Вперед, русичи!

– Да я на любую работу согласный, – горячо зашептал Митрий, – только уж оставь ты меня здесь.

– Вот и договорились, – ласково успокоила Митрия баба Надя, – спи спокойно. Завтра что-нибудь придумаем.

Успокоенный ее словами, Митрий закрыл глаза, и уже через минуту по квартире разнесся его могучий храп…

Утром бабушка, ничего не объясняя, отправила Вадьку на берег одного.

– Только смотри у меня, – строго-настрого наказала она ему, – если Пашка появится, ничего сами не решайте, и не вздумай исчезнуть домой, не попрощавшись со мной. У меня к тебе еще дело есть. А если кресло опять одно появится, отсылай его сразу назад, но не вздумай сам на выручку отправляться. Обещаешь?

Вадька, хоть и без особого желания, но обещание дал.

Из дома они, заперев Митрия одного, вышли вместе.

– А вы куда пойдете? – спросил Вадька.

– Не твоего ума дело, бесенок, – улыбнувшись, ответила бабушка, – напугал вчера Митрия, нашел над кем издеваться.

– Да он почти на пять веков старше меня.

– Тут как раз не он тебя, а ты его на пять веков старше.

– Это почему?

– Потому что ты, только родившись, уже обладал памятью и опытом, накопленными всеми поколениями, которые жили эти пять веков. А вот у Митрия как раз на эти пять веков и опыта, и памяти меньше. Так что не ты, а он, получается, младший брат. Вот и веди себя соответственно.

– Договорились, маленьких обижать не буду, – представив могучего Митрия, рассмеялся Вадька и лукаво добавил: – Но тогда и вы мне, получается, лишь младшая сестренка.

– А вот сестренку, хоть и младшую, слушать надо, – парировала баба Надя, – тем более, даже если у нее немного не хватает опыта нескольких поколений, зато жизненного опыта почти в пять раз больше. Все понятно?

– Так точно! – отрапортовал Вадька бодрым голосом и восхищенно добавил: – А вас трудно загнать в угол.

– В гроб вы меня загоните, а не в угол, – мрачно парировала бабушка. – Где Паша? Где Даша? Вернутся мои, кого я им вместо них предъявлю, тебя да Митрия?

Тяжело вздохнув, она пошла к автобусной остановке. Вадька повернул к реке.

– И чтоб не позднее шести вечера был дома! – крикнула ему бабушка вдогонку.

– Хорошо! – И он припустил бегом…

Одному на реке было и вовсе скучно. Тем более уже к обеду начал моросить мелкий, противный дождик, который не прекращался до самого вечера. Пашка не появлялся.

Настроение было подавленным. Вадька уже не верил, что поиски Даши могут увенчаться успехом. Слишком просто все им казалось, когда они принимали решение, а на самом деле оно вовсе не было продуманным. Зачем было Пашке отправляться в далекие века, в неизвестные годы, рисковать и собой, и машиной. Нужно было ему самому возвращаться в лабораторию, попытаться связаться с братом, он бы обязательно что-нибудь придумал.

И тут Вадька, вздохнув, признался сам себе, что этот план он даже не предложил, во всяком случае, не настоял на нем только из-за страха, что про его поступок узнает брат и ему здорово попадет. Получилось еще хуже. И брат того и гляди узнает, что он самовольно угнал машину времени. Застрял в незнакомом веке, машины у него нет, Даша неизвестно где, Пашка точно добрался до семнадцатого века и попал под стражу, а дальше? Теперь его и наказание не пугало, лишь бы все вернулись и ничего страшного не случилось. Где сейчас Пашка? Что с ним? Цела ли машина времени? Ответа на эти вопросы он не знал…



А Павел еще и еще раз обшарил пустой тайник. Кресла нигде не было. Стараясь успокоиться, он сел, привалившись к изгороди, и вдруг увидел тень человека, метнувшегося от дерева, и расслышал чуть заметные шаги незнакомца, убежавшего в сторону поселка.

«Никого постороннего здесь быть не могло, – подумал он. – Нападавшие сюда не добрались, с острова кресло вывезти не могли. Значит, надо искать здесь, – решил он. – Наверное, кто-то из любопытных островитян добрался».

И перед его мысленным взором предстала ужаснувшая его картина, как чернокожий воин выворачивает из кресла понравившиеся ему блестящие электронные детали и радостно подвешивает их себе на шею, как амулет. От таких мыслей праздничного настроения как не бывало. Ни оставаться на острове, ни пускаться в плавание ему не хотелось. А если даже Вадькин брат, вернувшись домой, все узнает и отправится на поиски его и Даши, вряд ли он найдет его на далеком африканском острове в тысячах километров от России.

Он медленно побрел к поселку, в котором все уже было готово к началу торжества. На расстеленных циновках, помимо разнообразия растительной пищи, издавали дразнящий аромат жареные поросята, по-особому приготовленные куры. В скорлупах кокосовых орехов, заменявших чашки, был разлит, по-видимому, какой-то алкогольный напиток. Пламя костров придавало картине сказочной вид. Чернокожие воины, не в силах стоять на месте, танцевали. Визгливо носились по лагерю ребятишки, которых никто и не пытался укладывать спать. Но знака к началу пиршества еще не было.

Павел не пошел к кострам. Он повернул к знакомому шалашу Качи и, забравшись в него, улегся на циновки. Начинать поиски ночью не имело смысла, а портить матросам праздник своим мрачным настроением ему не хотелось.

«Чужой! Всем здесь чужой!» – с горечью подумал он, глядя то на возбужденно приплясывающих чернокожих воинов, то на кучкующихся, что-то весело обсуждающих матросов. Он был чужим на этом празднике людей далекого века, переживших отчаяние, а потом радость победы и радующихся жизни, установившемуся спокойствию и миру. К кому он мог обратиться со своей бедой, кто его мог понять или просто поверить?

– А тебе, Семен, гляжу, здесь приглянулось, – долетел до него разговор от расположившейся неподалеку группы моряков, – может, уговоришь Тихоныча да останешься? Выберешь себе черненькую, вишь их тут сколько, востроглазых, шныряет. Женишься, ребятишек заведешь. Только беленьких давай, на чернявых тут и без тебя мастеров хватает, – под дружный хохот закончил говоривший. – Глядишь, вместо Качи вождем бы стал.

– А чего, – гордо приосанился Семен, – я и губернатором могу, – и, поднявшись, важно надулся, приняв напыщенный, надменный вид.

Это вызвало очередную вспышку смеха.

– Ужель правда бы остался? – узнал Павел по голосу подошедшего к матросам Юрия Александровича.

– А чего? – вновь начал было балагурить Семен. Но вдруг плечи у него поникли, глаза заволокло дымкой, и он, опустившись, грустно вздохнул: – Нет, конечно, куда я без России…

После слов этих наступила у костра тишина. Каждому, наверное, вспомнился далекий дом, родная сторона. И вдруг в темноте тропической ночи робко полилась, а затем окрепла, набрала силу русская, грустная, но какая-то раздольная, широкая песня. Примолкли и островитяне, вслушиваясь в непонятные слова незнакомой мелодии. Хотя и без слов была понятна щемящая тоска по родной стороне оторванных далеко от дома русских моряков. У Павла вдруг навернулись на глаза слезы.

Смолкла песня, но над костром еще долго висела тишина, нарушаемая лишь треском костров да редкими криками ночных обитателей джунглей.


Павел даже вздрогнул, когда неожиданно в противоположном конце поселка раздался грохот барабанов и музыкальных раковин аборигенов. Музыкой это было назвать трудно, но эффект создавался потрясающий. И сразу все взоры обратились на появившуюся процессию.

Павел вылез из шалаша, собираясь вместе со всеми подойти поближе и посмотреть начало торжества. Надеялся встретить Качи, чтобы попросить его помочь в поисках кресла, о котором вождь, выставив поначалу охрану, теперь, казалось, вовсе забыл. Но не успел он сделать нескольких шагов, как его кто-то крепко взял за руку.

Быстро обернувшись, он увидел одного из разукрашенных чернокожих воинов.

– Арроман! Арроман! – повторял тот, настойчиво подталкивая Павла в другую сторону, где стояло несколько хижин.

– Куда? Зачем? – воспротивился он.

Но абориген, не отпуская, буквально тащил его за собой и что-то объяснял на непонятном языке. Павел решил не сопротивляться, тем более что в голосе воина, несмотря на настойчивость, звучали просящие нотки. Он лишь обернулся еще раз на появившуюся процессию и увидел во главе процессии Качи, за спиной которого аборигены несли увитое лианами и зелеными ветками растений какое-то ритуальное сооружение.

В хижине, куда привел его провожатый, Павла уже ждали несколько женщин племени. Повинуясь команде воина, они, ласково что-то приговаривая, накинули на плечи парня тяжелую шкуру какого-то животного, в волосы навтыкали веточек, в руки всунули копье и раковину. Опешивший Павел не сопротивлялся, стоя под опытными руками модельеров, как манекен.

Когда женщины перестали его наряжать, словно новогоднюю елку, они отошли в сторону и, удовлетворенные результатом, восхищенно смотрели на него, радостно что-то щебеча и прищелкивая от восторга языком. Воин сердито крикнул на них, и они согнулись в поклоне. Сам он тоже, приложив руку к груди, поклонился Павлу и, уже опасаясь прикоснуться к нему, почтительно жестами пригласил к выходу.

Выйдя из хижины в сопровождении аборигенов, он увидел, что процессия во главе с Качи достигла центра поселка и остановилась. Только тут он заметил, что не слышен грохот туземного оркестра, а в наступившей тишине Качи, стоя перед непонятным зеленым сооружением, произносит торжественную речь. Следуя знаку воина, Павел направился к толпе.

В это время Качи, заметив его приближение, что-то гортанно прокричал, и все обернулись в сторону Павла. Толпа раздвинулась, образовав ровный неширокий коридор прямо к подножию этого сооружения, у которого опустился на колени вождь и стоял так, протянув руки к оробевшему от такого неожиданного внимания парню.

Павел растерялся, не зная, что ему делать дальше. Остановился, но тут с губ его сорвался радостный крик. Опутанная лентами и ветками, словно зеленый трон, за спиной Качи стояла машина времени. И, уже не обращая внимания на почтительные и восхищенные взгляды туземцев, удивленные взгляды моряков, он почти бегом устремился по образовавшемуся коридору.

Поднявшись с колен, Качи отступил в сторону, с достоинством поклонился и, лукаво улыбнувшись парню, указал, как бы приглашая на кресло.

«Только бы цело было», – подумал тот, устраиваясь на знакомом сиденье и оглядывая опутанные ветками рычаги и кнопки панели управления. К его радости, аборигены, видимо, очень бережно обходились с машиной, не был стронут даже ни один рычаг настройки, хотя где только можно они укрепили и просунули стебли растения.

А Качи, пока он оглядывал вновь обретенное кресло, обернувшись к соплеменникам, закончил речь. И, повернувшись к Павлу, выжидательно смотрел на него. Молча смотрели на него и все собравшиеся.

Не понимая, что от него требуется, Павел заерзал в кресле, выискивая взглядом в толпе русских моряков. Наконец заметил стоявших рядом Семена и Юрия Александровича. На его немой вопрос Семен лишь непонимающе пожал плечами. А Юрий Александрович что-то зашептал, показывая рукой на накрытые к торжеству циновки.

«К столу пригласить надо!» – догадался Павел и, протянув руки в сторону праздничного «стола», громко сказал:

– А теперь можно и к столу, пообедать.

Он заметил, как после этой речи прыснули от смеха русские моряки, но их хохот никто не услышал. Он утонул в восторженном реве аборигенов, которые если и не знали слов, то поняли прекрасно. И тут же начался пир. Павел зря надеялся, что, занятые трапезой, о нем все забудут. Уже через несколько минут он понял, что если это и случится, то не так скоро, как ему хотелось бы. Видимо, роль божества ему еще какое-то время предстоит исполнять.

Сначала его потчевали различными блюдами, пока он не насытился так, что, казалось, уже не сможет подняться с кресла. После этого, оставив попытки еще его угостить, аборигены начали демонстрировать танцевальное искусство и, казалось, не знают они усталости, тем более что время от времени подогревали себя самодельным алкогольным напитком. Ему, как заметил Павел, отдавали честь и русские моряки, поглощая в таких количествах, что это вызывало лишь удивленные и восхищенные взгляды туземцев.

– Хорошо пивко, только слабовато, – заметил подошедший к Павлу Семен. – А ты чего сидишь индюком? Шел бы к нашим, а то доконают тебя эти чернявые.

– Ага, тут уйди, – вздохнул Павел, – я только встать попробовал, так чуть не насильно назад усадили.

– Вот так дело, – весело расхохотался матрос, – этак тебе всю ночь придется сидеть.

– Смешно тебе, – огрызнулся тот, одновременно раскланиваясь с радостными от такого внимания очередными танцорами, – помог бы лучше.

– Да я бы посидел за тебя, – усмехнулся Семен, – только боюсь, они мою рожу с твоей не спутают.

– Ты знаешь, – просяще прошептал Павел, – сидеть не обязательно, ты лучше сходи в шалаш Качи. Знаешь, где он?

Моряк кивнул.

– Там у меня магнитофон лежит, будь другом, принеси.

– Это ящик-то твой музыкальный? – удивился тот просьбе паренька. – А на кой он тебе сейчас?

– Надо, ты только принеси, – горячо зашептал Павел.

Ничего больше не спрашивая, Семен повернулся и шагнул в темноту.

Пашка уже давно мог перенестись в следующий век или даже вернуться домой. Он уже успел и проверить машину, и настроить ее на 1880 год, но удерживало его здесь два соображения: во-первых, ни за что не хотелось оставлять здесь магнитофон. Во-вторых, он не знал, как воспримут его исчезновение аборигены и не грозит ли это вновь осложнениями в их отношениях с матросами. Наконец, обретя себе такого помощника, он решил действовать.

Семен вскоре вернулся, неся на вытянутых руках магнитофон. Павел, не обращая внимания на танцующих, радостно выхватил его, осмотрел и устроил рядом с собой на сиденье.

– А не видел ли ты Георгия Тихоновича? – спросил он у Семена, который с любопытством наблюдал за действиями паренька.

– Умаялся он, – ответил тот, – не до пира ему. Вздремнуть улегся, вот там, в хижине, – пояснил Семен, указывая рукой вглубь поселка.

– Слушай, выручи еще раз, сходи, разбуди его, скажи, что я зову.

– Погодил бы маленько. – Семен в раздумье покачал головой. – Пусть бы хоть отдохнул человек малость, ему уж, как с России вышли, покоя нету.

– Надо очень, – продолжал настаивать Павел, видя нерешительность моряка.

– За час-другой ничего не случится, – упорствовал тот, – все равно еще ночь.