Зажечь небеса
Часть 35 из 65 Информация о книге
– Дело не в этом. – Отем вздохнула и украдкой промокнула глаза. – Ты даже не посмотрела на подарок, – поддразнил я ее. – Может, это календарь «Лучшие сортиры мира». Она слегка толкнула меня локтем. – Заткнись. Упаковка такая красивая. Девушка развернула бумагу и достала тетрадь в твердом переплете. На обложке красовались белые одуванчики на фоне розового с золотом восхода, ветер уносил вдаль семена-парашютики. – Уэстон, как красиво. Отем погладила обложку. – Я подумал, ты могла бы записывать сюда свои блестящие планы по спасению мира, – сказал я. – Может, это поможет тебе выбрать какую-то тему и всерьез ею заняться. Девушка кивнула, не сводя глаз с тетради, ее пальцы снова и снова обводили один из одуванчиков. – Обожаю одуванчики. Весной на нашей ферме они повсюду. Мама называет их сорняками, но папа всегда говорил, что эти цветы нужны для загадывания желаний. Наверное, в детстве я загадала сотни желаний. Я легко представил себе эту картину: маленькая девочка с рыжими косичками зажмуривается, изо всех сил дует на одуванчик, и ее мечты улетают в большой мир. Она мечтает изменить этот мир к лучшему, хочет помочь своей семье. Я представил, как эта малышка превращается в девушку, и ее поэтичное сердце мечтает встретить того, с кем она проживет всю жизнь. «Кого-то достойного ее». – Спасибо, – сказала Отем. – Не за что. Она положила тетрадь на скамью и встала, потом наклонилась, чтобы меня обнять, но колеса кресла мешали ей это сделать. Мне хотелось, чтобы она прижалась ко мне, чтобы мы крепко обнялись. Хотелось держать ее в объятиях. Отем сжала мои плечи, потом выпрямилась. – Извини, так ничего не получится. И, прежде чем я успел сообразить, что происходит, она села ко мне на колени. Села боком, и я ощутил легкое давление на ноги. Теперь наши лица оказались на одном уровне, всего в нескольких дюймах друг от друга. – Так лучше? – спросила она. – Ага. – Я тяжело сглотнул. – Лучше. Отем обняла меня за шею, и я тоже ее обнял и прижал к себе; она была такая худенькая и хрупкая, что мои руки скрестились поверх ее спины. Ее маленькая грудь прижалась к моей, так что два сердца забились рядом. Наше объятие походило на неторопливый поцелуй, и я дышал этим мгновением. Дышал ею. Я чувствовал, как под моими руками поднимается и опускается ее грудная клетка, ее теплое дыхание щекотало мне шею. Еще секунда, и я бы сорвал с рук подаренные перчатки, запустил бы пальцы в ее волосы и под куртку, чтобы ощутить гладкость и тепло ее кожи. «Дотронуться до ее обнаженной спины, погладить бархатистую кожу и на этот раз не останавливаться. В соседней комнате никого нет, назавтра не нужно никуда уезжать». Отем рядом со мной, в моих объятиях, она обнимает меня, и этого достаточно. Всё идеально. – С Рождеством, Уэстон, – прошептала она мне на ухо. – С Рождеством, Отем, – хрипло ответил я. Она встала и снова присела на скамью, не глядя на меня, а я не мог отвести от нее глаз. Боже правый, она буквально светилась. Щеки разрумянились, а в глазах горело… желание? Не может быть. Мое тело сломано, мне нечего ей предложить. И всё же она взирала на меня с тоской, вбирала меня взглядом всего, с головы до колес, а ее губы медленно приоткрылись. Как будто она хотела меня поцеловать. Волшебный момент разрушило объявление по громкой связи: начиналась посадка на поезд. Отем взяла тетрадь, ухватилась за ручку чемодана и напоследок помахала. – Скоро увидимся. Я кивнул; невзирая на холод, меня согревала надежда, и ее жар медленно растапливал лед отчаяния и злости, которые так долго были частью моей новой жизни. Вот только время и расстояние убьют воспоминания об этом моменте, как убили память о той ночи на диване. Отем вернется в Амхерст, верная своим новым клятвам, чтобы ее сердцу ничто не угрожало. «И правильно сделает». Я наблюдал, как она садится в вагон, и не двинулся с места, пока поезд не растаял вдали. Три дня спустя я сидел в своей квартире и паковал вещи, готовясь к самому жуткому Рождеству в своей жизни. Старый дом Ма строили, вероятно, до изобретения инвалидного кресла. Передвигаться по нему было адски трудно. Я положил одну пару перчаток поверх одежды, а другую надел, потому что они унимали мою боль. Сидя в серебристом седане Пола, который вез меня на запад, я смотрел в окно. По радио передавали одну из песен группы «Steely Dan», и Пол крутил баранку, насвистывая в такт. – Отем уехала в Небраску? – спросил он. – Ага. – Как у нее дела? – Отлично. Я с трудом сдержал улыбку. «Она возвращает меня к жизни». Глава девятнадцатая Отем 17 января 20– Уэстон подарил мне эту тетрадь, чтобы я записывала в нее свои идеи и соображения для гарвардского проекта, с помощью которого я «спасу мир», но, думаю, я буду использовать ее как обычный дневник, буду записывать сюда свои мысли и чувства. Мне нужна отдушина. Руби со мной почти не разговаривает, даже сообщения редко присылает, а если мы созваниваемся, то разговоры получаются короткими. Впрочем, даже если мы говорим долго, ее голос звучит отсутствующе. Знаю, она занята там, в Италии, но я по ней скучаю. Пару раз я заходила в гости к Джулии и Деборе, моим соседкам, но в основном мне нравится проводить время с Уэстоном. С тех пор как после рождественских каникул я вернулась из Небраски, мы проводим вместе довольно много времени. Встречаемся почти ежедневно и разговариваем по телефону почти каждый вечер, иногда часами. Мне так с ним легко. Не нужно вести светские беседы, Уэстон ненавидит сплетни так же сильно, как и я, и терпеть не может банальности. Общаясь с ним, я как будто гляжусь в зеркало, вижу свое отражение в его глазах, и девушка, которую я вижу, начинает мне нравиться. Надеюсь, время, проведенное вместе, для него хотя бы вполовину так же ценно, как для меня. Уэстон с головой погружен в изучение экономики, и я вижу, что занятия ему нравятся. Какая-то часть его души начинает открываться миру. Не знаю, что это, но это нечто более значимое, чем цифры. Возможно, до сих пор эта часть его души была похоронена в песках Сирии. Пески Сирии… звучит как название телевизионного фильма. Уэстон может дать другому человеку намного больше, чем сам думает. Мне кажется, однажды он немного привыкнет к своей новой жизни, откроет эту часть себя и избавится от своих внутренних пут, которые сковывают его сейчас. Его удерживает не паралич, а нечто неуловимое. Я еще не знаю, что это, но уверена: в один прекрасный день Уэстон станет величественным. Кажется, я слишком часто использую слово «величественный» по отношению к Уэстону. Да, я помню свои клятвы и верна им. Я рассказала о них Уэстону, когда мы вместе ходили за продуктами – потому что самые важные и значимые разговоры обычно происходят в отделе «Фрукты и овощи», правда? Мне всё еще нужно работать над собой, и всё же я доверяю себе всё больше и больше. Я всё больше и больше доверяю Уэстону. Вот смотрю сейчас на эти слова и даже не понимаю, что они означают. В чем я ему доверяю? Вспоминаю ту ночь, когда мы целовались на диване – с тех пор прошел почти год. Я много об этом думаю, почти каждый день, если говорить начистоту (а с кем еще мне откровенничать, если не с собственным дневником). Интересно, вспоминает ли Уэстон о той ночи? Вероятно, нет, а если и вспоминает, то как о чем-то, случившемся в «другой жизни». Подозреваю, он считает, что его тело слишком повреждено, чтобы быть сексуально привлекательным. По моему скромному мнению, он глубоко заблуждается. Надеюсь, доктор, к которому Уэстон отправится в эти выходные, скажет ему то же самое. Мы с Уэстоном едем на три дня в Бостон. Уэстона ждет ежегодный осмотр у врачей. Мы остановимся в гостинице (в разных комнатах, спасибо большое), а после того как он посетит врачей, пойдем ужинать. Может быть, отправимся на какую-нибудь экскурсию по Бостону или пообедаем с Полом и матерью Уэстона… Вообще-то мне всё равно, чем мы будем заниматься. Это плохо? Он же лучший друг Коннора. Но Коннор ушел и забрал свои слова с собой. Я начинаю гадать, был ли его уход предначертан судьбой, дабы показать мне, что все те красивые слова ничего не значат, если за ними не стоит настоящее чувство. Я с восторгом читала те письма и стихи, и Коннор это знал, но теперь понятно, что он с легкостью от них отказался. Я долго мучилась, пытаясь понять, как он может писать такие глубокие письма… не воспользовался ли он ими, чтобы удерживать меня рядом? Не думаю, что он намеренно причинил мне боль… я знаю, он отчаянно пытался найти самого себя и вырваться из-под давления родителей. Однако факт остается фактом: он манипулировал моими чувствами, вместо того чтобы их уважать. И, раз уж речь зашла о фактах, я сама не уважала собственные чувства. Мне так сильно хотелось, чтобы наши с Коннором отношения были столь же прекрасны, как его письма, что я потеряла саму себя, с головой окунулась в переживания. Нужно уважать мои чувства, а сейчас все они направлены на Уэстона. И мне кажется, в этом нет ничего плохого. Глава двадцатая Уэстон – «Ритц-Карлтон»? – недоверчиво спросила Отем. Когда такси остановилось перед отелем, девушка посмотрела в окно и слегка шлепнула меня по руке. – Ты же сказал, мы остановимся «в какой-нибудь милой гостинице». – «Ритц» – довольно милая гостиница. – Это же роскошный пятизвездочный отель, – фыркнула Отем. – Немного больше, чем просто «милый», дружище.