне нормальны.

– Как – умыться? Что значит – умыться? – с дрожащим спокойствием спросил гример, склонившись к Олиному уху.

– Я не могу появиться перед камерой в таком виде. Извините.

– Вы с ума сошли? Я сделал это лицо из ничего, нарисовал на пустом месте! – Голос гримера взлетел до визга. – Вы испортили мою работу! Можно подумать, вы что-то понимаете в этом! – Он вылетел вон, хлопнув дверью.

– Ребята, у нас мотор через три минуты! – крикнул кто‑то.

Оля принялась быстро снимать разводы грима, кое-как припудрилась, тронула губы помадой.

– Да, теперь значительно лучше. – Миша поднялся и одобрительно оглядел ее. – Пойдемте в студию, уже пора.

– Почему этот мальчик позволяет себе так разговаривать? – шепотом спросила Оля.

– Не обращайте внимания. Он привык работать с моделями.

– А с ними так можно? Они что, не люди?

– Фиг их знает. – Миша поморщился и махнул рукой. – Да, я забыл вам сказать. Пока не стоит озвучивать версию с детским порно. Женя – дочь Качалова, он очень известная фигура, связан с бандитами, олигархами, политиками. Всякие сибирские уголовные губернаторы тащатся от его песен. Он может нанять адвоката, и нас черт знает в чем обвинят. Мы с вами просто поговорим о серийных убийцах.






* * *


На пороге стоял высокий солидный мужчина в светлом плаще нараспашку. Под плащом хороший костюм, галстук. В руке небольшой портфель из мягкой черной кожи. Темная с проседью бородка, усы, дымчатые очки. Легкая одышка. Наверное, не стал ждать лифта, поднялся пешком на четвертый этаж. Приятная улыбка. Крупные белые зубы сверкают из-под темных усов. Сразу видно, серьезный, порядочный человек.

– Здравствуйте, простите за вторжение. Боялся опоздать, но пробок совсем не было. Вот, приехал раньше на полчаса. Когда ездишь по Москве на машине, невозможно точно рассчитать время. У вас есть автомобиль?

– Есть, но я вожу очень редко.

– Из-за пробок?

– Отчасти из-за них. Но главное, нет необходимости. Школа совсем близко, предпочитаю пешком. Только иногда езжу на машине на дачу. Правда, после смерти жены я туда почти не выбираюсь. Проходите, пожалуйста. Нет-нет, можете не разуваться.

Гость кивнул, снял плащ. Борис Александрович усадил его в кресло в гостиной, сам уселся напротив.

– Где же вы ее держите? – спросил гость, продолжая улыбаться.

– Кого?

– Машину.

– Прямо под окнами.

– Надо же! – Гость тихо присвистнул и покачал головой. – Не боитесь?

– Кому нужна моя старушка? У меня «Жигули»-шестерка.

Общаться с гостем было легко, словно они давно знакомы. У него получалось говорить и улыбаться одновременно. Редко кто так может. Пожалуй, хорошо, что он сначала решил поболтать о ерунде, о пробках и проблемах с парковкой.

– Меня долго не было в Москве, я работал за границей и вот вернулся, а машину ставить негде. Раньше во дворе у моего дома было полно места, а сейчас не сунешься, особенно вечером. Погодите, я вроде бы у вашего подъезда не видел ни одной «шестерки».

– Она с другой стороны дома, на улице, прямо под балконом. – Борис Александрович поднялся с кресла, открыл балконную дверь.

Гость вышел вместе с ним, перегнулся через перила. С высоты четвертого этажа, в фонарном свете, машину было хорошо видно.

– Вот эта? Красная?

– Нет. Зеленая. С решеткой на крыше.

– Ну, вовсе не старушка. Можно сказать, девица. Сигнализация хотя бы есть?

– Нет. Я снял. Она была дурацкая, включалась сама по себе и выла ночами. – Борис Александрович поежился, закрыл балкон. – Холодно. Весны все нет. Может, чаю или кофе?

– Спасибо. От чая не откажусь.

Когда он вернулся из кухни с подносом, гость стоял посреди комнаты, изучал фотографии.

– Ваши ученики?

– Да.

– Совсем другие лица, – гость покачал головой, – выпуски семидесятых, восьмидесятых очень отличаются от нынешних. Вам не кажется?

– Конечно. Разные поколения. Но в каждом есть и хорошее, и плохое. Труднее всего пришлось тем, кто оканчивал школу в конце восьмидесятых. Тогда все встало с ног на голову. Ценность образования упала, считалось – зачем учиться, если торговец в коммерческом ларьке зарабатывает больше академика?

– Да, время было ужасное. – Гость тяжело опустился в кресло. – Но сейчас не лучше. В определенном смысле даже хуже. И, как всегда, виноваты взрослые, а страдают дети.

Борис Александрович разлил чай по кружкам. Гость вдруг занервничал, стал покашливать, облизывать губы.

– Страдания детей – это так ужасно. Жизнь бывает страшнее смерти. Грязь, мерзость, растление. Надо спасать детей, пока они маленькие, пока остается в них что-то чистое, светлое. Невыносимо наблюдать, как они деградируют. Сердце разрывается.

Голос вдруг стал глухим, хриплым, на лбу блеснули капли пота. Глаз не было видно за стеклами очков, но Борису Александровичу почудилось, что глаза закрыты, что его гость впал в какое-то полусонное состояние. Это выглядело странно, даже немного страшно.

– Михаил Николаевич, вам нехорошо?

– А? Что? – Он дернулся, выпрямил спину. Руки спокойно легли на колени.

– Вы хотели поговорить о Жене, – мягко напомнил старый учитель.

– Простите. Я волнуюсь. Даже не знаю, с чего начать. – Он еще раз прокашлялся, голос стал нормальным. – Видите ли, я уже, кажется, говорил вам, меня долго не было в России, я работал за границей. И вот, вернувшись, узнал, что в жизни моей племянницы происходит катастрофа. Ситуация в семье такова, что Женя не может поделиться ни с матерью, ни с отцом.

Он сморщился, потер лоб, прикоснулся к дужке очков, словно хотел снять их, но не снял.

– Да вы пейте чай, не волнуйтесь, – подбодрил его старый учитель.